Разве только, что ему было около тридцати, худощавый, волосы светлые, довольно высок – отчасти из-за своего страшного «галстука».
Все более или менее ясно. По своему опыту я знаю, что вешаются в основном самоубийцы: существует много более легких способов убить человека. Я знаю несколько исключений, но это были несчастные случаи, при которых у погибших происходило неожиданное торможение блуждающего нерва в тот момент, когда они предавались самомазохистским извращениям. Этих сексуальных извращенцев обычно находили обнаженными или одетыми в женское белье с развернутыми порнографическими журналами, прилипшими к рукам, и это всегда были мужчины.
В случае с Херингом не имелось никаких доказательств, что смерть произошла во время подобных сексуальных развлечений. Одет он был так, как могла бы одеть его мать; и руки, висящие вдоль тела, служили наглядным подтверждением тому, что он сам сунул голову в петлю.
Инспектор Штрунк, тот самый полицейский, который допрашивал меня в Алексе, доложил Гейдриху и Небе о результатах обследования места преступления.
– Мы нашли листок с именем этого человека и его адресом в кармане Штальэкера. В кухне лежит штык, завернутый в газету. Он покрыт кровью, и по его виду я бы сказал, что именно этим оружием его убили. Мы нашли также запачканную кровью рубашку, которая, вероятно, была на Херинге в момент убийства.
– Что-нибудь еще? – спросил Небе.
– Кобура под мышкой у Штальэкера была пуста, генерал, – сказал Штрунк. – Может быть, Гюнтер захочет сказать нам, его это пистолет или нет? Мы нашли его в одном бумажном пакете с рубашкой.
Он протянул мне «Вальтер-ППК». Я поднес дуло к носу и вдохнул запах смазки. Затем передернул затвор и увидел, что в стволе нет патрона, хотя магазин полон. Я сдвинул предохранитель. На черном металле были аккуратно процарапаны инициалы Бруно.
– Да, это пистолет Бруно, – подтвердил я. – Однако не похоже, чтобы он им пользовался. Я хотел бы осмотреть рубашку, если вы не возражаете.
Штрунк взглянул на своего рейхскриминальдиректора.
– Пусть осматривает, инспектор, – распорядился Небе.
Это была рубашка фирмы «С и А», область живота и правая манжета сильно запачканы кровью, что подтверждало общую картину убийства.
– Похоже, именно этот парень убил вашего напарника, господин Гюнтер, – сказал Гейдрих. – Он вернулся домой и, переодеваясь, осознал, что натворил. В порыве раскаяния сунул голову в петлю.
– Похоже на то. – Я не стал выдавать своих сомнений. – Однако, если вы не возражаете, генерал Гейдрих, я хотел бы осмотреть квартиру. Только один. Просто чтобы выяснить одну или две интересующие меня детали.
– Очень хорошо. Но не задерживайтесь, ладно?
Когда Гейдрих, Небе и полицейский покинули квартиру, я занялся тщательным осмотром тела Клауса Херинга. Очевидно, он привязал кусок электрического шнура к перилам лестницы, накинул петлю на шею и затем просто спрыгнул со ступеньки. Но только осмотр кистей, запястий и шеи Херинга мог подтвердить, как это действительно произошло. Было что-то странное в обстоятельствах его смерти – правда, я не мог четко сформулировать, что именно вызывало подозрение, – и в том, что он решил переодеть рубашку, прежде чем повеситься.
Я перелез через перила, взобрался на небольшой уступ в верхней части стенки лестничного проема и свесился вниз. Наклонившись, я смог разглядеть то место, к которому был привязан шнур, проходивший за правым ухом Херинга. Если тело было кем-то подвешено, то веревка должна натянуться сильнее и располагаться вертикальнее, чем когда человек вешается сам. Присмотревшись, я увидел на шее Херинга вторую горизонтальную полосу, как раз пониже петли, что, по-видимому, подтверждало мою догадку. Перед тем как повеситься, Клаус Херинг был задушен.
Я проверил, соответствует ли размер воротника рубашки Херинга размеру запачканной кровью рубашки, которую я осмотрел раньше. Соответствовал. Затем снова перелез через перила и спустился на несколько ступенек. Стоя на цыпочках, я стал исследовать его кисти и запястья. Разжав правую руку, я увидел засохшую кровь и маленький блестящий предмет, который, похоже, вдавился в мякоть ладони Херинга. Я вытащил его и осторожно положил на свою ладонь. Значок здорово погнут, вероятно, Херинг с силой сжал его в кулаке, и, хотя он был запачкан кровью, можно было без труда разглядеть эмблему, изображавшую мертвую голову. Такой значок носили на своих фуражках эсэсовцы.
Я задержался ненадолго в квартире, пытаясь понять, что здесь произошло, будучи совершенно уверенным теперь, что к этому приложил руку Гейдрих. Не он ли сам спрашивал меня там, в саду дворца принца Альбрехта, каков будет мой ответ на его предложение, если «препятствие», необходимость найти убийцу Бруно, будет «устранено»? И устранено так, что теперь и концов не найдешь? Без сомнения, он предвидел мой ответ и к тому времени, когда мы отправились на прогулку в сад, уже отдал приказ убрать Херинга.
Думая об этом и о многих других вещах, я осмотрел квартиру – быстро, но тщательно: заглянул под матрасы и в баки, скатал ковры и даже пролистал несколько учебников по медицине. Я отыскал целый лист старых марок, выпущенных к пятой годовщине прихода нацистов к власти, которые постоянно появлялись на письмах, адресованных фрау Ланге. Но писем ее сына к доктору Киндерману не было.
Глава 6
Пятница, 9 сентября
Странно было снова очутиться на совещании в Алексе и еще более странно слышать, как Небе обращается к тебе «комиссар Гюнтер». Прошло пять лет с тех пор, как в июне 1933 года, не выдержав больше полицейских чисток Геринга, я ушел с поста инспектора криминальной полиции и начал работать детективом в отеле «Адлон». Все равно меня бы уволили несколькими месяцами позже. И скажи мне кто-нибудь тогда, что я вернусь в это здание в более высоком звании при правительстве национал-социалистов, я бы назвал его сумасшедшим.
Большая часть сидевших за столом почти наверняка придерживалась того же мнения, однако их лица ничего не выражали. Это были:
Ганс Лоббес, третий рейхскриминальдиректор и начальник управления криминальной полиции; граф Фриц фон дер Шуленберг, заместитель полицей-президента Берлина и представитель городской полиции, называемой Орпо. И даже три офицера из Крипо, один из полиции нравов и два из отдела убийств, которых включили в следственную группу – по моей просьбе она должна была быть небольшой. Все они смотрели на меня со смешанным чувством страха и отвращения. Но я их в том не виню. Для них я был шпионом Гейдриха. На их месте я чувствовал бы, наверное, то же самое.
В комнате находились еще два человека, вызванные по моей просьбе, чье присутствие также усиливало атмосферу недоверия. Один из них – женщина, судебный психиатр из берлинского госпиталя «Шарите». Фрау Мария Калау фон Хофе была другом Артура Небе, который и сам неплохой криминолог. Она официально числилась консультантом управления полиции по вопросам психологии преступников. Вторым был Ганс Ильман, профессор судебной медицины из университета имени Фридриха Вильгельма в Берлине, бывший старший патологоанатом полицейского управления. Он был им до тех пор, пока его холодная враждебность нацизму не заставила Небе отправить его в отставку. Но даже Небе признавал, что Ильман – лучший патологоанатом, работавший в то время в Алексе. Поэтому по моей просьбе его пригласили принять участие в расследовании порученного мне дела.
Шпион, женщина и политический диссидент. Не хватало только встать и спеть «Красное знамя», чтобы собравшиеся окончательно убедились, что они стали жертвами розыгрыша.
Небе закончил свою пространную вступительную речь, в которой представил меня присутствующим, и дал мне возможность вести совещание.
Я сказал:
– Я ненавижу бюрократию, я ее терпеть не могу. Однако сейчас нам нужна бюрократия информации. Какая ее часть действительно относится к делу, станет ясно потом. Информация – это источник развития любого расследования, и если вы пользуетесь загрязненной информацией, то этим вы отравляете все тело расследования. Конечно, человек в чем-то ошибается. В этой игре мы все ошибаемся до тех пор, пока не докопаемся до правды. Но, если я обнаружу, что кто-то в моей группе сознательно распространяет ложную информацию, я не буду передавать это дело в дисциплинарный трибунал. Я просто убью его. В этом вы можете быть уверены.
Хочу предупредить вас, что мне все равно, кто совершил эти преступления. Еврей, черномазый, гомик, штурмовик, вожак «Гитлерюгенда», чиновник или дорожный рабочий – мне безразлично. Достаточно того, что он их совершил.
А теперь я хочу перейти к делу Йозефа Кана. Напомню, что это еврей, который признался в убийстве Бригитты Хартман, Кристины Шульц и Зары Лишки. В настоящее время он, в соответствии с пятьдесят первым параграфом Уголовного кодекса, содержится в муниципальной психиатрической лечебнице в Херцберге, и одна из задач нашего совещания – оценить это признание в свете убийства четвертой девушки – Лотты Винтер.
Далее, позвольте представить вам профессора Ганса Ильмана, который любезно согласился выполнять обязанности патологоанатома в этом расследовании. Для тех, кому он не знаком, сообщаю, что это один из лучших патологоанатомов страны, и нам повезло, что он будет работать с нами.
Ильман кивнул в знак благодарности и какое-то время продолжал свертывать свою великолепную самокрутку. Хрупкий человек с редкими темными волосами, в очках-пенсне и с маленькой бородкой. Он закончил облизывать бумагу и сунул самокрутку себе в рот, словно это была фирменная сигарета. Я молча восхищался. Его впечатляющие медицинские познания были ничто в сравнении с утонченной ловкостью рук.
– Профессор Ильман ознакомит нас с результатом своих исследований после того, как ассистент Корш прочитает соответствующую запись в деле.
Я кивнул смуглому коренастому человеку, сидящему напротив меня. Было что-то искусственное в его лице, как будто его изготовили виртуозы из технического отдела службы безопасности. В глаза бросались три отличительные черты: брови, сросшиеся на переносице и посаженные так высоко, что они напоминали сокола, изготовившегося к схватке; длинный, как у колдуна, подбородок, придающий лукавое выражение всему лицу, и маленькие усики. Корш прочистил горло и заговорил голосом, который оказался на октаву выше, чем я ожидал.
– "Бригитта Хартман, – читал он, – пятнадцати лет, родители немцы. Пропала 23 мая 1938 года. Тело найдено 10 июня в Зисдорфе в мешке из-под картофеля. Жила с родителями в районе Бриц, южнее Нойкельна. Вышла из дому и направилась к станции подземки на Пархимералле. Собиралась навестить свою тетю в Райникендорфе. Предполагалось, что тетя встретит ее на станции Хольцхаузерштрассе, однако Бригитта там не появилась. Начальник станции «Пархимер» не помнит, садилась ли она в поезд. Но он сказал, что всю ночь пил пиво и все равно вряд ли бы ее запомнил".
Это заявление вызвало дружный хохот за столом.
– Пьянчуга! – фыркнул Ганс Лоббес.
– Это одна из двух девушек, которые уже похоронены, – тихо сказал Ильман. – Вряд ли я смогу что-либо добавить к результатам вскрытия. Можете продолжать, господин Корш.
– "Кристина Шульц, шестнадцати лет, родители немцы. Пропала 8 июня 1938 года. Тело обнаружено 2 июля в трамвайном туннеле, соединяющем Трептов-парк на правом берегу Шпрее с поселком Штралау на другом берегу. В центре туннеля есть технический пункт в виде углубления в арке. Там дорожный рабочий и нашел ее тело, завернутое в старый брезент. Девушка была певицей и часто выступала в вечерних радиопрограммах Лиги немецких девушек. Вечером в день исчезновения она была на радиостудии на Мазуренштрассе и в семь часов исполняла песню из репертуара «Гитлерюгенда».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44