Гейзеры света расплескивались над площадью Конкорд, где Людовик XVI и Мария Антуанетта, Дантон и Робеспьер почувствовали последний поцелуй гильотины Революции, над Вандомской площадью, где воздвигались и разрушалась, а потом вновь поднимались памятники Наполеону. Световые арки раскинулись вдоль основной артерии города, соединившей правый берег Сены с левым. На одном ее конце располагались Большой и Малый дворцы, а на другом блестел своим громадным золоченым куполом Дом инвалидов. Между ними освещенный гроздьями лампочек перекинулся через Сену великолепный мост, названный в честь русского царя Александра Третьего. Таким и предстал Париж глазам Николаса и Челесты, когда они ехали от аэропорта Шарль де Голль. Светила полная луна, и все казалось белым как снег. Въезжая в этот полный огней город, они чувствовали себя как пилигримы, которых забросили в пустыню за неизвестные и не получившие прощения грехи и которые теперь вновь возвращаются в западную цивилизацию.
Они пересекли Сену и въехали в левую часть города, где все еще витал дух богемы. Конечно, этот район был моложе расположенного по другую сторону реки, где теснилось множество картинных галерей, модных магазинов одежды и продовольственных лавочек.
Они остановились недалеко от бульвара Сен-Жермен в гостинице с бело-черным фасадом из вычищенного песком камня и железа. Комнаты были маленькие, чистенькие, уютные, без претензий на моду, с видом на знаменитые парижские крыши, излучающие нечто зыбкое, непередаваемое, а также на Эйфелеву башню, окруженную энергетическим полем.
В их маленькой, опрятной комнате по видеоприставке к телевизору показывали в черно-белом изображении сцену из фильма «Большой сон» по Раймонду Чандлеру с участием Хэмфри Богарта и Лорен Бакалл. Электронные тгни на стене, переливчатые мерцания, напоминающие моргание век, сокращения сердца.
Сон...
«Авалон лимитед» — компания с интересной историей", — сказал им Форново. — Вначале это был дом, в котором изготовлялись костюмы для бродячих театров. Потом ввиду роста их популярности, как мастеров по поделке масок, они изменили свой профиль. Никто толком не знает когда, вероятнее всего где-то в период, близкий к Французской революции, сами изготовители масок взяли контроль над этой компанией из рук своих хозяев, которые, как говорится в легенде, из-за их знатного происхождения вскоре были гильотинированы на Вандомской площади. Фирма стала называться «Авалон и сын», потому что мастеровые начали рассматривать компанию как свой собственный дом.
Это название оставалось без изменений все последующие годы вплоть до последних пяти лет, когда наступили тяжелые времена и компания была куплена иностранной фирмой. Тогда она вновь стала называться «Авалон Лтд».
— Кто купил эту компанию? — спросил Николас.
— Это любопытный случай, — ответил Форново, отложив в сторону Домино. — Никто, по-видимому, этого не знает.
Николаса разбудили солнечные лучи, падавшие на него через окно. Он повернулся в кровати и увидел, что Челеста спала рядом, не раздеваясь. Ее лицо, чрезвычайно красивое, было наполовину освещено солнцем, а наполовину находилось в голубой тени исчезающей ночи. Телевизор был еще включен, но пленка закончилась несколько часов назад, и по экрану пролетали беззвучно брызги серых и белых пятен, напоминавшие выстрелы из какого-то оружия в научно-фантастическом фильме.
Он оглядел себя и обнаружил, что и он полностью одет. Николас даже не помнил, как лег на кровать. Очевидно, сильная усталость свалила их без всякого предупреждения. Он вспомнил, что ему надо позвонить в свой офис. Сэйко, должно быть, сходит с ума. Но почему он должен докладывать ей о своем местонахождении? Она захочет сообщить ему последние данные о положении в Сайгоне, а у него нет никакого желания слышать их. Кроме того, она и Нанги смогут справиться сами со всеми трудностями.
Николас понимал, что эти оправдания не новы и уже теряют смысл. Медленно, мучительно, как неизлечимая болезнь, на него надвигалась правда. Он убегал от семьи, которая развалилась, от отношений, которые настолько сбились с курса, что он был бессилен выправить их. Чувство вины сделало все, чтобы затушевать правду, поддержать глупые выдумки, над которыми можно было только посмеяться в нормальной жизни.
Когда же ему открылась и другая сторона правды, он понял, что она еще более серьезна — он убегал от своей старой жизни: семьи, оседлой работы, мелочной ответственности, которая должна была свалиться на его плечи. Он собирался похоронить себя заживо.
Глубокое чувство свободы, охватившее его как только он надел на себя маску Бауты, было восхитительным. Он не хотел, чтобы оно исчезало. Он захотел, чтобы вернулась его прошлая жизнь.
Николас осторожно повернул голову и смотрел на освещенное солнцем лицо Челесты. Эта чудесная женщина вызывала в нем нарастающее влечение. Он знал, что если бы не был женат, то обязательно влюбился в нее. Затем, корчась и вытягиваясь подобно шраму на теле, правда открылась ему еще одной стороной: какое значение в данном случае имеет факт, что он женат? Само понятие любви исключает какие-либо внешние обстоятельства. Он уже влюбляется в нее.
Николас быстро встал с кровати. Бесшумно прошел в ванную комнату, разделся и минут пять простоял под обжигающим душем. Затем намылился, завернул кран горячей воды и почувствовал, как от потока тонких холодных струй по его коже побежали мурашки, как это бывает при первом порыве ветра надвигающейся грозы. Он поднял вверх лицо, подставив его прямо под поток воды, как бы надеясь, что она сможет очистить его мозги, а не только тело.
Обернув полотенце вокруг бедер, Николас вернулся в комнату. Челеста копалась в своем чемоданчике.
— Боже, я спала как убитая, — произнесла она.
Он быстро прошел мимо нее, не решаясь сказать что-либо или даже находиться в данный момент вблизи нее.
Захватив одежду, Челеста скрылась в наполненной паром ванной. Комната без нее сразу показалась маленькой и безликой. Недолго думая, Николас распахнул дверь в ванную.
Челеста лежала в ванне, наполненной водой. Он прошел к небольшой деревянной табуретке в конце ванной, открыл створки окна и сел.
На лицо Челесты была наложена маска из какой-то лечебной грязи, которую гостиница любезно предоставляла в распоряжение своих клиентов. Ее глаза были закрыты, лицо выражало полное спокойствие.
— Вы вошли, чтобы соблазнить меня?
— Нет, — ответил он, чувствуя, что говорит неправду.
Она открыла глаза, их аквамариновый цвет был еще более поразительным на фоне грязевой маски.
— Вы можете чувствовать Оками-сан?
— Будущее — это чистый лист бумаги, Челеста.
Она молча глядела на него. Казалось, это продолжалось очень долго.
— Я боюсь, Николас.
— Да, я это знаю.
— Я не привыкла к этому.
Он кивнул головой.
— Вероятно, нам нужно просто помочь друг другу. Челеста отвернула кран горячей воды.
— Я должна смыть эту маску. Если вы останетесь, то намокнете.
Через двадцать минут Челеста вышла из ванной комнаты. Ее волосы, влажные после душа, были заплетены в толстую косу по-французски. Этот более спокойный стиль резко отличался от свободно падающих волос, с какими она предпочитала ходить в Венеции, этом городе излишеств. С новой прической она выглядела не такой импульсивной, более сдержанной, грустной. В Венеции, которую многие считают грустным городом, она вся сияла от избытка энергии и была похожа на солнечный зайчик на воде. «Какой она будет здесь?» — подумал Николас.
Челеста была одета в черные брюки, замшевую блузку цвета сапфира, шелковую куртку с пышными рукавами и вышитой птицей-феникс на спине. На ее ногах красовались скромные черные туфли без каблуков. У них было два с половиной часа до вылета из Венеции, и она хорошо использовала это время, набив свой мягкий чемоданчик, предназначенный для загородных поездок на уик-энд, всем, что, как она считала, может ей понадобиться на этот раз.
— Готовы вы выпить чашечку кофе и съесть булочку? — обратилась она к Николасу, когда они спускались в небольшом лифте. Через стеклянные боковые стенки лифта они видели спираль мраморной лестницы, в центре которой они и двигались вниз. Стоя почти вплотную к Челесте, Николас вдыхал исходящий от нее запах: едва уловимый аромат жасмина и корицы, смешивающийся с запахами розмарина, мяты, туалетного жидкого мыла для ванн и шампуня. Ему представилось, что его тянет к ней морским приливным течением. Приливы и отливы были для него такими же привычными, как пульс крови в его венах.
Удерживая себя от того, чтобы прижаться к ней, Николас подумал о Жюстине. Разлука внесла ясность в их отношения. Долго скрываемые печаль и страдание превратились в чувство обиды и злости. Он понимал теперь, что они оба были травмированы смертью их дочери в младенческом возрасте, хотя это и могло проявляться в совершенно различной форме. Он осознавал, что, настаивая на том, чтобы они остались в Японии, он осложнил отношения с женой, хотя его единственным помыслом было сделать ее более счастливой. Но это не вся правда? Какую роль сыграли его эгоизм, его непреклонное стремление достичь кокоро, сердца всего сущего? Тайны Тау-тау поглотили его, он знал это. А теперь он должен пожинать последствия своей одержимости. Цена правды всегда была высокой.
Спустившись в зал гостиницы, они направились в маленький ресторанчик со столиками светло-пепельного цвета, стульями черного дерева и металлическими диванчиками, покрытыми кожей. Справа от места, где они сели, находился крошечный дворик, в который проникал солнечный свет, не задерживаемый ни веткой дерева, ни стоком крыши. Светлая галька, омываемый водой валун и миниатюрные кипарисы Хиноки создавали ощущение пребывания в Японии. Но все это было задумано и исполнено западным садовником по схеме, придававшей большее значение форме, чем пониманию существа отдельных элементов. И все же это незамысловатое слияние элементов природы вызвало у Николаса ностальгию по Востоку, где эмоции, согласно учению «тао», скрываются под покровом ритуалов, привычек и символики.
— Мне не очень хочется есть, а вам? — спросила Челеста.
— Мне тоже.
Она сделала заказ. Ее французский был превосходен. Добравшись до истинной правды, Николас почувствовал облегчение. Вместо печали по поводу своей прошлой жизни или будущих событий в нем медленно нарастало волнующее чувство, что к нему вновь возвращаются его жизненные силы. Толчком послужило это рискованное путешествие. Оно помогло ему осознать, что стоит жить на свете. Только теперь он начал отдавать себе отчет, насколько далеко он удалился за последние годы от своего личного центра во Вселенной.
— Как далеко? — произнесла она.
— Что вы сказали? — переспросил он удивленно.
Мгновенно его внимание вновь вернулось к Челесте.
— Я думала о том, как далеко вы были от меня. Он улыбнулся, почувствовав облегчение после объяснения Челесты. На какое-то мгновение Николас представил себе, что она читала его мысли. Он разломил булочку и положил на нее джем.
— Я не отказался бы от еще одной чашечки кофе, — сказал он.
У Николаса внезапно возникло ощущение, что она хотела бы растормошить его, распахнуть, как дорогую пудреницу, чтобы взглянуть на себя в новое зеркало. Но ограничивался ли ее интерес к нему простым любопытством? Было очень странно, что даже после их совместных приключений он чувствовал себя почти таким же далеким от нее, как и в ночь их первой встречи с венецианскими масками на лицах. Николас обычно легко разбирался в людях, проникал через их внешнюю оболочку, но с Челестой дело обстояло иначе — каждый его шаг к сближению вызывал в какой-либо форме отталкивающий шаг с ее стороны.
Он опустил два небольших кусочка сахара в черный кофе, размешал и стал с наслаждением пить маленькими глотками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97