— К нам поступили заявления сразу от двух жителей Бродвея, — сказала она первым делом, когда я ее впустил. — Они утверждали, что видели, как на вас было совершено нападение. Но от вас никаких заявлений не поступало, несмотря на то что вы, похоже, даже передвигались с трудом… Короче, я обещала заглянуть к вам по дороге домой.
Кэтрин опять была в мотоциклетной кожанке. Ее мотоцикл стоял у бордюра. Она, как и в прошлый раз, сбросила шлем и встряхнула головой. По плечам рассыпались светлые волосы.
— Один из звонивших утверждал, — добавила она, — что на вас напал не кто иной, как Том Пиджин со своими собаками. Этот человек — настоящий бандит…
— Нет-нет! Том как раз и разогнал бандитов. Вот те и в самом деле были бандиты.
— Вы смогли бы их опознать?
Я пожал плечами и потащился обратно в сторону мастерской. Кэтрин пошла следом. Я жестом предложил ей занять кресло.
Кэтрин глянула на кресло, на пот, который катился у меня по лбу, и уселась на лавку, где обычно отдыхали Айриш, Гикори и Памела Джейн. Я с удовольствием опустился в мягкое кресло и принялся рассеянно отвечать на ее расспросы, не зная, что это — полицейский допрос или обычное любопытство.
— Джерард, — сказала она, — мне случалось видеть людей в таком состоянии, как ваше.
— Бедняжки!
— Не улыбайтесь, это совсем не смешно.
— Но и трагедию из этого делать не стоит.
— Почему вы снова не обратились за помощью к моим коллегам?
И в самом деле, почему?
— Понимаете, — сказал я беспечным тоном, — я не знаю, кто это сделал и почему. И каждый раз, как мне кажется, что я что-то узнал, потом оказывается, что на самом деле я ничего не знаю. А ваши коллеги не любят неопределенности.
Кэтрин долго обдумывала мои слова — куда дольше, чем они того заслуживали.
— Ну ладно, попробуйте рассказать мне.
— Некто хочет получить нечто, чего у меня нет. Что именно он хочет — я не знаю. Кто такой этот некто — тоже не знаю. Ну как?
— Ерунда выходит.
Я поморщился и постарался спрятать это за улыбкой.
— Вот именно, выходит ерунда.
«А вдобавок, — саркастически подумал я про себя, — мне следует включить Бомбошку и драконицу в число тех, кого стоит остерегаться, констебля Додд — в число тех, с кем хочется познакомиться поближе, но неизвестно, получится ли; Тома Пиджина и Уортингтона — в число ангелов-хранителей, Розу Пэйн-Робинс — в число людей в черных масках (возможно) и юного Виктора Уолтмена — в число тех, кто не может или не хочет открыть тайну…»
А еще Ллойд Бакстер с его эпилепсией, Эдди Пэйн, хранящий и раздающий видеокассеты, могучий Норман Оспри, содержащий букмекерскую контору с 1894 года, и милая старушка Мэриголд, нередко надирающаяся еще к завтраку, а уж к ланчу-то непременно. Все они с одинаковым успехом могут быть замешаны в это дело и знать, где тут собака зарыта.
Констебль Додд нахмурилась. На ее чистом, гладком лбу возникли еле заметные морщинки. Я решил, что пора и мне начать задавать вопросы, и внезапно спросил:
— Вы замужем?
Она несколько секунд молча рассматривала свои руки — никаких колец у нее на пальцах не было, — потом ответила вопросом на вопрос:
— А почему вы спрашиваете?
— Вы похожи на замужнюю женщину.
— Он умер.
Некоторое время она сидела неподвижно, потом спокойно задала встречный вопрос:
— А вы женаты?
— Пока нет.
Молчание временами бывает весьма красноречивым. Она мысленно выслушала вопрос, который я, по всей вероятности, задал бы очень скоро, и лицо ее сделалось спокойным и довольным.
В мастерской, как всегда, было тепло от печи, несмотря на то что по ночам и по воскресеньям ревущее пламя загораживалось большим огнеупорным экраном.
Сейчас, глядя на лицо Кэтрин Додд над воротником черной, скроенной по фигуре куртки, я как никогда отчетливо представил себе ее изображение в стекле — настолько отчетливо, что мною овладело неудержимое стремление немедленно взяться за работу. Я встал, снял экран и отставил его в сторону, приладив вместо него небольшую заслонку, которая открывалась, давая доступ к резервуару с расплавленным стеклом.
Я включил яркий свет, автоматически погасший в полночь, и, морщась от боли, стянул с себя пиджак и рубашку, оставшись в одной сетчатой майке, как всегда за работой.
— Что вы делаете? — В голосе Кэтрин звучала тревога, хотя опасаться ей было нечего.
— Я буду делать портрет. Сидите и не двигайтесь.
Я прибавил жару в печи, отобрал понтии, которые мне понадобятся, достал марганцевый порошок, дающий черный цвет.
— Но вы же весь в синяках! — запротестовала Кэтрин. — Вы выглядите просто ужасно!
— Я ничего не чувствую.
Я действительно не чувствовал ничего, кроме возбуждения, которое всегда охватывает меня в тех редких случаях, когда ко мне приходит настоящее вдохновение. Мне не раз случалось обжечься расплавленным стеклом — и ничего не почувствовать. В ту воскресную ночь смутная мысль о сыщике, проникающем в самые темные грехи людей, и о том, что добро способно расправить крылья и воспарить над грехом, подействовала на меня как психологическое обезболивающее, так что я мог бы истекать кровью — и не заметить этого до тех пор, пока не выгорит пламя воображения. Временами, когда душевный подъем иссякал, вдохновение сменялось разочарованием. Тогда я оставлял неудавшуюся вещь на катальной плите, вместо того чтобы осторожно поставить ее в отжигательную печь. И через некоторое время под действием внутреннего напряжения вещь внезапно лопалась сама собой, трескалась, рассыпаясь на осколки.
Для непривычного человека зрелище довольно жуткое: на вид вполне прочная вещь вдруг, ни с того ни с сего, сама по себе рассыпается. Для меня же это символизировало всего лишь неудачную идею. Но в то воскресенье я не испытывал ни сомнений, ни колебаний и легко набирал стекло в таком количестве, с каким не без труда работал даже в обычные дни.
В ту ночь я изготовил портрет Кэтрин Додд в трех деталях, которые позднее намеревался соединить. Я не собирался ваять портрет в обычном смысле этого слова — я сделал абстрактное изображение ее повседневного труда. Вздымающиеся вверх распростертые крылья, черные и блестящие у основания, черно-бело-прозрачные в середине, и самое верхнее перо — пронизанное золотыми прожилками.
Золото буквально заворожило мою модель.
— Это действительно настоящее золото?
— Железный колчедан. Но настоящее золото тоже годится… только оно у меня кончилось еще на той неделе.
Я бережно взял хрупкую верхушку перчаткой из нескольких слоев жаропрочной ткани и положил ее в одну из шести отжигательных печей. И только теперь, когда все три части благополучно остывали, я почувствовал, что руки и ноги у меня трясутся от перенапряжения. Мне казалось, что я сам вот-вот тресну и рассыплюсь на осколки.
Кэтрин встала. Заговорила она не сразу. Наконец она прочистила горло и спросила, что я сделаю с этими крыльями, когда они будут готовы. Я, спустившись с небес на землю, постарался, как всегда в подобных случаях, вернуться к грубой прозе и ответил, что, по всей вероятности, поставлю их на специальную подставку в галерее и подсвечу парой лампочек, чтобы подчеркнуть изящество формы.
Мы оба стояли, глядя друг на друга, словно не зная, что сказать. Потом я нагнулся и поцеловал ее в щеку. Она немного повернула голову, я тоже, и следующий поцелуй пришелся в губы. В этих поцелуях была страсть, взаимная, но еще не готовая хлынуть через край.
Я попытался обнять ее, но мотоциклетная кожанка оказалась слишком жесткой. Я поморщился в самый неподходящий момент. Она отстранилась и, печально улыбнувшись, сказала:
— Может быть, в другой раз…
— К черту «может быть»! — отрезал я.
Глава 4
У всех моих помощников есть свои ключи от магазина, и потому первой, кого я увидел около восьми утра в понедельник, неохотно возвращаясь к реальности, была Памела Джейн. Примерно час после ухода Кэтрин я размышлял о том, как приятно было бы очутиться в мягкой постели в «Драконе» (естественно, без драконицы). Но в конце концов понял, что до «Дракона» мне не дотащиться, рухнул в кресло в мастерской и закрыл глаза.
Кэтрин, как реальная, так и абстрактная, помогла мне пережить самые глухие ночные часы. Но она ушла задолго до рассвета, а сон вопреки распространенному мнению ничего не лечит. Утром я чувствовал себя даже хуже.
— У вас такой вид, будто вы угодили под паровой каток! — с ужасом воскликнула Памела Джейн. — Вы что, прямо тут и ночевали?
По-моему, ответ был очевиден. Начать с того, что я был небрит. К тому же за ночь, похоже, больных мест только прибавилось. Я буквально слышал, как скрипят мои суставы. Я твердо пообещал себе, что больше такое не повторится.
Я даже не подумал, как объяснить произошедшее своей маленькой команде. Когда я попытался заговорить, оказалось, что за ночь я к тому же еще и охрип.
— Не могли бы вы… — Я осекся, прокашлялся и попробовал еще раз: — Памела, можно мне чаю?
Памела поспешно повесила пальто в свой шкафчик и засуетилась. Сперва она поставила чайник, потом отперла заднюю дверь — ее полагалось держать открытой в качестве запасного выхода на случай пожара. К тому времени, как появился Айриш, худшее было уже позади, а Гикори, пришедший последним, застал меня, когда я вынимал детали вчерашнего шедевра из отжигательной печки и аккуратно составлял их вместе, перед тем как спаять. Мои помощники дружно жалели, что не видели, как я это делал. Я пообещал, что когда-нибудь изготовлю копию, специально чтобы показать им.
Конечно, они не могли не заметить, что каждое движение дается мне с большим трудом. Но, по-моему, жизнерадостное предположение Гикори, что это все последствия вчерашней пьянки, было совершенно излишним.
Появился первый покупатель. Жизнь более или менее налаживалась. Айриш принялся сооружать в галерее подставку для крыльев. Я сосредоточился на работе и почти что сумел заставить себя забыть четыре черные шерстяные маски с дырами для глаз.
Ближе к полудню перед магазином остановился «Роллс-Ройс» Мэриголд. Огромная машина заняла сразу две стоянки. За рулем сидел Уортингтон, подтянутый и в фуражке.
Он опустил стекло и сообщил мне, что Мэриголд поехала по магазинам вместе с Бомбошкой на Бомбошкиной машине. А ему дамы дали выходной и разрешили взять «Роллс-Ройс». Уортингтон торжественно заявил, что эта щедрость весьма кстати, потому что мы с ним едем на скачки.
Я растерянно уставился на него.
— Никуда я не поеду, — сказал я. — А кстати, куда я не поеду?
— В Лестер. На скачки с препятствиями. Эдди Пэйн там будет. И Норман Оспри будет со своим ларьком. Я думал, вы хотите выяснить, кто дал Мартину видеокассету. И что на ней было, и кто ее спер, и кто потравил газом меня, дам и ребятишек. Или вы предпочтете сидеть тут и делать хорошенькие розовые вазочки на продажу туристам?
Я ответил не сразу, и Уортингтон рассудительно добавил:
— То есть я понимаю, что вам вовсе не хочется снова так нарваться, как вчера вечером. Так что оставайтесь тут, если хотите, а я уж как-нибудь сам попробую разобраться.
— А вы откуда знаете про то, что было вчера вечером?
Уортингтон снял фуражку и протер лысину белым носовым платком.
— Птичка на хвосте принесла. Сизый голубочек .
— Том Пиджин?
— Он самый, — Уортингтон усмехнулся. — Похоже, он сильно за вас беспокоится. Нарочно разыскал меня у Бомбошки. Короче говоря, он пообещал, что если кто еще вас тронет, то будет иметь дело с ним.
Я был очень благодарен Тому Пиджину, но никак не мог понять, отчего это он так заботится о моей судьбе.
— Вы с ним хорошо знакомы? — спросил я.
— Помните того старого Мартинова садовника? — уклончиво ответил Уортингтон. — Из-за которого у вас права отобрали?
— Еще бы не помнить!
— Ну так вот, этот садовник приходился Тому Пиджину папашей.
— А-а… Так ведь он же все равно не умер тогда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36