- Красота какая, - сказал Качушин. - Теперь даже в райцентре четырехэтажные дома загораживают небо…
- Во! О красоте и поговорить охота, - обрадовался Анискин. - О ней, красоте, все собираюсь вам слово сказать, товарищ капитан… Ну, ладно, Игорь Владимирович… Я ведь прочел «Черные доски» Солоухина, который Владимир… Деревенский мужик, хоть и словом красуется… Так что прочел я «Черные доски»…
- Понравилось?
- Наверное, понравилось, - задумчиво отозвался Анискин. - Да нет, просто понравилось, ежели я теперь пропавши иконы со смыслом ищу! Это и правда: народное достояние да неоценимое богатство…
Они пошли по улице дальше, к клубу, на котором висела афиша фильма «Калина красная».
Бежала серединой улицы, собирая за собой толпу, баба-сплетница Сузгиниха, махала руками, вопила:
- Все иконы у Валерьяновны украли, всю одежонку увели, все Сережкины деньги забрали… Ратуйте, люди, ратуйте, обратно банда завелась, а чего милиция глядит! Ой, все у Валерьяновны скрали, ничего в доме не оставили, окромя щербатой сковородки!
За Сузгинихой и толпой шла согнутая временем Валерьяновна. Подойдя к крыльцу клуба, на котором стояли Качушин, Анискин, Паздников, Молочков, она выпрямилась, сделалась той Валерьяновной, которой была когда-то: красавицей, бой-бабой, грозой деревенских мужиков.
- Это чего же получается, товарищи милиция? - спросила Валерьяновна.
- Что у меня барахлишко увели - это Сузгиниха брешет, а вот… У меня Иоанна Крестителя украли!
- Ну! - остолбенел участковый.
- Я на вас, милиция, не богу буду жаловаться, - сказала Валерьяновна.
- Я вашему министру пожалуюсь…
Зазвонил телефон, Качушин поднял трубку, обрадовался:
- Да! Капитан Качушин! Здравия желаю, товарищ подполковник. Слу-у-у-шаю! Так! Так! Понятно! Советуете повторить операцию «Чемодан»… Есть, товарищ подполковник! Есть повторить!
Качушин положил трубку, разочарованно уронил голову на руки; вид у него, как и у Анискина, был усталый: не спали всю ночь.
- Советуют повторить операцию «Чемодан», - сказал Качушин. - Никто Григорьева не встретил…
- Это я уже засек! - вздохнул Анискин. - На операцию «Чемодан» надо пять дней туда, пять дней - обратно… Декада! А Валерьяновна грозится министру пожаловаться, у нее это дело не прокиснет… Шутка дело - министр! На меня кроме как в область еще не жаловались… Во! Председатель колхоза, сам Иван Иванович пожаловали. Здоров, Иван Иванович!
- Здравствуйте, Федор Иванович! Игорю Владимировичу - наш пламенный! Зачем звал, Федор Иванович? У меня ремонт уборочной техники…
Анискин хлебосольным жестом указал на самый новый, удобный и мягкий стул, стоящий почти рядом со столом.
- Милости просим, Иван Иванович! - Он посмотрел на часы. - Слух такой прошел, что твои шабашники к нам с Игорем Владимировичем преступника-ворюгу с минуту на минуту привести хотят… А нам без тебя, Иван Иванович, в это дело трудно встревать… Ты - председатель!
Помолчали. Качушин перелистывал отлично изданную книгу «Русские иконы», разглядывал лики святых. Участковый медленно перелистывал свой неизменный блокнот.
- Иван Иванович, а, Иван Иванович! - сосредоточенно окликнул он задумавшегося председателя. - Ты сколько денег колхознику, в среднем сказать, на трудодень кладешь?
- Около пяти рублей, - машинально ответил Иван Иванович. - Год на год не приходится…
- А этому, так его, шабашнику, как я говорю, вольному стрелку?
Председатель сразу утратил задумчивость.
- Вот оно и есть! - после длинной паузы сказал Анискин. - На кажном колхозном собрании с трибуны от тебя только и слышать: «Соцсоревнование, соцсоревнование, соцсоревнование!», а вольному стрелку больше колхозника платишь… Чего помалкиваешь?
- Думаю.
- Во! Во! Думай!.. А хочешь, я тебе сейчас, не отходя от кассы, бригаду определю из колхозников, да такую, что они тебе не одну, а две силосны башни построят… Начнем с бригадира - им делаем Валентина Проталина, который что с топором, что с новой техникой - как повар с картошкой…
- Проталина нельзя! - вздохнул председатель. - Кто будет тракторным парком распоряжаться?
- Герка Мурзин.
- Ну, ты скажешь, Федор Иванович! Он же молодой, неопытный, молоко на губах не обсохло…
Анискин по-бабьи всплеснул руками.
- Молодой! Ему сколько лет?
- Двадцать пять.
- А тебе, который целым колхозом управляет?.. Во! Молчишь, так как тебе - тридцать первый пошел, а ведь колхоз-то миллионный, даже на новые деньги… Затираешь молодежь, а?
- Видишь ли, дядя Анискин, - начал председатель, но замолк, так как в сенях загрохотали многочисленные тяжелые сапоги, дверь мощно распахнулась, в проеме показался бригадир, держащий за шиворот упирающегося Юрия Буровских. Следом за ними в кабинет вошли остальные шабашники.
- Берите грабаря, начальнички! - прохрипел бригадир. - Накололи мы его, сявку и голошлепа! Побармите с ним. Среди нас - народ честный, работящий, старательный.
Анискин прищурился.
- Звучно выражаешься, Иван Петрович, - сказал он грозно. - «Сявку», «накололи», «побарми»… Все еще тюрьму забыть не можешь? А? Чего молчишь?
Бригадир отпустил воротник Буровских, наступая на участкового, свирепо замахал ручищами.
- Я с тобой не разговариваю, Анискин! - заорал он во всю мощь необъятных легких. - Я к следователю обращаюсь!
Следователь поднялся, неторопливо проговорил:
- Ваше устное заявление принято, гражданин…
- Кутузов!
- …Гражданин Кутузов. Прошу свидетелей сесть.
В кабинете участкового стояла напряженная и многозначительная тишина.
- Следствие само решит, кто совершил преступление, товарищ Кутузов! - сказал капитан Качушин. - Если эта сторона дела вам понятна, то могу перейти к следующей…
- Переходите, переходите!
- Перехожу… То, что вы устроили с товарищем Буровских, называется самосудом! Почему у него синяк под глазом?
Юрий Буровских мгновенно закрыл глаз ладонью, согнулся, чтобы на него не смотрели.
- Синяк - чужой! - прохрипел бригадир. - Мы самосуды не устраивали! Мы - работаем.
Из угла, где сидел Анискин, донеслось робкое призывное покашливание. Качушин повернулся на звук.
- Вы хотите что-то сказать, Федор Иванович?
- Хочу! Который Кутузов, не врет: синяк - чужой! Это товарищ Буровских… Одним словом, завклубом тоже при синяке ходит, но тот… Пластырем залепил и сообщает, что поцарапался лопнувшей струной…
Опять наступило молчание.
- А ведь ты дурак, Петрович! - раздался в тишине голос Евгения Молочкова. - Я же говорил: не наше это дело…
- Все свободны! - сказал Качушин. - Кроме Буровских и Молочкова…
После ухода «шабашников» Качушин действовал быстро - достал два форменных бланка, жестом подозвав Буровских и Молочкова, попросил:
- Дайте подписку о невыезде… Буровских, прошу вас не капризничать! А вы, Молочков? Тоже медлите?.. Спасибо! До свидания!
Когда Молочков и Буровских, подписав бумаги, ушли, следователь и Анискин сели рядом, положив подбородки на руки, задумались.
- Три раза по десять тысяч шагов - двадцать один километр да четыре тысячи шагов - два километра восемьсот метров.
- Двадцать четыре километра почти, - отозвался Петька. - Мы с тобой скоро, Витька, покроем расстояние до областного центра…
Прилегли на траву, закрыли глаза, недовольные собой, раздосадованные, сердитые.
- Неужели не поможем Дяде Анискину! - жалобно сказал Витька.
Петька резко поднялся, нахмурился.
- О-о-тставить пораженческие разговорчики! Найдем! Ну, ставь стрелки опять на нули… Возвращаемся в тайгу!
- Петька! Петя…
- Не возражать! Вперед!
Качушин и Яков Власович вошли в жалкую и гулкую комнату со следами икон на стенах и сочувственно переглянулись.
- Вы хорошо помните Георгия Победоносца? - спросил Качушин. - Не та ли это икона - она сейчас на экспертизе, поторопились отослать, - на которой художник скрыл портрет Емельяна Пугачева?
- Точно! - встрепенулся директор. - Именно Емельяна Пугачева. А вы кем информированы? Анискиным?
- Нет! Знакомясь с делом, я просмотрел несколько специальных книг… Об этой иконе упоминается как об утраченной. Она когда-то принадлежала одной из владимирских церквей…
Яков Власович схватился за голову:
- Владимирских! Я так и думал, я так и думал… Стоп! О ней знает московский коллекционер Сикорский. Он мне писал об утраченном Победоносце, но я… Я - провинциал! Я в себя не верю! Мне и в голову не пришло, что это именно тот Победоносец, который висит рядом, в церкви!
Качушин помолчал, цепко прищурился, напрягся.
- Хорошо, что вы упомянули о московском коллекционере. Меня интересуют ваши связи с московскими собирателями… Сколько их? Кто?
- Связан с тремя. Академик Борисов, художник Тупицын и генерал-полковник в отставке Смирнов… Отличные люди! Встречался только с генералом - у него много свободного времени, с остальными нахожусь в переписке…
Качушин встал, взволнованный, дрожащей рукой вынул из кармана вчетверо сложенный листок.
- Не пишет ли один из ваших корреспондентов на портативной пишущей машинке, Яков Власович? Вот на такой…
Он протянул директору одну из записок, подписанных «Боттичелли». Директор отшатнулся:
- Именно! Художник Тупицын. - Он бросился к секретеру, выхватил пачку писем, такими же дрожащими руками, как у Качушина, выбрал несколько. - Извольте, извольте!
- Какой гость! Боже мой, какой гость!
Обойдя Неганова, участковый сел на лавку, притих, дожидаясь, когда пробочные гирлянды перестанут звенеть. Расстрига обернулся к нему, и несколько минут они внимательно смотрели друг на друга.
- Чего же будем делать, Василий? - спросил Анискин. - Ну, вот скажи ты мне, чего будем делать?
Анискин длинно вздохнул и посмотрел на Неганова такими тоскливыми, страдающими глазами, что тот поежился, бесшумно усевшись на лавку, зябко поджал ноги.
- Федя, - тихо ответил поп, - хоть на кусочки меня режь, но я не знаю, кто украл иконы…
Стеариновая свеча освещала смятую, скрученную в мучительные жгуты простыню, подушку с судорожно закушенным углом, одеяло с перекошенным пододеяльником.
- Васька, - шепотом сказал участковый, - что ты сделал с собой, Васька!
Неганов плакал. Слезы медленно катились по щекам, пропадали в бороде, которая все еще лихо торчала. Он едва уловимо вздрогнул, когда участковый подошел к нему, наклонившись, положил тяжелую руку на плечо. В таком положении они были долго: рука Анискина лежала на плече Неганова, а расстрига беззвучно плакал. Потом поднял голову.
- Вот видишь, Федька, - прерывающимся голосом сказал он. - Весь я износился. Я всю жизнь веру искал, а ты в одной вере жил, и через это ты счастливый… Ты, Федор, как святой, тебя власть должна иконой сделать. Это ведь с ума сдвинуться можно, что ты почти сорок лет милиционером служишь. Вот через это я тебе завидую, но теперь я в такую веру перешел, против которой ты слаб. Так что я, Васька Неганов, себя протопопом Аввакумом чувствую. Я, может, жизнь не зря прожил! - Силой, дерзостью веяло от расстриги. - Я теперь в радости живу! Я, может, первый из всех понял, что правда, она в… Водка - вот правда! Я латынь знаю: ин вино веритас! Истина в вине!
Теперь перед участковым стоял тот Неганов, которого Анискин привык видеть: с фанатично блестящими глазами, с волосами, казалось, подхваченными ветром.
- Так! - тихо сказал Анискин. - Эдак!
Он не мог смотреть в глаза Неганову: сумасшедший огонек горел в них. Правая рука расстриги была вознесена над головой проповедническим, осеняющим жестом.
Тоскуя, Анискин отвел глаза от Неганова.
- Ты, Василий, ни в каком деле не знаешь края! - горько сказал участковый. - Когда ты в молодости в курганах татарское золото искал, так ты только мозоли на руках набивал, а теперь ты поперек дороги у людей, которых спаиваешь, встал. Это преступленье!
Который уж раз в жизни, за пятьдесят с лишним лет, стояли вот так - друг против друга - Анискин и Неганов!
- Люди, народ тебе судья, Василий!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11