Рассказал, как она умеет, добренькая, ласковая, выведать у людей подноготную, а после ранит их злыми, ехидными словами — полуправдой, полуложью. И многое еще порассказал, но я не поверил ни слову. Мне, видно, гнев ударил в голову — я обозвал его старым эгоистом, не желающим лишиться экономки, лживым и ревнивым стариком, что до самой смерти хочет держать дочь у себя в прислугах. Это у него в сердце скверна, а не у Стеллы. «Лжете, лжете!» — кричал я ему. Он, будто не слыша, качал головой только. Я выбежал в холл, позвал Стеллу. Она была в кухне, что ли, и вышла ко мне, обняла и поцеловала.
Месяц спустя мы поженились, я принял невесту из рук самого старика. На венчании он пожал мне руку и сказал, что я хороший человек, а я подумал — ну и лицемер же старый. Он дал нам деньги — не ей, а мне — две тысячи фунтов. Я подумал, это он, верно, хочет загладить, и потом я написал ему, что не держу на него зла за те слова. Он не ответил, и впоследствии мы виделись нечасто.
Год или больше мы прожили в Брэнксоме счастливо. Она была такой, как я и думал, — простой, опрятной. Прогулки любила, поцелуи у перелазов. Любила иногда щегольнуть — пойти в «Дельфин» обедать, нарядившись. Отрицать не буду, тогда для меня это много значило — бывать в надлежащих местах дочерью мистера Гластона. Он был членом муниципалитета и ротарианского клуба — важная фигура в Брэнксоме. Стелла подсмеивалась над этой моей гордостью и на людях дразнила тоже, что меня задевало. Помню, пошли раз в «Дельфин». Там в официантах служил малый по имени Джонни Рэглан, я вместе с ним учился. Шалопай порядочный и лоботряс, с окончания школы только и знал, что за девушками бегать и в беду попадать. Стелла где-то с ним познакомилась и, только мы сели, тут же помахала ему. Он подошел, и она пригласила его взять стул, подсесть к нам. Хозяин ресторана глядел на это волком, но не посмел перечить дочери Сэмюеля Гластона. Джонни весь обед просидел с нами, Стелла его расспрашивала о школе, обо мне. А Джонни рад и доволен — обнаглел и давай плести на тему, какой я в школе был свойский парень и тому подобное и как он, Джонни, мне прикурить давал. Вранье почти сплошь, а она знай его поощряет. Я после сделал ей внушение, сказал, что не для того плачу в «Дельфине» хорошие деньги, чтобы слушать россказни Джонни Рэгла-на. А она на меня как окрысится. Это ее деньги, говорит, и Джонни в любую погоду нисколько не хуже меня. Потом она сказала: «Не сердись», поцеловала, и я сделал вид, что прощаю.
Пот проступил у Роуда на лице. Он говорил спеша, слова, казалось, сбивали друг друга с ног. Он словно рассказывал страшный сон, что жив еще в памяти, и ужас еще жив наполовину. Сделав паузу, он прищурился на Смайли, точно ожидая его рештаки, но Смайли глядел куда-то мимо, лицо Смайли было бесстрастно, мягкие контуры его жестко застыли.
— Потом мы переехали в Карн. Я как раз начал выписывать «Таймс», увидел там объявление. Им требовался преподаватель, я съездил туда. Мистер Д'Арси имел со мной беседу, и меня приняли. И только после переезда в Карн я понял, что отец ее говорил правду. Раньше она не слишком увлекалась религией, но в Карне сразу же зачастила в молельню. Она знала, что здесь на это посмотрят косо, что мне это будет в ущерб. В Брэнксоме храм наш большой и красивый, там посещать молельню — ничего зазорного. Иное дело в Карне, здесь молельня небольшая, захудалая, под жестяной крышей. Но Стелла прикинулась смиренной богомолкой — в отличку от всех, назло Карну и мне. Не обидно бы, если б она это искренне. Но она притворялась, и мистер Кардью понял. Он Стеллу понял. Ему отец ее рассказал, по-моему. Мистер Кардью жил раньше на Севере и хорошо знал Гластонов. Он написал мистеру Гластону, что ли, или же съездил к нему.
Начало-то у нее было неплохое. Горожанам она всем понравилась — такого еще не случалось, чтобы жена карнского преподавателя ходила к ним в молельню. Потом она занялась благотворительностью — сбором вещей и так ддяее. Мисс Д'Арси, сестра мистера Д'Арси, уже вела сбор от школы, но Стелла решила ее перещеголять — больше собрать по молельне, чем та по школе. Но я знал подоплеку, и мистер Кардью знал, и горожане в конце концов тоже Стеллу распознали. Она прислушивалась, жадно подбирала каждый грязный обрывок сплетни, накапливала. По средам и пятницам она занята была своими религиозными делами, а вернувшись вечером, бывало, сбросит пальто и расхохочется как сумасшедшая,
«Все они у меня в кулаке — до одного человека! — говорит. — Вызнала все их секретики. Все теперь у меня в кулаке, Стэн». Вот ее слова, бывало. И те, кто распознал се, стали ее бояться. Они все сплетничают, спору нет, но не с корыстной целью, не как Стелла. Она коварная была — все хорошее, бывало, все порядочное запачкает и опоганит. Сумела подобрать ключи к десяти, если не больше, здешним жителям. Скажем, мебельщик Маллиган — у него дочь живет близ Лемингтона, с ребенком. Стелла дозналась откуда-то, что эта дочь не замужем — Маллиганы ее отправили к тетке в Лемингтон, чтобы родила там и начала жизнь заново. Как-то Стелла позвонила Маллигану — по поводу уплаты, что ли, за перевозку мебели Саймона Сноу, — позвонила и говорит: «Кланялись вам, мистер Маллиган, из Лемингтона, с курорта. Нам требуется немножко вашего содействия». Она мне сама рассказала — пришла домой и чуть не падает от смеха. Но в конце концов с ней рассчитались. Полностью расквитались!
Смайли медленно кивнул, глядя теперь в упор на Роуда.
— Да, — помолчав, сказал он. — Расквитались полностью.
— Обвиняли тут юродивую Джейни, но я не верил. Джейни скорей родную мать убила бы, чем Стеллу. Их, Стелла хвасталась, водой было не разлить. Задержусь иногда на дополнительных занятиях или на заседаниях обществ, а они весь вечер проговорят вдвоем. Стелла ей варила, давала одежду, деньги. Джейни перед ней раболепствовала, и это Стелле давало ощущение власти. Оттого она и прикармливала нищенку — не по доброте, а от жестокости своей.
Из Брэнксома она привезла с собой дворняжку. Как-то несколько месяцев назад прихожу домой и вижу — песик лежит в гараже, скулит, испуган насмерть. Нога подбита, спина в крови. Стелла избила. Осатанела, очевидно. Я знал, она и раньше била, но не так. Так — впервые. И тут что-то лопнуло во мне — я заорал на нее, она в ответ засмеялась, и я ударил ее. Не очень, но все же сильно. По лицу. И дал ей двадцать четыре часа — или собаку устрани, или заявлю в полицию, Стелла подняла крих, что это се пес, она плевать хотела и будет делать, что ей угодно. Но утром надела свою черную шляпку и увезла собаку к ветеринару. Сочинила ему небылицу, наверно. Она о чем угодно сочинить могла, выдумщица была отменная. Входила в роль и доигрывала до самого конца. Вспомнить, как она беженцев настропалила. Мисс Д'Арси приютила у себя как-то беженцев, а Стелла им такого наговорила, что они сбежали, и пришлось их увезти обратно в Лондон. Мисс Д'Арси и за проезд их заплатила и все такое, даже вызвала сотрудницу из Лондонского центра, чтобы та убедила их остаться. Думаю, что мисс Д'Арси и до сих пор не знает, кто это ей удружил. Но я-то знаю — Стелла мне сказала. И посмеялась обычным своим хохотком: «Вот тебе и светская дама, Стэн. Оскандалилась благотворительница».
После случая с собакой она стала делать вид, что боится меня. Подойду к ней — она съежится, загородится рукой, точно я: всегда ее бью и опять ударить собираюсь. Сочинила даже, будто я замышляю ее убить, — пошла и нажаловалась мистеру Кардью. Сама-то не верила, смеется временами над своей выдумкой, говорит: «Теперь уже, Стэн, меня убивать не годится — все будут знать, кто убил». А временами хнычет, гладит меня, просит не убивать. «Долгие ночи придут, и ты убьешь меня!» — восклицает с воплем. Ей слова эти нравились: «долгие ночи», звук их нравился, она их смаковала, как актер, и вокруг них сплетала целые истории. «Ох, Стэн, — причитает, — не тронь, береги меня в долгие ночи». А знаете, как оно бывает, когда ты ни сном ни духом, а тебя, несмотря на это, умоляют настойчиво: не делай. Поневоле начнешь наконец сомневаться в себе и подумывать.
Мисс Бримли беззвучно, на вдохе, ахнула. Смайли встал и подошел к Роуду.
— Поедемте-ка лучше домой ко мне, перекусим, — сказал он. — Обсудим там спокойно. В дружеском кругу.
Они взяли такси. Роуд, уже поуспокоившийся, сидел рядом с Эльсой Бримли, а Смайли, примостясь на откидном сиденье напротив, глядел на Роуда изучающе. И ему подумалось: то, что у Роуда нет друзей, — вот важнейшая его особенность. Вспомнилась сказка Бюхнера о ребенке, которого бросили одного в пустынном мире. Не с кем было и заговорить ему, лишь луна ему улыбалась, и он пошел к луне, но она оказалась из гнилого дерева. И когда обернулись трухой и луна, и солнце, и звезды, он попытался вернуться на землю, но и земля исчезла.
То ли от усталости, то ли понемногу начинал уже Смайли стареть, но его вдруг охватил порыв жалости к Роуду — так дети жалеют нищих, а родители — детей. Роуд из всех сил старался: выучил язык Карна, одевался надлежащим образом, даже, насколько мог, мыслил надлежащими мыслями — и остался безнадежно на отшибе, безнадежно одинок.
Эльса Бримли пошла в кулинарию на Кингс-роуд за супом и яйцами, а Смайли зажег в гостиной газовый камин, налил виски с содовой себе и Роуду, и тот молча выпил глоточками.
— Я не мог не рассказать кому-то, — сказал Роуд, помолчав. — И подумал — хорошо бы вам. Притом я не хотел, чтобы вы печатали некролог. Слишком уж многие знали.
— А многие ли были действительно в курсе дела?
— Думаю, только те, кому она успела насолить. Человек двенадцать, думаю. И мастер Кардью, конечно. Она была ужасно хитрая. Сплетни передавала нечасто. Знала в точности, насколько далеко могла заходить. По-настоящему знали только те, к кому она подобрала ключи. И Д'Арси — да, и Феликс Д'Арси, он знал. С ним у нее что-то было особое, о чем она мне никогда не рассказывала. Вечерами, случалось, накинет шаль и шмыг из дому — возбужденная вся, точно на званый вечер. В поздний, причем, бывало, час — в одиннадцать, двенадцать ночи. Я уж и не спрашивал, куда, — расспросы ей только форсу придавали. Но сама иногда покивает головой мне так лукаво и скажет: «Ты не знаешь, Стэн, а Д'Арси знает. Знает, да никому сказать не может». И опять засмеется с таинственным видом, и была такова.
Смайли долго молчал, глядя на Роуда и думая. Потом спросил вдруг:
— Вы не знаете, какая у Стеллы была группа крови?
— У меня, я знаю, В. Я в Брэнксоме был донором. А у нее другая.
— Откуда вам это известно?
— Ей делали анализ еще до замужества. У нее раньше было малокровие. Я помню только, что группа другая. Возможно, А. Точно не помню. А что?
— Как донор вы где зарегистрированы?
— В Норс-Пульском центре переливания крови.
— Там смогут это подтвердить? В списках вы там еще числитесь?
— Думаю, что да.
С парадного позвонили. Это вернулась с покупками Эльса Бримли. Она занялась делом в кухне, а Роуд и Смайли снова сели в тепле и уюте гостиной.
— Вот еще о чем мне расскажите, — заговорил Смайли, — о вечере, когда произошло убийство. Как вышло, что портфель остался у Филдинга? По рассеянности вашей?
— Собственно говоря, нет. Я дежурил по церкви в тот вечер, и мы со Стеллой пришли к Фшщингу порознь — она раньше меня, и Филдинг, по-моему, отдал ей сразу же портфель, чтоб не забыть. Он упомянул об этом за столом. Стелла положила портфель в холле, рядом со своим пальто. Небольшой такой — дюймов восемнадцать на двенадцать. Я поклясться могбы, что он был у нее в руках, когда мы в холле прощались — но, видно, мне померещилось. И только когда мы пришли домой, она спросила меня, куда я дел портфель?
— Она — вас?
— Да. И заскандалила, заупрекала, что должна все помнить за меня. Мне не слишком-то хотелось возвращаться к Филдингу, я мог бы сказать ему по телефону, что заберу портфель с утра пораньше, но Стелла и слушать не желала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
Месяц спустя мы поженились, я принял невесту из рук самого старика. На венчании он пожал мне руку и сказал, что я хороший человек, а я подумал — ну и лицемер же старый. Он дал нам деньги — не ей, а мне — две тысячи фунтов. Я подумал, это он, верно, хочет загладить, и потом я написал ему, что не держу на него зла за те слова. Он не ответил, и впоследствии мы виделись нечасто.
Год или больше мы прожили в Брэнксоме счастливо. Она была такой, как я и думал, — простой, опрятной. Прогулки любила, поцелуи у перелазов. Любила иногда щегольнуть — пойти в «Дельфин» обедать, нарядившись. Отрицать не буду, тогда для меня это много значило — бывать в надлежащих местах дочерью мистера Гластона. Он был членом муниципалитета и ротарианского клуба — важная фигура в Брэнксоме. Стелла подсмеивалась над этой моей гордостью и на людях дразнила тоже, что меня задевало. Помню, пошли раз в «Дельфин». Там в официантах служил малый по имени Джонни Рэглан, я вместе с ним учился. Шалопай порядочный и лоботряс, с окончания школы только и знал, что за девушками бегать и в беду попадать. Стелла где-то с ним познакомилась и, только мы сели, тут же помахала ему. Он подошел, и она пригласила его взять стул, подсесть к нам. Хозяин ресторана глядел на это волком, но не посмел перечить дочери Сэмюеля Гластона. Джонни весь обед просидел с нами, Стелла его расспрашивала о школе, обо мне. А Джонни рад и доволен — обнаглел и давай плести на тему, какой я в школе был свойский парень и тому подобное и как он, Джонни, мне прикурить давал. Вранье почти сплошь, а она знай его поощряет. Я после сделал ей внушение, сказал, что не для того плачу в «Дельфине» хорошие деньги, чтобы слушать россказни Джонни Рэгла-на. А она на меня как окрысится. Это ее деньги, говорит, и Джонни в любую погоду нисколько не хуже меня. Потом она сказала: «Не сердись», поцеловала, и я сделал вид, что прощаю.
Пот проступил у Роуда на лице. Он говорил спеша, слова, казалось, сбивали друг друга с ног. Он словно рассказывал страшный сон, что жив еще в памяти, и ужас еще жив наполовину. Сделав паузу, он прищурился на Смайли, точно ожидая его рештаки, но Смайли глядел куда-то мимо, лицо Смайли было бесстрастно, мягкие контуры его жестко застыли.
— Потом мы переехали в Карн. Я как раз начал выписывать «Таймс», увидел там объявление. Им требовался преподаватель, я съездил туда. Мистер Д'Арси имел со мной беседу, и меня приняли. И только после переезда в Карн я понял, что отец ее говорил правду. Раньше она не слишком увлекалась религией, но в Карне сразу же зачастила в молельню. Она знала, что здесь на это посмотрят косо, что мне это будет в ущерб. В Брэнксоме храм наш большой и красивый, там посещать молельню — ничего зазорного. Иное дело в Карне, здесь молельня небольшая, захудалая, под жестяной крышей. Но Стелла прикинулась смиренной богомолкой — в отличку от всех, назло Карну и мне. Не обидно бы, если б она это искренне. Но она притворялась, и мистер Кардью понял. Он Стеллу понял. Ему отец ее рассказал, по-моему. Мистер Кардью жил раньше на Севере и хорошо знал Гластонов. Он написал мистеру Гластону, что ли, или же съездил к нему.
Начало-то у нее было неплохое. Горожанам она всем понравилась — такого еще не случалось, чтобы жена карнского преподавателя ходила к ним в молельню. Потом она занялась благотворительностью — сбором вещей и так ддяее. Мисс Д'Арси, сестра мистера Д'Арси, уже вела сбор от школы, но Стелла решила ее перещеголять — больше собрать по молельне, чем та по школе. Но я знал подоплеку, и мистер Кардью знал, и горожане в конце концов тоже Стеллу распознали. Она прислушивалась, жадно подбирала каждый грязный обрывок сплетни, накапливала. По средам и пятницам она занята была своими религиозными делами, а вернувшись вечером, бывало, сбросит пальто и расхохочется как сумасшедшая,
«Все они у меня в кулаке — до одного человека! — говорит. — Вызнала все их секретики. Все теперь у меня в кулаке, Стэн». Вот ее слова, бывало. И те, кто распознал се, стали ее бояться. Они все сплетничают, спору нет, но не с корыстной целью, не как Стелла. Она коварная была — все хорошее, бывало, все порядочное запачкает и опоганит. Сумела подобрать ключи к десяти, если не больше, здешним жителям. Скажем, мебельщик Маллиган — у него дочь живет близ Лемингтона, с ребенком. Стелла дозналась откуда-то, что эта дочь не замужем — Маллиганы ее отправили к тетке в Лемингтон, чтобы родила там и начала жизнь заново. Как-то Стелла позвонила Маллигану — по поводу уплаты, что ли, за перевозку мебели Саймона Сноу, — позвонила и говорит: «Кланялись вам, мистер Маллиган, из Лемингтона, с курорта. Нам требуется немножко вашего содействия». Она мне сама рассказала — пришла домой и чуть не падает от смеха. Но в конце концов с ней рассчитались. Полностью расквитались!
Смайли медленно кивнул, глядя теперь в упор на Роуда.
— Да, — помолчав, сказал он. — Расквитались полностью.
— Обвиняли тут юродивую Джейни, но я не верил. Джейни скорей родную мать убила бы, чем Стеллу. Их, Стелла хвасталась, водой было не разлить. Задержусь иногда на дополнительных занятиях или на заседаниях обществ, а они весь вечер проговорят вдвоем. Стелла ей варила, давала одежду, деньги. Джейни перед ней раболепствовала, и это Стелле давало ощущение власти. Оттого она и прикармливала нищенку — не по доброте, а от жестокости своей.
Из Брэнксома она привезла с собой дворняжку. Как-то несколько месяцев назад прихожу домой и вижу — песик лежит в гараже, скулит, испуган насмерть. Нога подбита, спина в крови. Стелла избила. Осатанела, очевидно. Я знал, она и раньше била, но не так. Так — впервые. И тут что-то лопнуло во мне — я заорал на нее, она в ответ засмеялась, и я ударил ее. Не очень, но все же сильно. По лицу. И дал ей двадцать четыре часа — или собаку устрани, или заявлю в полицию, Стелла подняла крих, что это се пес, она плевать хотела и будет делать, что ей угодно. Но утром надела свою черную шляпку и увезла собаку к ветеринару. Сочинила ему небылицу, наверно. Она о чем угодно сочинить могла, выдумщица была отменная. Входила в роль и доигрывала до самого конца. Вспомнить, как она беженцев настропалила. Мисс Д'Арси приютила у себя как-то беженцев, а Стелла им такого наговорила, что они сбежали, и пришлось их увезти обратно в Лондон. Мисс Д'Арси и за проезд их заплатила и все такое, даже вызвала сотрудницу из Лондонского центра, чтобы та убедила их остаться. Думаю, что мисс Д'Арси и до сих пор не знает, кто это ей удружил. Но я-то знаю — Стелла мне сказала. И посмеялась обычным своим хохотком: «Вот тебе и светская дама, Стэн. Оскандалилась благотворительница».
После случая с собакой она стала делать вид, что боится меня. Подойду к ней — она съежится, загородится рукой, точно я: всегда ее бью и опять ударить собираюсь. Сочинила даже, будто я замышляю ее убить, — пошла и нажаловалась мистеру Кардью. Сама-то не верила, смеется временами над своей выдумкой, говорит: «Теперь уже, Стэн, меня убивать не годится — все будут знать, кто убил». А временами хнычет, гладит меня, просит не убивать. «Долгие ночи придут, и ты убьешь меня!» — восклицает с воплем. Ей слова эти нравились: «долгие ночи», звук их нравился, она их смаковала, как актер, и вокруг них сплетала целые истории. «Ох, Стэн, — причитает, — не тронь, береги меня в долгие ночи». А знаете, как оно бывает, когда ты ни сном ни духом, а тебя, несмотря на это, умоляют настойчиво: не делай. Поневоле начнешь наконец сомневаться в себе и подумывать.
Мисс Бримли беззвучно, на вдохе, ахнула. Смайли встал и подошел к Роуду.
— Поедемте-ка лучше домой ко мне, перекусим, — сказал он. — Обсудим там спокойно. В дружеском кругу.
Они взяли такси. Роуд, уже поуспокоившийся, сидел рядом с Эльсой Бримли, а Смайли, примостясь на откидном сиденье напротив, глядел на Роуда изучающе. И ему подумалось: то, что у Роуда нет друзей, — вот важнейшая его особенность. Вспомнилась сказка Бюхнера о ребенке, которого бросили одного в пустынном мире. Не с кем было и заговорить ему, лишь луна ему улыбалась, и он пошел к луне, но она оказалась из гнилого дерева. И когда обернулись трухой и луна, и солнце, и звезды, он попытался вернуться на землю, но и земля исчезла.
То ли от усталости, то ли понемногу начинал уже Смайли стареть, но его вдруг охватил порыв жалости к Роуду — так дети жалеют нищих, а родители — детей. Роуд из всех сил старался: выучил язык Карна, одевался надлежащим образом, даже, насколько мог, мыслил надлежащими мыслями — и остался безнадежно на отшибе, безнадежно одинок.
Эльса Бримли пошла в кулинарию на Кингс-роуд за супом и яйцами, а Смайли зажег в гостиной газовый камин, налил виски с содовой себе и Роуду, и тот молча выпил глоточками.
— Я не мог не рассказать кому-то, — сказал Роуд, помолчав. — И подумал — хорошо бы вам. Притом я не хотел, чтобы вы печатали некролог. Слишком уж многие знали.
— А многие ли были действительно в курсе дела?
— Думаю, только те, кому она успела насолить. Человек двенадцать, думаю. И мастер Кардью, конечно. Она была ужасно хитрая. Сплетни передавала нечасто. Знала в точности, насколько далеко могла заходить. По-настоящему знали только те, к кому она подобрала ключи. И Д'Арси — да, и Феликс Д'Арси, он знал. С ним у нее что-то было особое, о чем она мне никогда не рассказывала. Вечерами, случалось, накинет шаль и шмыг из дому — возбужденная вся, точно на званый вечер. В поздний, причем, бывало, час — в одиннадцать, двенадцать ночи. Я уж и не спрашивал, куда, — расспросы ей только форсу придавали. Но сама иногда покивает головой мне так лукаво и скажет: «Ты не знаешь, Стэн, а Д'Арси знает. Знает, да никому сказать не может». И опять засмеется с таинственным видом, и была такова.
Смайли долго молчал, глядя на Роуда и думая. Потом спросил вдруг:
— Вы не знаете, какая у Стеллы была группа крови?
— У меня, я знаю, В. Я в Брэнксоме был донором. А у нее другая.
— Откуда вам это известно?
— Ей делали анализ еще до замужества. У нее раньше было малокровие. Я помню только, что группа другая. Возможно, А. Точно не помню. А что?
— Как донор вы где зарегистрированы?
— В Норс-Пульском центре переливания крови.
— Там смогут это подтвердить? В списках вы там еще числитесь?
— Думаю, что да.
С парадного позвонили. Это вернулась с покупками Эльса Бримли. Она занялась делом в кухне, а Роуд и Смайли снова сели в тепле и уюте гостиной.
— Вот еще о чем мне расскажите, — заговорил Смайли, — о вечере, когда произошло убийство. Как вышло, что портфель остался у Филдинга? По рассеянности вашей?
— Собственно говоря, нет. Я дежурил по церкви в тот вечер, и мы со Стеллой пришли к Фшщингу порознь — она раньше меня, и Филдинг, по-моему, отдал ей сразу же портфель, чтоб не забыть. Он упомянул об этом за столом. Стелла положила портфель в холле, рядом со своим пальто. Небольшой такой — дюймов восемнадцать на двенадцать. Я поклясться могбы, что он был у нее в руках, когда мы в холле прощались — но, видно, мне померещилось. И только когда мы пришли домой, она спросила меня, куда я дел портфель?
— Она — вас?
— Да. И заскандалила, заупрекала, что должна все помнить за меня. Мне не слишком-то хотелось возвращаться к Филдингу, я мог бы сказать ему по телефону, что заберу портфель с утра пораньше, но Стелла и слушать не желала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22