– Лимас вдруг беззвучно расхохотался. – А, ясно! Вы решили сесть на его место, идиот вы несчастный! Что ж, оно и понятно. Ну, такая штука может сработать против вас как бумеранг.
Некоторое время оба молчали.
– Те деньги в Копенгагене, – сказал наконец Фидлер. – Банк ответил на ваш запрос. Директор весьма озабочен возможным недоразумением. Деньги были сняты вторым держателем счета через неделю после того, как вы их внесли. Указанная дата совпадает с двухдневной поездкой Мундта в Данию в феврале. Он был там под чужим именем, якобы встречался с нашим агентом-американцем, который приехал туда на международную научную конференцию. – Фидлер чуть помолчал, а потом добавил:
– Полагаю, вам следует написать в банк и сообщить им, что все в порядке, не так ли?
Глава 15. Приглашение на бал
Лиз разглядывала письмо из партийного комитета и гадала, что бы это могло значить. Все было как-то странно. Она готова была признать, что очень польщена, но почему они сначала не посоветовались с ней? Кто внес ее имя – члены ячейки или окружной комитет? Но в комитете ее никто не знал, так, по крайней мере, считала Лиз. Конечно, ей доводилось слушать выступления партийных ораторов, а на общем собрании она обменивалась рукопожатиями с тем или иным функционером. Может быть, о ней вспомнил тот человек из отдела культуры – красивый, весьма женственного типа мужчина, который почему-то был так любезен с ней? Эш, так его звали. Он проявил к ней тогда некоторый интерес, и Лиз допускала, что он записал ее имя, а когда пришла стипендия, вспомнил о ней. Странный он человек: пригласил ее на чашку кофе в «Блэк энд Уайт» и принялся расспрашивать о кавалерах. Он не флиртовал с ней, ничего такого – он вообще показался ей чуточку голубым, – но задал ей кучу вопросов. Давно ли она состоит в партии? Тоскует ли, живя без родителей? Много ли у нее парней или она отдает предпочтение кому-то одному? Он не произвел на Лиз особого впечатления, но разговаривать с ним было интересно: рабочее государство в Германской Демократической Республике, концепция рабочей поэзии и всякое такое. О Восточной Европе он знал, кажется, все, должно быть, немало поездил по свету. Лиз решила, что он учитель: было в его речах что-то назидательное и навязчивое. Потом у них был сбор средств в фонд борьбы; Эш пожертвовал целый фунт, чем совершенно очаровал Лиз. Да, так оно, конечно, и было, теперь Лиз уже не сомневалась: о ней вспомнил Эш. Он рассказал о ней кому-то в лондонском комитете, а те сообщили в центральный комитет или куда-то еще. Конечно, это все равно было странно, но партия всегда предпочитала тайные методы и средства, вероятно, потому, что она была революционной партией. Таинственность эта не нравилась Лиз, она находила ее бесчестной, но, как видно, необходимой, ибо, кто знает, сколько тайных врагов партии погорело на этом.
Лиз снова перечитала письмо. Оно было отпечатано на комитетском бланке с жирной красной шапкой и начиналось обращением «дорогой товарищ». На вкус Лиз это звучало чересчур по-армейски, она ненавидела обращение «товарищ» и никак не могла привыкнуть к нему.
«Дорогой товарищ, в ходе недавних переговоров с товарищами из социалистической единой партии Германии о возможности эффективного обмена делегациями наших партий мы пришли к обоюдному соглашению. Оно базируется на эквивалентном обмене по рангу и уровню партийных работников между нашими организациями. СЕПГ понимает, что дискриминационные ограничения британского МИДа, существующие в настоящее время, едва ли позволят их делегации прибыть в Великобританию сейчас или в ближайшем будущем, но полагает, что тем более важно провести в нынешних условиях обмен опытом. Руководство СЕПГ великодушно предоставило нам возможность самим выбрать пять секретарей местных ячеек, обладающих опытом работы на местах и стимуляции массовых выступлений уличного типа. Каждый из отобранных товарищей проведет три недели в дискуссиях по близкой ему тематике, ознакомится с достижениями промышленного прогресса и социального обеспечения, а главное, своими глазами увидит фашистские происки Запада. Это приглашение дает нашим товарищам исключительную возможность извлечь пользу из опыта молодой социалистической системы.
Исходя из этого, мы опросили округа на предмет поиска молодых кадровых трудящихся, проживающих в вашем районе, для которых такая поездка была бы наиболее полезной, и ваше имя было названо в числе первых. Мы предлагаем вам поехать, если вы сможете, и просим выполнить вторую намеченную нами задачу, которая заключается в установлении контактов с восточногерманскими товарищами, работающими в профессионально родственной вам области и, следовательно, сталкивающимися с проблемами, аналогичными вашим. Южно-Бэйсуотерский округ породнен с Нойхагеном, пригородом Лейпцига. Фреда Люман, секретарь нойхагенского комитета, наметила для вас широкую программу мероприятий. Мы убеждены в том, что вы наилучшим образом подходите для выполнения этой задачи и что ваша поездка пройдет на редкость успешно. Все расходы по ней берет на себя министерство культуры ГДР.
Мы убеждены, что вы понимаете, сколь велика оказанная вам честь, и не сомневаемся, что никакие колебания или возражения личного характера не заставят вас отказаться от поездки. Визиты намечены на конец следующего месяца, примерно на 23-е, но все товарищи поедут раздельно, чтобы исключить дублирование. Пожалуйста, сообщите нам как можно скорее, принимаете ли вы приглашение, и мы ознакомим вас с дальнейшими деталями».
Чем внимательнее Лиз вчитывалась в текст письма тем более странным оно ей казалось. Начать, например, с того, что они словно бы знают, что она может уйти из библиотеки. Но тут она вдруг вспомнила, как Эш спрашивал, что она делает в отпуске, брала ли его в этом году и может ли, если понадобится, взять за свой счет. Но почему они не сообщают имена остальных кандидатов? Собственно, они не обязаны сообщать, но все же странно, почему они этого не сделали. А какое длинное письмо! У них в комитете вечно не хватало секретарш, и они старались писать покороче или просили товарищей звонить по телефону. А это письмо такое деловое и так хорошо отпечатано, словно было вовсе не из комитета. Но оно было подписано заведующим отделом культуры. То была, конечно, его подпись, Лиз десятки раз видела ее под документами. Кроме того, письму был присущ тот неуклюжий, полубюрократический, полумессианский стиль, к которому Лиз постепенно привыкла, так и не научившись любить его. Глупо писать о ее умении стимулировать массовые выступления уличного типа. Не было у нее такого умения. Честно говоря, она ненавидела эту часть партийной работы – громкоговорители у фабричных ворот, продажа «Дейли» на перекрестке, обход квартир перед местными выборами. Борьба за мир была ей не так противна, она имела для Лиз некоторый смысл. Всегда можно поглядеть на ребятишек на улице, на матерей с колясками, на стариков у ворот и сказать себе: «Я делаю это ради них». Вот что такое борьба за мир.
Но ей никак не удавалось так же относиться к борьбе за голоса избирателей и за тираж газеты. Может быть, тут недостаток количества переходил в качество. Куда проще собираться всем вместе, человек двенадцать, на заседание ячейки, перестраивать мир, маршировать в авангарде социализма и рассуждать о поступательном ходе истории. Но потом приходилось выходить на улицу с пачкой «Дейли уоркер» и простаивать час, а то и два, пока продашь хоть один экземпляр. Иногда она жульничала – как, впрочем, жульничали и остальные – и сама платила за дюжину экземпляров, лишь бы поскорее избавиться от них и пойти домой. На следующий день они хвастались друг перед другом своими успехами, словно позабыв о том, что сами купили все газеты: «Товарищ Голд продала в субботу вечером восемнадцать экземпляров, подумайте только – восемнадцать!» Сообщение об этом могло попасть в протокол или даже в партийный листок. В округе потирали от удовольствия руки, и при случае ее имя упоминалось в небольшой заметке о сборе пожертвований в фонд борьбы на первой странице листка. Они жили в очень тесном мирке, и Лиз хотелось, чтобы мирок этот был почестнее. Но ведь и она сама лгала себе. Должно быть, все они лгали. Но может, другим более понятно, для чего им приходится врать?
Странно, что ее выбрали секретарем ячейки. Предложил это Маллиган: «Нашего юного, энергичного и привлекательного товарища…» Он думал, что после этого она станет спать с ним. Остальные проголосовали за Лиз, потому что она им нравилась и умела печатать на машинке. Потому что считали, что она будет заниматься делом и собирать их – по выходным. Но только не слишком часто. Они голосовали за нее потому, что им хотелось превратить ячейку в маленький уютный клуб, славный и революционный, но без лишней суеты. От всего этого разило жутким мошенничеством. Алек, кажется, понял это – он просто не принял ее дел всерьез. «Одни заводят канареек, другие вступают в партию», – сказал он однажды и был прав. По крайней мере в том, что касалось Южно-Бэйсуотерского района. В окружном комитете это тоже все прекрасно понимали. Вот почему и удивительно, что выбрали для поездки именно ее, ей трудно было поверить, что сделал это округ. Единственным объяснением был Эш. Может, он положил на нее глаз? Может, он вовсе не голубой, а только кажется таким?
Лиз беспомощно дернула плечами – жест, свойственный одиноким людям, находящимся на грани нервного срыва. Как бы то ни было, она сможет побывать за границей, поездка была бесплатной и сулила много интересного. Лиз никогда не бывала за границей, и за свой счет ей такую поездку было бы не осилить. Она наверняка получит большое удовольствие. Правда, у нее есть определенное предубеждение против немцев. Лиз знала – ей не раз говорили об этом, – что в Западной Германии милитаризм и реваншизм, а Восточная Германия – миролюбивая и демократическая. Но Лиз не верилось в то, что все дурные немцы собрались в одном государстве, а все хорошие – в другом. Ее отца убили дурные немцы. А может быть, партия выбрала ее именно поэтому – в качестве щедрой репарации за прошлое? Может быть, об этом думал тогда Эш? Ну конечно, вот и разгадка. Лиз почувствовала глубокую благодарность к партии. Они удивительно порядочные люди, и Лиз горда, что входит в их ряды. Она выдвинула ящик стола, где хранила в стареньком школьном ранце партийные документы и взносы, вставила лист бумаги в допотопный ундервуд – ей прислали его из комитета, когда узнали, что она умеет печатать, ход у него был скачущий, но в остальном машинка исправная, – и напечатала милое благодарственное, письмо, извещавшее, что она готова поехать. Комитет – прекрасная организация, строгая, благосклонная, безличная и вечная. Какие хорошие, добрые люди. Борцы за мир. Задвигая ящик, Лиз заметила визитную карточку Смайли.
Она вспомнила маленького человечка с серьезным морщинистым лицом, вспомнила, как он спросил, стоя в дверях: «Партия знает про вас с Алеком?» Как глупо она себя вела. Ладно, поездка хоть немного отвлечет ее.
Глава 16. Арест
Остаток пути Фидлер и Лимас ехали молча. В темноте холмы казались черными и изрытыми пещерами, свет фар пробивался сквозь мрак, подобно судовым прожекторам в море.
Фидлер припарковал машину возле конюшни, и они направились к дому. Они были уже на пороге, когда сзади кто-то громко окликнул Фидлера. Обернувшись, Лимас различил в сумерках метрах в двадцати от них троих мужчин, которые, по-видимому, дожидались их.
– Чего вам нужно? – спросил Фидлер.
– Поговорить с вами. Мы из Берлина, – крикнули в ответ.
Фидлер заколебался.
– Где этот чертов охранник? – пробормотал он. – На главном входе должен стоять охранник.
Лимас ничего не ответил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Некоторое время оба молчали.
– Те деньги в Копенгагене, – сказал наконец Фидлер. – Банк ответил на ваш запрос. Директор весьма озабочен возможным недоразумением. Деньги были сняты вторым держателем счета через неделю после того, как вы их внесли. Указанная дата совпадает с двухдневной поездкой Мундта в Данию в феврале. Он был там под чужим именем, якобы встречался с нашим агентом-американцем, который приехал туда на международную научную конференцию. – Фидлер чуть помолчал, а потом добавил:
– Полагаю, вам следует написать в банк и сообщить им, что все в порядке, не так ли?
Глава 15. Приглашение на бал
Лиз разглядывала письмо из партийного комитета и гадала, что бы это могло значить. Все было как-то странно. Она готова была признать, что очень польщена, но почему они сначала не посоветовались с ней? Кто внес ее имя – члены ячейки или окружной комитет? Но в комитете ее никто не знал, так, по крайней мере, считала Лиз. Конечно, ей доводилось слушать выступления партийных ораторов, а на общем собрании она обменивалась рукопожатиями с тем или иным функционером. Может быть, о ней вспомнил тот человек из отдела культуры – красивый, весьма женственного типа мужчина, который почему-то был так любезен с ней? Эш, так его звали. Он проявил к ней тогда некоторый интерес, и Лиз допускала, что он записал ее имя, а когда пришла стипендия, вспомнил о ней. Странный он человек: пригласил ее на чашку кофе в «Блэк энд Уайт» и принялся расспрашивать о кавалерах. Он не флиртовал с ней, ничего такого – он вообще показался ей чуточку голубым, – но задал ей кучу вопросов. Давно ли она состоит в партии? Тоскует ли, живя без родителей? Много ли у нее парней или она отдает предпочтение кому-то одному? Он не произвел на Лиз особого впечатления, но разговаривать с ним было интересно: рабочее государство в Германской Демократической Республике, концепция рабочей поэзии и всякое такое. О Восточной Европе он знал, кажется, все, должно быть, немало поездил по свету. Лиз решила, что он учитель: было в его речах что-то назидательное и навязчивое. Потом у них был сбор средств в фонд борьбы; Эш пожертвовал целый фунт, чем совершенно очаровал Лиз. Да, так оно, конечно, и было, теперь Лиз уже не сомневалась: о ней вспомнил Эш. Он рассказал о ней кому-то в лондонском комитете, а те сообщили в центральный комитет или куда-то еще. Конечно, это все равно было странно, но партия всегда предпочитала тайные методы и средства, вероятно, потому, что она была революционной партией. Таинственность эта не нравилась Лиз, она находила ее бесчестной, но, как видно, необходимой, ибо, кто знает, сколько тайных врагов партии погорело на этом.
Лиз снова перечитала письмо. Оно было отпечатано на комитетском бланке с жирной красной шапкой и начиналось обращением «дорогой товарищ». На вкус Лиз это звучало чересчур по-армейски, она ненавидела обращение «товарищ» и никак не могла привыкнуть к нему.
«Дорогой товарищ, в ходе недавних переговоров с товарищами из социалистической единой партии Германии о возможности эффективного обмена делегациями наших партий мы пришли к обоюдному соглашению. Оно базируется на эквивалентном обмене по рангу и уровню партийных работников между нашими организациями. СЕПГ понимает, что дискриминационные ограничения британского МИДа, существующие в настоящее время, едва ли позволят их делегации прибыть в Великобританию сейчас или в ближайшем будущем, но полагает, что тем более важно провести в нынешних условиях обмен опытом. Руководство СЕПГ великодушно предоставило нам возможность самим выбрать пять секретарей местных ячеек, обладающих опытом работы на местах и стимуляции массовых выступлений уличного типа. Каждый из отобранных товарищей проведет три недели в дискуссиях по близкой ему тематике, ознакомится с достижениями промышленного прогресса и социального обеспечения, а главное, своими глазами увидит фашистские происки Запада. Это приглашение дает нашим товарищам исключительную возможность извлечь пользу из опыта молодой социалистической системы.
Исходя из этого, мы опросили округа на предмет поиска молодых кадровых трудящихся, проживающих в вашем районе, для которых такая поездка была бы наиболее полезной, и ваше имя было названо в числе первых. Мы предлагаем вам поехать, если вы сможете, и просим выполнить вторую намеченную нами задачу, которая заключается в установлении контактов с восточногерманскими товарищами, работающими в профессионально родственной вам области и, следовательно, сталкивающимися с проблемами, аналогичными вашим. Южно-Бэйсуотерский округ породнен с Нойхагеном, пригородом Лейпцига. Фреда Люман, секретарь нойхагенского комитета, наметила для вас широкую программу мероприятий. Мы убеждены в том, что вы наилучшим образом подходите для выполнения этой задачи и что ваша поездка пройдет на редкость успешно. Все расходы по ней берет на себя министерство культуры ГДР.
Мы убеждены, что вы понимаете, сколь велика оказанная вам честь, и не сомневаемся, что никакие колебания или возражения личного характера не заставят вас отказаться от поездки. Визиты намечены на конец следующего месяца, примерно на 23-е, но все товарищи поедут раздельно, чтобы исключить дублирование. Пожалуйста, сообщите нам как можно скорее, принимаете ли вы приглашение, и мы ознакомим вас с дальнейшими деталями».
Чем внимательнее Лиз вчитывалась в текст письма тем более странным оно ей казалось. Начать, например, с того, что они словно бы знают, что она может уйти из библиотеки. Но тут она вдруг вспомнила, как Эш спрашивал, что она делает в отпуске, брала ли его в этом году и может ли, если понадобится, взять за свой счет. Но почему они не сообщают имена остальных кандидатов? Собственно, они не обязаны сообщать, но все же странно, почему они этого не сделали. А какое длинное письмо! У них в комитете вечно не хватало секретарш, и они старались писать покороче или просили товарищей звонить по телефону. А это письмо такое деловое и так хорошо отпечатано, словно было вовсе не из комитета. Но оно было подписано заведующим отделом культуры. То была, конечно, его подпись, Лиз десятки раз видела ее под документами. Кроме того, письму был присущ тот неуклюжий, полубюрократический, полумессианский стиль, к которому Лиз постепенно привыкла, так и не научившись любить его. Глупо писать о ее умении стимулировать массовые выступления уличного типа. Не было у нее такого умения. Честно говоря, она ненавидела эту часть партийной работы – громкоговорители у фабричных ворот, продажа «Дейли» на перекрестке, обход квартир перед местными выборами. Борьба за мир была ей не так противна, она имела для Лиз некоторый смысл. Всегда можно поглядеть на ребятишек на улице, на матерей с колясками, на стариков у ворот и сказать себе: «Я делаю это ради них». Вот что такое борьба за мир.
Но ей никак не удавалось так же относиться к борьбе за голоса избирателей и за тираж газеты. Может быть, тут недостаток количества переходил в качество. Куда проще собираться всем вместе, человек двенадцать, на заседание ячейки, перестраивать мир, маршировать в авангарде социализма и рассуждать о поступательном ходе истории. Но потом приходилось выходить на улицу с пачкой «Дейли уоркер» и простаивать час, а то и два, пока продашь хоть один экземпляр. Иногда она жульничала – как, впрочем, жульничали и остальные – и сама платила за дюжину экземпляров, лишь бы поскорее избавиться от них и пойти домой. На следующий день они хвастались друг перед другом своими успехами, словно позабыв о том, что сами купили все газеты: «Товарищ Голд продала в субботу вечером восемнадцать экземпляров, подумайте только – восемнадцать!» Сообщение об этом могло попасть в протокол или даже в партийный листок. В округе потирали от удовольствия руки, и при случае ее имя упоминалось в небольшой заметке о сборе пожертвований в фонд борьбы на первой странице листка. Они жили в очень тесном мирке, и Лиз хотелось, чтобы мирок этот был почестнее. Но ведь и она сама лгала себе. Должно быть, все они лгали. Но может, другим более понятно, для чего им приходится врать?
Странно, что ее выбрали секретарем ячейки. Предложил это Маллиган: «Нашего юного, энергичного и привлекательного товарища…» Он думал, что после этого она станет спать с ним. Остальные проголосовали за Лиз, потому что она им нравилась и умела печатать на машинке. Потому что считали, что она будет заниматься делом и собирать их – по выходным. Но только не слишком часто. Они голосовали за нее потому, что им хотелось превратить ячейку в маленький уютный клуб, славный и революционный, но без лишней суеты. От всего этого разило жутким мошенничеством. Алек, кажется, понял это – он просто не принял ее дел всерьез. «Одни заводят канареек, другие вступают в партию», – сказал он однажды и был прав. По крайней мере в том, что касалось Южно-Бэйсуотерского района. В окружном комитете это тоже все прекрасно понимали. Вот почему и удивительно, что выбрали для поездки именно ее, ей трудно было поверить, что сделал это округ. Единственным объяснением был Эш. Может, он положил на нее глаз? Может, он вовсе не голубой, а только кажется таким?
Лиз беспомощно дернула плечами – жест, свойственный одиноким людям, находящимся на грани нервного срыва. Как бы то ни было, она сможет побывать за границей, поездка была бесплатной и сулила много интересного. Лиз никогда не бывала за границей, и за свой счет ей такую поездку было бы не осилить. Она наверняка получит большое удовольствие. Правда, у нее есть определенное предубеждение против немцев. Лиз знала – ей не раз говорили об этом, – что в Западной Германии милитаризм и реваншизм, а Восточная Германия – миролюбивая и демократическая. Но Лиз не верилось в то, что все дурные немцы собрались в одном государстве, а все хорошие – в другом. Ее отца убили дурные немцы. А может быть, партия выбрала ее именно поэтому – в качестве щедрой репарации за прошлое? Может быть, об этом думал тогда Эш? Ну конечно, вот и разгадка. Лиз почувствовала глубокую благодарность к партии. Они удивительно порядочные люди, и Лиз горда, что входит в их ряды. Она выдвинула ящик стола, где хранила в стареньком школьном ранце партийные документы и взносы, вставила лист бумаги в допотопный ундервуд – ей прислали его из комитета, когда узнали, что она умеет печатать, ход у него был скачущий, но в остальном машинка исправная, – и напечатала милое благодарственное, письмо, извещавшее, что она готова поехать. Комитет – прекрасная организация, строгая, благосклонная, безличная и вечная. Какие хорошие, добрые люди. Борцы за мир. Задвигая ящик, Лиз заметила визитную карточку Смайли.
Она вспомнила маленького человечка с серьезным морщинистым лицом, вспомнила, как он спросил, стоя в дверях: «Партия знает про вас с Алеком?» Как глупо она себя вела. Ладно, поездка хоть немного отвлечет ее.
Глава 16. Арест
Остаток пути Фидлер и Лимас ехали молча. В темноте холмы казались черными и изрытыми пещерами, свет фар пробивался сквозь мрак, подобно судовым прожекторам в море.
Фидлер припарковал машину возле конюшни, и они направились к дому. Они были уже на пороге, когда сзади кто-то громко окликнул Фидлера. Обернувшись, Лимас различил в сумерках метрах в двадцати от них троих мужчин, которые, по-видимому, дожидались их.
– Чего вам нужно? – спросил Фидлер.
– Поговорить с вами. Мы из Берлина, – крикнули в ответ.
Фидлер заколебался.
– Где этот чертов охранник? – пробормотал он. – На главном входе должен стоять охранник.
Лимас ничего не ответил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33