– О горе мне, о горе! – восклицал, кажется, старец Лир. А может, и не Лир, Стасик подзабыл.
И что характерно: никто про горб не вспомнит…
По бурному фарватеру Яузы вровень с седаном Стасика неслась хлипкая моторочка, деревянная распашонка с тяжелым движком на корме. Около движка сидел красномордый мужчина в пиджаке на голое тело, махал Стасику рукой и что-то кричал. Стасик приспустил стекло, высунул голову.
– Хошь, обгоню? – куражился мужчина в пиджаке. – На тебя ГАИ есть, а на меня – фиг!
И действительно, дернул в движке какую-то веревочку, проволочку, какой-то нужный рычажок сдвинул, и понеслась, качаясь, лодочка по Яузе-реке, быстрее ветра и уж, во всяком случае, быстрее нервного Стасика, которому обязательные сорок км – прямо нож острый. И такое превосходство водного транспорта Стасик стерпеть не смог, прижал акселератор, нарушил ПДД, ввергнул в пучину опасности талон предупреждений, и без того весь исколотый, весь, скажем образно, в кружевах, как оренбургский пуховый платок.
Подняв скорость до семидесяти км, Стасик легче легкого обогнал яузского ковбоя и к случаю вспомнил слова Кошки, временно любимой Стасиком женщины:
– Тебя погубит спешка, – так, значит, считала Кошка.
Еще один недостаток, автоматически отметил Стасик и приплюсовал его к вышеперечисленным. Список рос. И вот вам пример двойственности, или, говоря научно, дуализма психической структуры современного сапиенса: с одной стороны, весь список Стасик считал пустым и несерьезным, как выеденное диетическое яйцо, а с другой – довольно-таки волновало его такое пристальное внимание к своей особе со стороны окружающей публики.
Когда Кошка сказала про спешку, они со Стасиком как раз переругивались по пустячному поводу и до того допереругались, что в полном раздрыге покинули однокомнатную квартирку у метро «Аэропорт», которую Стасику время от времени доверяли в долг.
А на самом деле Кошку звали Катей, и она, представляя широкие круги переводческой общественности, синхронно переводила французские фильмы для узкого круга общественности кино. Однажды две общественности столкнулись в проекционном зале «Мосфильма», и после просмотра Кошка оказалась в машине Стасика. Совершенно случайно им было по пути: она жила в Ясеневе, он – в Сокольниках. Для тех, кто не знает сложной географии столицы, поясняем: эти замечательные районы расположены в абсолютно разных концах города. Впрочем, «по пути» – понятие растяжимое. Давайте иметь в виду жизненный путь…
Моторка застряла где-то у шлюза. Стасик прервал бессмысленную гонку и поехал по правилам дорожного движения, вспоминая и анализируя ссору с Кошкой, которая имела место быть не далее как вчера.
Кошка на сей раз вопреки прозвищу отнюдь не желала гулять сама по себе. В свои двадцать семь она однажды сходила замуж, побыла там пару лет и ушла обратно, как говорят художники слова, на вольные в личном плане хлеба. Но совсем вольные хлеба ее не прельщали, они родились скверно, их следовало сеять, удобрять, поливать, жать, молотить – что там еще с хлебами делают?
– а Кошка, хорошо зная французскую речь, больше ничего в жизни не умела. Но на языке королевы Марго она говорила часов пять-шесть в сутки, восемь – спала, два часа – на еду и макияж, еще два – на общение с родителями, которые были довольны профессией и заработками Кошки, но отнюдь не ее бытом. Итак, складываем: шесть плюс восемь плюс два плюс два. Равняется восемнадцати. Двадцать четыре минус восемнадцать – остается шесть. Как занять шесть часов интересной женщине, незамужней, в меру умной, в меру требовательной, пьяных компаний и алкогольных напитков не уважающей? Думаете, легко? Думаете, возможностей навалом? Ошибаетесь!..
Волей-неволей и появляются Стасики…
Хотя Стасик – совсем не худший вариант.
Можно даже сказать, что он по-своему любил Кошку: привык к ней, притерся за три с лишним месяца развития романа. Сразу оговоримся, что три месяца для Стасика – срок фантастический, он естественно предполагает именно привыкание и притирание, а Стасик в своих романах с «каштанками» не позволял себе ни того, ни другого. У него имелись мамуля и Ксюха, это был тыл, прочный и надежный, и легкомысленно предавать его, далеко отрываться от него ради сомнительных военных побед Стасик не желал. Коли уж мы заговорили языком штабов и ставок, то Стасик из всех военных действий предпочитал или активную разведку (прокрались, проползли, захватили, разговорили, забыли), или лихие кавалерийские наскоки (налетели, окружили, закрутили, завоевали, протрубили победу, ушли в тыл). С Кошкой почему-то получилось иначе. Скажем так: взяв высоту, Стасик терпеливо удерживал ее вот уже три месяца и не выказывал желания сдать ее… кому?.. предполагаемому противнику.
И поскольку дело перешло в привычку, как уже отмечено, то добавим еще красочку к характеру Стасика: не любил он менять привычек. Приобретать новые тоже не терпел, верно, но коли уж так случилось…
Кстати, почему так случилось, Стасик не мог объяснить ни себе, ни Кошке, которая тоже время от времени интересовалась загадочной природой чувств Стасика. То ли бдительность потерял, то ли французский фильм был удачным, то ли тогдашний май теплом радовал, но случилось – и все. И не станем в том копаться, ловить рыбку в мутной водичке предположений. Примем как данность. Тем более, нам важно не то, почему Стасик прикипел нежным актерским сердцем к домашней натуре Кошки, а почему он с ней вчера поругался.
А поругался он с ней опять-таки из-за глупых женских претензий. Времени было в обрез. Ленка дала ключ до пяти, а в пунктуальности Ленке не откажешь: ровно в пять Стасик должен был выметаться из квартиры и опустить золотой ключик в почтовый ящик на двери. В пять пятнадцать – четверть часа форы! – Ленка достанет его из ящика, сорок пять минут на сборы-хлопоты, а в восемнадцать ноль-ноль – в театр. Ленка горела в том же очаге культуры, что и Стасик, играла деловых женщин средних лет.
Но о Ленке впоследствии…
Так вот, Стасик встретил Кошку у метро «Аэропорт» где-то около трех, и на все про все у них оставалось меньше двух часов. И Кошка, узнав сие, вместо того чтобы срочно пасть в объятия любимого мужчины, начала нудно и долго выяснять отношения.
Стенограммы беседы, естественно, не велось, но примерный смысл ее Стасик легко восстановил, подруливая к бензоколонке напротив Андрониковского монастыря, отдавая бензодаме кровную десятку и наблюдая, как дрожит, переливаясь, воздух на выходе из заправочного пистолета. Очень, знаете, хорошо вспоминаются разные личные пертурбации, когда глядишь на это призрачное дрожание, на эти игры рефракции, на эти приятные эффекты из школьного курса оптики…
Кошка говорила примерно так:
– Я устала, Стасик.
А Стасик, нервничая и поглядывая на часы, соответственно спрашивал:
– От чего это, интересно знать, ты устала?
А Кошке на быстротекущее время было плевать. Кошка, не будучи ни актрисой, ни даже диктором на радио, тем не менее играла в тот момент роль «соблазненной и покинутой» – был, помнится, такой заграничный фильм, который, не исключено, Кошка и переводила.
Эффект театральной игры в реальной жизни, вне сцены, известен давно. О нем писал непризнанный гений Николай Евреинов в трехтомном труде под названием «Театр для себя». Стасик сей труд осилил и немало из него почерпнул.
Не для театра, но для себя.
И он легко понимал, например, что стоит за такой репликой Кошки:
– Я устала ждать, Стасик. Устала постоянно смотреть на часы, на телефон, по которому ты не звонишь, на дорогу, по которой ты не едешь. Устала…
Красиво сказано, отметил Стасик, но весьма банально. Стоило снизить пафос.
– Во-первых, я постоянно звоню. Во-вторых, я регулярно приезжаю. В-третьих, ты знаешь, в каком сумасшедшем темпе я живу.
Разговор этот в общем-то возникал не впервые и в сути своей успел надоесть Стасику. Если честно, он даже подумывал про себя: а не пора ли финишировать? Но – великая сила привычки!
И уж больно хороша была Кошка: всем удалась!
Поэтому он стерпел и такое:
– Если я тебе мешаю, скажи. Я пойму.
– Мне нечего тебе говорить, – сквозь зубы, уже взвиваясь, однако, и паря под потолком, ответил Стасик. – Ты все преотлично знаешь.
Он понял, что напрасно беспокоил Ленку, и, хотя подобные – целомудренные! – визиты сюда бывали и раньше, и с Кошкой и без Кошки, в тот вечер его почему-то все раздражало: и Кошкин высокий «штиль», и собственное долготерпение, и необходимость постоянной спешки, гонки, бешеной суеты. Он иногда чувствовал себя каскадером, которому необходимо за считанные секунды – один дубль, три камеры включены! – зажечь фейерверк сумасшедших трюков и желательно остаться целым и невредимым. Или, как минимум, живым. Да, его бытие вполне можно считать формой каскадерства: Наталья, Ксюха, Кошка, Ленка и ее квартирные подаяния, театр, кино, телевидение, левая концертная халтурка – действительно, выжить бы!
Но терпения ему не занимать стать.
Хотя бы в том разговоре с Кошкой: будь на ее месте Наталья, мамуля его родная, которая простит, поймет и опять простит – у нее просто выхода другого нет! – он бы сорвался на истерику, на тяжелую мужскую истерику, скупую на термины, но мощную по силе – эдак киловатт на сорок. Но Кошка не мамуля. Кошку он берег, и, даже действительно вживаясь в состояние тихой ненависти к собеседнице, в состояние, пограничное с истерией – так он сам считал! – Стасик не давал страстям выхода, терпел, терпел, терпел…
Но сколько можно, если Кошка вообще не чувствовала меры.
Она заявила:
– Если я тебе в тягость и ты боишься мне об этом сказать, не стоит: я сама могу уйти.
И тут Стасик не выдержал, да и отпущенное хозяйкой время подходило к концу: все равно через полчаса сматывать удочки.
Он встал:
– Пошли.
– Куда? – испугалась Кошка.
Она наконец сообразила, что малость переборщила в эмоциональной картинке, в домашней заготовке. Все-таки не актриса, не профессионал – это всегда чувствуется…
– Домой, – сказал Стасик.
Он был решителен и спокоен, даже чуть ласков, и такой тон сбивал Кошку с панталыку.
– Ты меня отвезешь? – растерянно спросила она.
– Разве можно иначе? – ответил он вопросом на вопрос.
И молчал, и молчал, и молчал.
Спускались по лестнице, шли к машине, ехали по Ленинградке, потом на Грузины – она попросила отвезти ее к подруге, – все молчал. А Кошка – или поняла что? – тоже боязливо помалкивала. Только, уже выходя, спросила:
– Ты позвонишь?
– Вероятно. – Он берег эту реплику под занавес, высчитал Кошкину и заготовил свою, и реплика выстрелила, как в тире в десятку: Кошка вздрогнула, выпрямилась, а Стасик быстро захлопнул пассажирскую дверцу и газанул от тротуара на второй передаче, только выхлоп из глушителя на память оставил.
Но, как сам Стасик выражался, «завязывать» с Кошкой он вовсе не собирался. Она устроила ему выступление – да ради бога! А он – ей. Чье эффектней?..
Сегодня после спектакля и позвонит, в чем проблема?..
Счетчик на колонке отщелкал двадцать пять литров. Стасик завинтил пробку бензобака, запер ее махоньким ключиком и поехал дальше по набережной, думая свои не слишком сладкие думы. Вроде бы удивлялся: что это он разнюнился? Никогда не обращал внимания на требования извне, на попытки переделать его дорогую особу, всегда сам вел – слушайте! слушайте! – седан своей судьбы по житейской асфальтовой магистрали. Каков образ, а?.. Стиль «кич», кошка-копилка, лебединое озеро на рыночной клеенке…
Но если забыть о всяких словесных красивостях, Стасик и вправду не терпел советчиков. Слал их туда-то и туда-то. Иногда мысленно, порой вслух. Сейчас ему сорок, и коли автор, если вы обратили внимание, так одержим арифметикой, вычтем из них семнадцать лет яслей, детсада и школы, останется двадцать три полновесных года сугубой самостоятельности – в решениях, в поступках, в мыслях и чувствах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12