— Представь, я теперь бабки не считаю. Не имею такой привычки!
Действительно, обстановка квартиры для скудного пост-перестроечного времени выглядела шикарно — югославский гарнитур, польская кухня… Стол ломился от яств, хотя в магазинах, как успела узнать Катя, — или полный голяк, или жуткая дороговизна.
— Спасибо тебе, Даниель, и тебе, Аля! — Катя чуть не расплакалась.
Наконец-то после кровавых ужасов Нголы, после холода и отчуждения аэропорта она чувствовала себя почти как дома. — Если бы не вы…
— Пустяки! — белозубо просиял Даниель. — Я всегда помогаю землякам. Ты мне тоже, может, когда-нибудь поможешь.
В далекой холодной Москве любой африканец считался земляком.
Весь вечер женщины проговорили на кухне, вспоминая былое. Ведь они не виделись столько лет! Лара тихо спала в кроватке, разметавшись во сне, сын Алевтины громко сопел рядом с ней.
Однако разговор у них получился немного тревожным. Постоянно кто-то приходил или звонил. Даниель отвлекался, убегал к телефону, прикрыв трубку рукой, что-то говорил на незнакомом наречии, иногда повышал голос. Порой раздавался условный звонок в дверь — и он вскакивал, клал что-то в карманы и выбегал на лестничную площадку.
— Чем он у тебя занимается? — наконец не выдержала Катя.
— А, так… — Аля беззаботно отмахнулась. — Учится в Университете Патриса Лумумбы, пытается свой бизнес организовать.
Больше они об этом не заговаривали.
Вечером следующего дня Катя с Ларой должны были уезжать. Во время прощания Даниель как бы между прочим спросил у гостьи:
— Ты ведь из Киева, да? Мой земляк тоже учится в Киеве. Ты не могла бы передать ему привет с родины? — И он протянул ей небольшой, тщательно упакованный пакет.
— Конечно! — Катя обрадовалась, что может хоть чем-то отблагодарить Даниеля за его отзывчивость.
— В Киеве тебя встретят. А если не встретят, то потом мой земляк сам тебя найдет. А о деньгах даже не думай! Что это за деньги… Сегодня это деньги, а завтра — пшик.
Катя от души расцеловала его.
Как хорошо, что на свете еще остались настоящие бескорыстные друзья, подумала она и чуть было не прослезилась.
В суматохе приезда Катя как-то запамятовала про пакет для земляка.
Отец, мачеха и Славик встречали их на вокзале. Рыдания, причитания, возгласы «Ах, как Ларочка выросла!» слились в бестолковый взволнованный гул. Казалось, теперь, за давностью прошедших лет, все разногласия, споры, ссоры были навсегда забыты и прощены друг другу — теперь они казались мелкими, ненужными, попросту глупыми.
— А как же Нельсон, что с ним? — опрашивал отец.
— Не знаю. — Катя с трудом добавила:
— Скорее всего, его уже нет в живых. Повстанцы безжалостно расправляются с теми, кто бомбит их позиции.
Она мужественно задушила готовые пролиться слезы. С этого мгновения ощущение того, что жизнь ее безвозвратно закончена, что личное, такое короткое счастье ушло и дальше ее ждет только унылое убогое существование, уже не покидало ее.
Из сумочки шлепнулся на пол пакет. «Земляк» Даниеля так и не встретил ее. Разминуться они не могли — не так-то уж много на киевском вокзале чернокожих. Может, в пакете есть адрес? Она могла бы заехать и отдать сама «гостинец с родины».
Аккуратно вскрыв сверток. Катя развернула обертку и обнаружила внутри упакованный в полиэтилен белый порошок. И ни адреса, ни фамилии, кому этот пакет предназначался… Она слегка побледнела. Не такая уж она дурочка, чтобы в тридцать с хвостиком лет не понять, какого рода посылочку просил передать Даниель для друга. Теперь понятно, почему он легко простил ей долг — она расплатилась с ним перевозкой порошка. И понятно теперь, откуда у Алевтины столько дорогих вещей, хорошая еда…
«Интересно, а она знает?» — сочувственно подумала Катя о подруге и принялась аккуратно запаковывать порошок в бумагу.
Через неделю раздался долгожданный телефонный звонок. Голос с акцентом в трубке сообщил, что будет ждать ее в кафе возле памятника Шевченко.
В условленное время Катя передала пакет чернокожему земляку Даниеля и благополучно забыла об этом на несколько лет.
Глава 15
Настали смутные, суровые времена.
В 1993 году Украина наконец обрела чаемую триста лет независимость от старшего брата. «Жовтоблакитные» были в восторге. Каждый день на площадях Киева вспыхивали стихийные митинги, где пламенные ораторы превозносили героев украинского народа Ивана Петлюру и Степана Бандеру. Наполовину русский, наполовину украинский Киев стал не столько украинизироваться, сколько политизироваться. Было объявлено, что преподавание в школах и вузах должно вестись только на украинском языке, спешно снимались с фасадов домов русские вывески. Парламентарии, плохо знавшие «ридну мову», пытались произносить политические речи, нещадно коверкая язык, который только что провозгласили государственным.
Началась эра предпринимательства, расцвет спекуляции. Десять лет назад на суде Катю клеймили позором, когда она призналась, что собиралась продавать вещи с наценкой, но теперь спекуляция считалась доблестью. Казалось, мир перевернулся с ног на голову!
Угрюмый, темный Киев, по которому бродили плохо одетые, злые люди, по малейшему поводу вступавшие в ожесточенный спор, мрачное золото церквей, пустое убожество магазинов, уличные барахолки — как это было не похоже на теплую солнечную Африку! Там тоже была грязь и нищета, но там бедность и внешнее убожество компенсировались щедрым солнцем, изобильной тропической зеленью, пышностью богатой природы.
О Африка! Как солнечный зайчик, скользнувший по стене, ты ушла в прошлое — неужели навсегда? Ах, Нельсон, ее единственная любовь, бесконечно добрый, бесконечно красивый муж! Единственный мужчина в Катиной жизни, за которым ей хотелось пойти на край света.
Катя с дочерью поселились у отца — им больше некуда было податься.
Теткина двухкомнатная квартира, еще недавно казавшаяся довольно просторной, теперь была переполненной. В одной комнате сводный брат Кати, начинающий рок-музыкант, целыми днями бренчал на гитаре, а в другой Лара, демонстративно заткнув уши, учила уроки.
Девочка пошла учиться в ближайшую школу. Со своим живым, подвижным умом она быстро там стала звездой класса, отличницей и всеобщей любимицей. Особенно она преуспевала в языках и уже через каких-нибудь три месяца бойко шпарила на украинской мове стихи Тараса Григорьевича Шевченко, вызывая у учителей слезы умиления и запоздалые сожаления о безвременно почившей интернациональной дружбе.
Однако здоровье ребенка не выдержало перемены климата — Лара часто болела. Местная пища, слишком жирная и углеводистая, оказалась непереносимой для ее желудка, привыкшего с детства к овощному и фруктовому изобилию.
Нужны были деньги — на оплату квартиры, на еду, на одежду. Катя устроилась лаборанткой в конструкторское бюро, но вскоре уволилась — там платили гроши. Семья еле перебивалась с хлеба на воду, совместно зарабатываемых средств едва хватало на питание. Всеобщее раздражение и недовольство выливались в кухонные склоки — ершистый характер Кати не изменили ни жизнь в Африке, ни рождение ребенка, ни невзгоды, что выпали на ее долю. Вскоре опять между ней и мачехой, уже больной, сильно располневшей и оттого с трудом переставлявшей ноги, пробежала черная кошка.
Катя считала себя хозяйкой в доме и командовала Татьяной Александровной, как еще недавно командовала Нтамой. Естественно, замашки падчерицы пришлись не по вкусу мачехе.
Атмосфера в доме постепенно накалялась. Только Лара, всеобщая любимица, служила хрупким мостиком между враждующими сторонами. Катя угрожала, что уйдет из дома и заберет с собой дочь, а дед с бабкой рыдали при одной мысли об этом.
— Уходи сама! — кричала Татьяна Александровна. — Ребенка мы тебе не отдадим, ты его угробишь!
Катя фыркала и, громко шваркнув дверью, шла бродить по улицам. Прогулки по городу были ее единственной отдушиной — в доме не было тихого уголка, где она могла бы насладиться одиночеством.
Каждое утро ни свет ни заря Катя спешила к почтовому ящику, надеясь найти там голубоватый конверт, испещренный многочисленными международными штемпелями. Напрасно — ни Нельсон, ни его отец не подавали никаких вестей. В почтовом ящике лежала только тоненькая «Правда Украины», которую по привычке выписывал отец.
Еще в подъезде Катя разворачивала газету, надеясь увидеть там какие-нибудь новости из Нголы. Но события в далекой африканской стране мало кого интересовали в Киеве, тем более что поблизости происходили куда более грандиозные вещи — разрушение могущественной державы, бешеное строительство капитализма, ввод купонов на Украине, потом замена купонов гривнами, потом экономический кризис…
Включив радио, Катя с трепетом вслушивалась в западные «голоса».
Иностранные радиостанции теперь были слышны отчетливо и ясно, их наконец-то перестали глушить в эфире. «Голоса» про Нголу говорили мало и как-то отрывками.
Ясно было только одно: там по-прежнему неразбериха. Сначала к власти вновь пришло правительство Душ Картуша и объявило себя единственной легитимной властью в стране, потом опять верх взяли повстанцы, утверждая на все лады, что только их правительство является истинно законным и народным.
Три года прошли как в чаду: в семейных дрязгах, в поисках работы, в заботах о вечно болеющей дочери, в борьбе за каждую копейку. Постепенно стали забываться и Нгола, и погибший муж. Только смуглая Лара мешала навсегда похоронить Нельсона в пепле памяти.
Вскоре с родителями стало оставаться нестерпимо. Квартиру купить было невозможно, снимать — не на что. Катя теперь мечтала лишь об одном — о комнатке, где она бы могла тихо поскучать в одиночестве.
После долгих хождений по инстанциям отец Кати наконец выхлопотал для нее угол в общежитии киностудии Довженко. Для этого ему даже пришлось пойти на подлог. Он фиктивно развелся с женой, выписался из квартиры и получил таким образом право на койку в общежитии. Однако вместо него там поселилась Катя.
Лара осталась с бабушкой и дедушкой, чтобы не менять школу, к которой привыкла.
Надежды на возвращение в Африку были давно исчерпаны. Надо было устраивать свое существование здесь. Впереди вырисовывалась лишь беспросветная жизнь, полная бесконечных трудов и бесконечных лишений.
Катя решила устроиться продавцом на рынок — там сулили хорошие деньги.
В общежитии киностудии на одном этаже с ней жил некий Амир, армянин. Он-то и предложил ей работу.
Амир был беженцем из глухого карабахского села. Еще несколько лет назад, приехав с семьей в Киев, он был гол как сокол и плохо говорил по-русски.
Теперь он бойко, хоть и с акцентом, болтал и по-русски, и по-украински, пересыпая свою речь цветистыми восточными шутками, и владел на рынке несколькими точками.
Он торговал разными хозяйственными мелочами — стиральным порошком, ершиками для унитаза, мыльницами — товаром копеечным, но нужным и важным.
Товар закупался в Польше по бросовым ценам и привозился на автобусе в Киев. Сначала на рынке стояла жена Амира, смуглая чернявая армянка, верхнюю губу которой украшали небольшие юношеские усики, но потом Амир отправил жену домой следить за детьми и поставил на ее место Катю.
— Расторгуешься, сама поймешь, что к чему! — Лазоревыми цветами, не жалея красок, расписывал Амир ее будущее. — Сама свою точку заведешь, хозяйкой сядешь, будешь деньги считать. А пока что давай работай…
Катя согласилась. А что было делать? Пусть работа на рынке тяжелая, целый день на холоде, к вечеру ноги затекают, а руки, красные, как клешни, не шевелятся, но все же твердый заработок, не такой уж маленький по нынешним скудным временам.
Рабочий день на рынке начинался в семь утра — значит, нужно было вставать в пять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
Действительно, обстановка квартиры для скудного пост-перестроечного времени выглядела шикарно — югославский гарнитур, польская кухня… Стол ломился от яств, хотя в магазинах, как успела узнать Катя, — или полный голяк, или жуткая дороговизна.
— Спасибо тебе, Даниель, и тебе, Аля! — Катя чуть не расплакалась.
Наконец-то после кровавых ужасов Нголы, после холода и отчуждения аэропорта она чувствовала себя почти как дома. — Если бы не вы…
— Пустяки! — белозубо просиял Даниель. — Я всегда помогаю землякам. Ты мне тоже, может, когда-нибудь поможешь.
В далекой холодной Москве любой африканец считался земляком.
Весь вечер женщины проговорили на кухне, вспоминая былое. Ведь они не виделись столько лет! Лара тихо спала в кроватке, разметавшись во сне, сын Алевтины громко сопел рядом с ней.
Однако разговор у них получился немного тревожным. Постоянно кто-то приходил или звонил. Даниель отвлекался, убегал к телефону, прикрыв трубку рукой, что-то говорил на незнакомом наречии, иногда повышал голос. Порой раздавался условный звонок в дверь — и он вскакивал, клал что-то в карманы и выбегал на лестничную площадку.
— Чем он у тебя занимается? — наконец не выдержала Катя.
— А, так… — Аля беззаботно отмахнулась. — Учится в Университете Патриса Лумумбы, пытается свой бизнес организовать.
Больше они об этом не заговаривали.
Вечером следующего дня Катя с Ларой должны были уезжать. Во время прощания Даниель как бы между прочим спросил у гостьи:
— Ты ведь из Киева, да? Мой земляк тоже учится в Киеве. Ты не могла бы передать ему привет с родины? — И он протянул ей небольшой, тщательно упакованный пакет.
— Конечно! — Катя обрадовалась, что может хоть чем-то отблагодарить Даниеля за его отзывчивость.
— В Киеве тебя встретят. А если не встретят, то потом мой земляк сам тебя найдет. А о деньгах даже не думай! Что это за деньги… Сегодня это деньги, а завтра — пшик.
Катя от души расцеловала его.
Как хорошо, что на свете еще остались настоящие бескорыстные друзья, подумала она и чуть было не прослезилась.
В суматохе приезда Катя как-то запамятовала про пакет для земляка.
Отец, мачеха и Славик встречали их на вокзале. Рыдания, причитания, возгласы «Ах, как Ларочка выросла!» слились в бестолковый взволнованный гул. Казалось, теперь, за давностью прошедших лет, все разногласия, споры, ссоры были навсегда забыты и прощены друг другу — теперь они казались мелкими, ненужными, попросту глупыми.
— А как же Нельсон, что с ним? — опрашивал отец.
— Не знаю. — Катя с трудом добавила:
— Скорее всего, его уже нет в живых. Повстанцы безжалостно расправляются с теми, кто бомбит их позиции.
Она мужественно задушила готовые пролиться слезы. С этого мгновения ощущение того, что жизнь ее безвозвратно закончена, что личное, такое короткое счастье ушло и дальше ее ждет только унылое убогое существование, уже не покидало ее.
Из сумочки шлепнулся на пол пакет. «Земляк» Даниеля так и не встретил ее. Разминуться они не могли — не так-то уж много на киевском вокзале чернокожих. Может, в пакете есть адрес? Она могла бы заехать и отдать сама «гостинец с родины».
Аккуратно вскрыв сверток. Катя развернула обертку и обнаружила внутри упакованный в полиэтилен белый порошок. И ни адреса, ни фамилии, кому этот пакет предназначался… Она слегка побледнела. Не такая уж она дурочка, чтобы в тридцать с хвостиком лет не понять, какого рода посылочку просил передать Даниель для друга. Теперь понятно, почему он легко простил ей долг — она расплатилась с ним перевозкой порошка. И понятно теперь, откуда у Алевтины столько дорогих вещей, хорошая еда…
«Интересно, а она знает?» — сочувственно подумала Катя о подруге и принялась аккуратно запаковывать порошок в бумагу.
Через неделю раздался долгожданный телефонный звонок. Голос с акцентом в трубке сообщил, что будет ждать ее в кафе возле памятника Шевченко.
В условленное время Катя передала пакет чернокожему земляку Даниеля и благополучно забыла об этом на несколько лет.
Глава 15
Настали смутные, суровые времена.
В 1993 году Украина наконец обрела чаемую триста лет независимость от старшего брата. «Жовтоблакитные» были в восторге. Каждый день на площадях Киева вспыхивали стихийные митинги, где пламенные ораторы превозносили героев украинского народа Ивана Петлюру и Степана Бандеру. Наполовину русский, наполовину украинский Киев стал не столько украинизироваться, сколько политизироваться. Было объявлено, что преподавание в школах и вузах должно вестись только на украинском языке, спешно снимались с фасадов домов русские вывески. Парламентарии, плохо знавшие «ридну мову», пытались произносить политические речи, нещадно коверкая язык, который только что провозгласили государственным.
Началась эра предпринимательства, расцвет спекуляции. Десять лет назад на суде Катю клеймили позором, когда она призналась, что собиралась продавать вещи с наценкой, но теперь спекуляция считалась доблестью. Казалось, мир перевернулся с ног на голову!
Угрюмый, темный Киев, по которому бродили плохо одетые, злые люди, по малейшему поводу вступавшие в ожесточенный спор, мрачное золото церквей, пустое убожество магазинов, уличные барахолки — как это было не похоже на теплую солнечную Африку! Там тоже была грязь и нищета, но там бедность и внешнее убожество компенсировались щедрым солнцем, изобильной тропической зеленью, пышностью богатой природы.
О Африка! Как солнечный зайчик, скользнувший по стене, ты ушла в прошлое — неужели навсегда? Ах, Нельсон, ее единственная любовь, бесконечно добрый, бесконечно красивый муж! Единственный мужчина в Катиной жизни, за которым ей хотелось пойти на край света.
Катя с дочерью поселились у отца — им больше некуда было податься.
Теткина двухкомнатная квартира, еще недавно казавшаяся довольно просторной, теперь была переполненной. В одной комнате сводный брат Кати, начинающий рок-музыкант, целыми днями бренчал на гитаре, а в другой Лара, демонстративно заткнув уши, учила уроки.
Девочка пошла учиться в ближайшую школу. Со своим живым, подвижным умом она быстро там стала звездой класса, отличницей и всеобщей любимицей. Особенно она преуспевала в языках и уже через каких-нибудь три месяца бойко шпарила на украинской мове стихи Тараса Григорьевича Шевченко, вызывая у учителей слезы умиления и запоздалые сожаления о безвременно почившей интернациональной дружбе.
Однако здоровье ребенка не выдержало перемены климата — Лара часто болела. Местная пища, слишком жирная и углеводистая, оказалась непереносимой для ее желудка, привыкшего с детства к овощному и фруктовому изобилию.
Нужны были деньги — на оплату квартиры, на еду, на одежду. Катя устроилась лаборанткой в конструкторское бюро, но вскоре уволилась — там платили гроши. Семья еле перебивалась с хлеба на воду, совместно зарабатываемых средств едва хватало на питание. Всеобщее раздражение и недовольство выливались в кухонные склоки — ершистый характер Кати не изменили ни жизнь в Африке, ни рождение ребенка, ни невзгоды, что выпали на ее долю. Вскоре опять между ней и мачехой, уже больной, сильно располневшей и оттого с трудом переставлявшей ноги, пробежала черная кошка.
Катя считала себя хозяйкой в доме и командовала Татьяной Александровной, как еще недавно командовала Нтамой. Естественно, замашки падчерицы пришлись не по вкусу мачехе.
Атмосфера в доме постепенно накалялась. Только Лара, всеобщая любимица, служила хрупким мостиком между враждующими сторонами. Катя угрожала, что уйдет из дома и заберет с собой дочь, а дед с бабкой рыдали при одной мысли об этом.
— Уходи сама! — кричала Татьяна Александровна. — Ребенка мы тебе не отдадим, ты его угробишь!
Катя фыркала и, громко шваркнув дверью, шла бродить по улицам. Прогулки по городу были ее единственной отдушиной — в доме не было тихого уголка, где она могла бы насладиться одиночеством.
Каждое утро ни свет ни заря Катя спешила к почтовому ящику, надеясь найти там голубоватый конверт, испещренный многочисленными международными штемпелями. Напрасно — ни Нельсон, ни его отец не подавали никаких вестей. В почтовом ящике лежала только тоненькая «Правда Украины», которую по привычке выписывал отец.
Еще в подъезде Катя разворачивала газету, надеясь увидеть там какие-нибудь новости из Нголы. Но события в далекой африканской стране мало кого интересовали в Киеве, тем более что поблизости происходили куда более грандиозные вещи — разрушение могущественной державы, бешеное строительство капитализма, ввод купонов на Украине, потом замена купонов гривнами, потом экономический кризис…
Включив радио, Катя с трепетом вслушивалась в западные «голоса».
Иностранные радиостанции теперь были слышны отчетливо и ясно, их наконец-то перестали глушить в эфире. «Голоса» про Нголу говорили мало и как-то отрывками.
Ясно было только одно: там по-прежнему неразбериха. Сначала к власти вновь пришло правительство Душ Картуша и объявило себя единственной легитимной властью в стране, потом опять верх взяли повстанцы, утверждая на все лады, что только их правительство является истинно законным и народным.
Три года прошли как в чаду: в семейных дрязгах, в поисках работы, в заботах о вечно болеющей дочери, в борьбе за каждую копейку. Постепенно стали забываться и Нгола, и погибший муж. Только смуглая Лара мешала навсегда похоронить Нельсона в пепле памяти.
Вскоре с родителями стало оставаться нестерпимо. Квартиру купить было невозможно, снимать — не на что. Катя теперь мечтала лишь об одном — о комнатке, где она бы могла тихо поскучать в одиночестве.
После долгих хождений по инстанциям отец Кати наконец выхлопотал для нее угол в общежитии киностудии Довженко. Для этого ему даже пришлось пойти на подлог. Он фиктивно развелся с женой, выписался из квартиры и получил таким образом право на койку в общежитии. Однако вместо него там поселилась Катя.
Лара осталась с бабушкой и дедушкой, чтобы не менять школу, к которой привыкла.
Надежды на возвращение в Африку были давно исчерпаны. Надо было устраивать свое существование здесь. Впереди вырисовывалась лишь беспросветная жизнь, полная бесконечных трудов и бесконечных лишений.
Катя решила устроиться продавцом на рынок — там сулили хорошие деньги.
В общежитии киностудии на одном этаже с ней жил некий Амир, армянин. Он-то и предложил ей работу.
Амир был беженцем из глухого карабахского села. Еще несколько лет назад, приехав с семьей в Киев, он был гол как сокол и плохо говорил по-русски.
Теперь он бойко, хоть и с акцентом, болтал и по-русски, и по-украински, пересыпая свою речь цветистыми восточными шутками, и владел на рынке несколькими точками.
Он торговал разными хозяйственными мелочами — стиральным порошком, ершиками для унитаза, мыльницами — товаром копеечным, но нужным и важным.
Товар закупался в Польше по бросовым ценам и привозился на автобусе в Киев. Сначала на рынке стояла жена Амира, смуглая чернявая армянка, верхнюю губу которой украшали небольшие юношеские усики, но потом Амир отправил жену домой следить за детьми и поставил на ее место Катю.
— Расторгуешься, сама поймешь, что к чему! — Лазоревыми цветами, не жалея красок, расписывал Амир ее будущее. — Сама свою точку заведешь, хозяйкой сядешь, будешь деньги считать. А пока что давай работай…
Катя согласилась. А что было делать? Пусть работа на рынке тяжелая, целый день на холоде, к вечеру ноги затекают, а руки, красные, как клешни, не шевелятся, но все же твердый заработок, не такой уж маленький по нынешним скудным временам.
Рабочий день на рынке начинался в семь утра — значит, нужно было вставать в пять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67