Безупречно белое белье в спальне было заправлено так туго и ровно, что казалось, чтобы лечь в постель, придется протиснуться в щелку между одеялом и простыней. Харри уже не раз проклял так же нелепо застеленную кровать у себя в номере.
В ванной перед зеркалом в образцовом порядке лежали: бритва, крем после бритья, мыло, зубная щетка, паста и шампунь. И все. В уборной тоже ничего экстравагантного, убедился Харри. И вдруг понял, что ему все это напоминает – его собственную квартиру после того, как он бросил пить.
Новая жизнь началась для Харри вместе с этим суровым порядком: каждой вещи – свое место, полка или ящик, куда она возвращается сразу же после использования. Ни одной ручки не на своем месте, ни одной перегоревшей пробки на распределительном щитке. Все это имело не только практическое, но и символическое значение: пусть это и глупо, но уровень беспорядка превратился в индикатор уровня всей его жизни.
Харри попросил Лебье осмотреть шкаф и комод в спальне и, только когда тот ушел, открыл туалетный шкафчик рядом с зеркалом. На двух верхних полках аккуратными штабелями, как боеголовки на военном складе, лежало десятка два одноразовых шприцев в вакуумных упаковках.
Конечно, у Эндрю Кенсингтона мог быть диабет и вкалывать он мог инсулин, но Харри знал правду. Если перерыть полдома, можно найти наркоманскую заначку – порошок и сопутствующее оборудование, но не было смысла. Харри и так все знал.
«Чингисхан» не врал, когда говорил, что Эндрю Кенсингтон – наркоман. А когда Харри нашел его в квартире Отто, сомнений не осталось. В таком жарком климате, когда можно носить рубашку только с коротким рукавом, полицейский не может щеголять следами уколов на руках. Поэтому приходится колоть куда-нибудь еще: например, в ногу. И голень Эндрю это подтверждала.
Насколько помнил «Чингисхан», Эндрю покупал героин у того парня с голосом Рода Стюарта. По его словам, Эндрю мог колоться почти без ущерба для трудоспособности и легкости в общении.
– Это не такая уж и редкость, как многие думают, – говорил «хан». – Но когда Лихач от кого-то узнал, что парень-то из полиции, хотел его застрелить. Думал, он собирается нас сдать. Но мы отговорили. Ведь этот парень столько лет был чуть ли не лучшим клиентом Лихача! Не торговался, всегда исправно платил, все чин по чину, никакого тебе трепа или еще каких глупостей. Никогда не видел, чтобы абориген так славно покупал наркотики. Черт, да я вообще лучше покупателей не встречал!
Он ни разу не видел и не слышал, чтобы Эндрю разговаривал с Эвансом Уайтом.
– Уайт с частными клиентами не работает, он оптовик – и точка. Хотя я слышал, он приторговывал на улице в Кингз-Кросс. Не знаю уж зачем – он и так хорошо зарабатывает. Но он уже бросил это дело – слышал, у него возникли проблемы со шлюхами.
«Чингисхан» говорил откровенно. Откровеннее, чем требовалось, чтобы спасти свою шкуру. Можно было подумать, это его забавляет. Наверное, понимал, что раз кто-то из коллег Харри – их клиент, ареста можно не опасаться.
– Передавай ему привет. Скажи, мы его ждем. Мы же не злопамятные, – ухмыльнулся «хан». – Кто бы они ни были, они всегда возвращаются. Всегда.
Харри вошел в спальню. Лебье без особого энтузиазма копался в белье и бумагах.
– Нашел что-нибудь? – спросил Харри.
– Ничего особенного, а ты?
– Ничего.
Они посмотрели друг на друга.
– Пошли отсюда, – сказал Харри.
Начальник охраны театра Сент-Джордж сидел в столовой. Даже можно было поверить, что он спокоен. Харри он запомнил с прошлого вечера.
– Н-наконец-то меня перестали спрашивать и д-докапываться, как все это было. Тут ц-целый день вертелись журналисты, – сказал он. – И еще ваши эксперты. Н-но они просто работали и нас не т-трогали.
– Да, работа у них еще та.
– Д-да уж. Ночью не мог заснуть. Потом жена д-дала мне снотворного. Никому такого не пожелаешь. Но вы-то люди привычные, а мы…
– Ну, то, что случилось здесь, и мы видим не каждый день.
– Н-не знаю, смогу ли я теперь войти в ту комнату.
– Ничего, оклемаешься.
– Д-да нет. Я уже д-даже реквизиторской ее не называю. Просто «т-та комната».
– Время лечит, – утешил его Харри. – Уж я-то знаю.
– Н-надеюсь, констебль.
– Зови меня Харри.
– Кофе, Харри?
Харри кивнул и положил на стол связку ключей.
– Вижу, – сказал охранник. – Эту связку брал Рехтнагель. Я п-подумал, что это до до-добра не до-доведет, надо будет заменить все замки. Где вы их нашли?
– Дома у Отто Рехтнагеля.
– Как? Он же вчера открывал ими гардеробную…
– Я полагаю, за сценой были не только актеры.
– А-а. Сейчас посмотрим. Осветитель, двое рабочих сцены и звукооператор. Н-ни гримеров, н-ни костюмеров – на это нет средств. Да, это все. Во время представления т-тут были только рабочие сцены и актеры. Ну и я.
– И больше никого?
– Никого, – серьезно ответил охранник.
– Сюда можно пройти другим путем, кроме как через заднюю или боковую дверь?
– Ну, есть обходной путь через галерею. Вчера галерея была закрыта, но д-дверь оставили открытой, потому что там сидел осветитель. Поговори с ним.
Огромные глаза осветителя были выпучены, как у глубоководной рыбы, которую вытащили из воды.
– Погодите. До перерыва там сидел парень. Если мы знаем, что аншлага не будет, то билеты продаем только в партер. Но он мог там сидеть – галерею же не запирают, хотя билет у него в партер. Он сидел один в заднем ряду. Помню, я еще удивился, что он сел так далеко от сцены. Света было мало, но я его видел. А когда я вернулся, он, как я сказал, уже ушел.
– Мог он попасть за сцену через ту же дверь, что и вы?
– Хм… – почесал затылок осветитель. – Думаю, да. Если он прошел прямо в реквизиторскую, его могли и не заметить. Сейчас мне кажется, что-то с ним было не так. М-да. Да, что-то не сходилось, я заметил…
– Значит, так, – сказал Харри. – Все это хорошо. Сейчас я покажу вам фотографию…
– Я помню, что тот человек…
– …но сначала, – прервал его Харри, – мне хочется показать вам того, кого вы могли видеть вчера. Когда вы увидите фотографию, не раздумывайте, говорите первое, что придет в голову. Потом можете передумать. Я просто хочу увидеть вашу первую реакцию. Хорошо?
– Хорошо. – Осветитель еще сильнее вытаращил глаза и стал похож на лягушку. – Я готов.
Харри показал ему фотографию.
– Это он, – быстро квакнул человек-лягушка.
– Подумайте теперь хорошенько, – попросил Харри.
– Все верно. Ведь я это и хотел сказать, констебль. Тот человек был черный. Абориген. Это он!
Харри устал. День был долгим, и Харри старался не думать о том, как он закончится. Когда он вошел в прозекторскую, то в свете больших ламп увидел плотную, коренастую фигуру доктора Энгельзона, склонившегося над столом, на котором лежало тело толстой женщины. Харри больше не мог смотреть на толстых женщин и попросил помощника сообщить доктору, что пришел Хоули, который ему звонил.
Недовольная физиономия Энгельзона наводила на мысли о «чокнутом профессоре». Редкие волосы торчали во все стороны, а светлые кустики бороды росли как придется на розовом поросячьем лице.
– Да?
Харри понял, что доктор забыл про телефонный разговор, хотя прошло не больше двух часов.
– Меня зовут Харри Хоули, я звонил вам – узнать о предварительных результатах вскрытия Эндрю Кенсингтона.
Хотя в комнате было полно других запахов, Харри безошибочно выделил запах джина.
– Ах да. Конечно. Кенсингтон. Печально. Мы с ним славно болтали. Когда он был жив, естественно. А сейчас лежит в шкафу – и не поговоришь.
Энгельзон показал большим пальцем за спину.
– Да уж, доктор. Что вы выяснили?
– Послушайте, мистер… как вас там?.. да, Хоули. У нас тут куча трупов, и всем хочется поскорее. Не трупам, естественно, а полицейским. Но есть очередь. Таков порядок, исключений мы не делаем, понимаете? Но сегодня позвонил Маккормак, большая шишка, и сказал, что это самоубийство надо изучить в первую очередь. Я не успел у него спросить, но может, вы мне ответите, мистер Хоган: что это в Кенсингтоне такого особенного?
Он презрительно вскинул голову и обдал Харри ароматом джина.
– Это вы лучше скажите, доктор. Есть в нем что-то особенное?
– Особенное! Что вы имеете в виду? У него нет ни деревянной ноги, ни запасной пары легких, ни сосков на спине.
Усталость. Меньше всего Харри хотел сейчас препираться с пьяным патологоанатомом, который вздумал качать права, потому что задето его самолюбие. А у специалистов самолюбие особенно уязвимо.
– Есть ли что-нибудь… необычное? – уточнил Харри.
Энгельзон посмотрел на него мутноватыми глазами.
– Нет, – сказал он. – Ничего необычного. Все обычное.
Доктор продолжал смотреть на него, покачивая головой. Харри понял, что это еще не все. Просто сценическая пауза, которая пьяному казалась не такой затянутой, как трезвому.
– У нас тут обычно, – наконец заговорил доктор, – трупы напичканы наркотиками. В данном случае – героином. Необычно, что он полицейский. Но насколько необычно – не знаю. Полицейские к нам на стол попадают редко.
– Причина смерти?
– Разве не вы его обнаружили? Отчего, по-вашему, умирают, вися в петле под потолком? От коклюша?
Внутри уже все бурлило, но Харри пока сдерживался.
– То есть умер он от недостатка кислорода, а не от передозировки?
– Пять баллов, Хоган.
– Хорошо. Следующий вопрос: время смерти?
– Предположительно между полуночью и двумя ночи.
– А поточнее?
– Вам полегчает, если я скажу: «четыре минуты второго»? – Лицо доктора еще больше побагровело.
Харри несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул.
– Извините, если я говорю… если кажусь бестактным, доктор, мой английский не всегда…
– …такой, каким должен быть, – договорил за него Энгельзон.
– Именно. У вас конечно же много дел, доктор, я больше не буду вас отвлекать, просто напомню, что Маккормак просил вас направить отчет о вскрытии не обычным путем, а лично ему.
– Не волнуйтесь. На этот счет инструкция ясна, Хорган. Передавайте привет Маккормаку.
Низенький чокнутый профессор стоял перед Харри, широко расставив ноги и самоуверенно скрестив руки на груди. Его глаза воинственно блестели.
– Инструкция? Не знаю, как к ним относятся в полиции Сиднея, но там, откуда я приехал, инструкциям следуют, когда начальство ничего не оговаривает особо, – пояснил Харри.
– Не надо, Хорган. У вас, очевидно, не слыхали о профессиональной этике. Значит, и толковать не о чем. Давайте на этом и распрощаемся, мистер Хорган.
Харри не двигался.
– Или вы полагаете иначе? – нетерпеливо спросил Энгельзон.
Перед Харри стоял человек, который думал, что ему нечего терять. Спившийся посредственный патологоанатом средних лет, уже без надежды на повышение и потому обнаглевший. Да и что они могли с ним поделать? Харри только что пережил самый долгий и ужасный вечер в своей жизни. Хватит. Он схватил доктора за грудки и приподнял.
Халат затрещал по швам.
– Как я полагаю? Полагаю, надо взять у вас кровь на анализ, а потом уже говорить об этике, доктор Энгельзон. Полагаю, найдутся многие, кто подтвердит, что вскрытие Ингер Холтер вы проводили в нетрезвом состоянии. Потом, полагаю, надо будет поговорить с теми, кто наслышан о вашей профессиональной этике и может выгнать вас с этой работы с таким треском, что больше вас никуда не возьмут. Как вы полагаете, доктор Энгельзон? И что вы теперь думаете о моем английском?
Доктор Энгельзон думал, что Харри превосходно говорит по-английски, и подумав, счел, что один-то раз можно пренебречь бюрократией.
13
Вышка во Фрогнербаде, и старый враг просыпается
Маккормак опять сидел спиной к Харри и смотрел в окно. Солнце уже клонилось к закату, но в сумерках еще можно было различить манящий блеск синего моря за небоскребом и яркой зеленью Королевского ботанического сада. У Харри пересохло во рту и жутко болела голова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
В ванной перед зеркалом в образцовом порядке лежали: бритва, крем после бритья, мыло, зубная щетка, паста и шампунь. И все. В уборной тоже ничего экстравагантного, убедился Харри. И вдруг понял, что ему все это напоминает – его собственную квартиру после того, как он бросил пить.
Новая жизнь началась для Харри вместе с этим суровым порядком: каждой вещи – свое место, полка или ящик, куда она возвращается сразу же после использования. Ни одной ручки не на своем месте, ни одной перегоревшей пробки на распределительном щитке. Все это имело не только практическое, но и символическое значение: пусть это и глупо, но уровень беспорядка превратился в индикатор уровня всей его жизни.
Харри попросил Лебье осмотреть шкаф и комод в спальне и, только когда тот ушел, открыл туалетный шкафчик рядом с зеркалом. На двух верхних полках аккуратными штабелями, как боеголовки на военном складе, лежало десятка два одноразовых шприцев в вакуумных упаковках.
Конечно, у Эндрю Кенсингтона мог быть диабет и вкалывать он мог инсулин, но Харри знал правду. Если перерыть полдома, можно найти наркоманскую заначку – порошок и сопутствующее оборудование, но не было смысла. Харри и так все знал.
«Чингисхан» не врал, когда говорил, что Эндрю Кенсингтон – наркоман. А когда Харри нашел его в квартире Отто, сомнений не осталось. В таком жарком климате, когда можно носить рубашку только с коротким рукавом, полицейский не может щеголять следами уколов на руках. Поэтому приходится колоть куда-нибудь еще: например, в ногу. И голень Эндрю это подтверждала.
Насколько помнил «Чингисхан», Эндрю покупал героин у того парня с голосом Рода Стюарта. По его словам, Эндрю мог колоться почти без ущерба для трудоспособности и легкости в общении.
– Это не такая уж и редкость, как многие думают, – говорил «хан». – Но когда Лихач от кого-то узнал, что парень-то из полиции, хотел его застрелить. Думал, он собирается нас сдать. Но мы отговорили. Ведь этот парень столько лет был чуть ли не лучшим клиентом Лихача! Не торговался, всегда исправно платил, все чин по чину, никакого тебе трепа или еще каких глупостей. Никогда не видел, чтобы абориген так славно покупал наркотики. Черт, да я вообще лучше покупателей не встречал!
Он ни разу не видел и не слышал, чтобы Эндрю разговаривал с Эвансом Уайтом.
– Уайт с частными клиентами не работает, он оптовик – и точка. Хотя я слышал, он приторговывал на улице в Кингз-Кросс. Не знаю уж зачем – он и так хорошо зарабатывает. Но он уже бросил это дело – слышал, у него возникли проблемы со шлюхами.
«Чингисхан» говорил откровенно. Откровеннее, чем требовалось, чтобы спасти свою шкуру. Можно было подумать, это его забавляет. Наверное, понимал, что раз кто-то из коллег Харри – их клиент, ареста можно не опасаться.
– Передавай ему привет. Скажи, мы его ждем. Мы же не злопамятные, – ухмыльнулся «хан». – Кто бы они ни были, они всегда возвращаются. Всегда.
Харри вошел в спальню. Лебье без особого энтузиазма копался в белье и бумагах.
– Нашел что-нибудь? – спросил Харри.
– Ничего особенного, а ты?
– Ничего.
Они посмотрели друг на друга.
– Пошли отсюда, – сказал Харри.
Начальник охраны театра Сент-Джордж сидел в столовой. Даже можно было поверить, что он спокоен. Харри он запомнил с прошлого вечера.
– Н-наконец-то меня перестали спрашивать и д-докапываться, как все это было. Тут ц-целый день вертелись журналисты, – сказал он. – И еще ваши эксперты. Н-но они просто работали и нас не т-трогали.
– Да, работа у них еще та.
– Д-да уж. Ночью не мог заснуть. Потом жена д-дала мне снотворного. Никому такого не пожелаешь. Но вы-то люди привычные, а мы…
– Ну, то, что случилось здесь, и мы видим не каждый день.
– Н-не знаю, смогу ли я теперь войти в ту комнату.
– Ничего, оклемаешься.
– Д-да нет. Я уже д-даже реквизиторской ее не называю. Просто «т-та комната».
– Время лечит, – утешил его Харри. – Уж я-то знаю.
– Н-надеюсь, констебль.
– Зови меня Харри.
– Кофе, Харри?
Харри кивнул и положил на стол связку ключей.
– Вижу, – сказал охранник. – Эту связку брал Рехтнагель. Я п-подумал, что это до до-добра не до-доведет, надо будет заменить все замки. Где вы их нашли?
– Дома у Отто Рехтнагеля.
– Как? Он же вчера открывал ими гардеробную…
– Я полагаю, за сценой были не только актеры.
– А-а. Сейчас посмотрим. Осветитель, двое рабочих сцены и звукооператор. Н-ни гримеров, н-ни костюмеров – на это нет средств. Да, это все. Во время представления т-тут были только рабочие сцены и актеры. Ну и я.
– И больше никого?
– Никого, – серьезно ответил охранник.
– Сюда можно пройти другим путем, кроме как через заднюю или боковую дверь?
– Ну, есть обходной путь через галерею. Вчера галерея была закрыта, но д-дверь оставили открытой, потому что там сидел осветитель. Поговори с ним.
Огромные глаза осветителя были выпучены, как у глубоководной рыбы, которую вытащили из воды.
– Погодите. До перерыва там сидел парень. Если мы знаем, что аншлага не будет, то билеты продаем только в партер. Но он мог там сидеть – галерею же не запирают, хотя билет у него в партер. Он сидел один в заднем ряду. Помню, я еще удивился, что он сел так далеко от сцены. Света было мало, но я его видел. А когда я вернулся, он, как я сказал, уже ушел.
– Мог он попасть за сцену через ту же дверь, что и вы?
– Хм… – почесал затылок осветитель. – Думаю, да. Если он прошел прямо в реквизиторскую, его могли и не заметить. Сейчас мне кажется, что-то с ним было не так. М-да. Да, что-то не сходилось, я заметил…
– Значит, так, – сказал Харри. – Все это хорошо. Сейчас я покажу вам фотографию…
– Я помню, что тот человек…
– …но сначала, – прервал его Харри, – мне хочется показать вам того, кого вы могли видеть вчера. Когда вы увидите фотографию, не раздумывайте, говорите первое, что придет в голову. Потом можете передумать. Я просто хочу увидеть вашу первую реакцию. Хорошо?
– Хорошо. – Осветитель еще сильнее вытаращил глаза и стал похож на лягушку. – Я готов.
Харри показал ему фотографию.
– Это он, – быстро квакнул человек-лягушка.
– Подумайте теперь хорошенько, – попросил Харри.
– Все верно. Ведь я это и хотел сказать, констебль. Тот человек был черный. Абориген. Это он!
Харри устал. День был долгим, и Харри старался не думать о том, как он закончится. Когда он вошел в прозекторскую, то в свете больших ламп увидел плотную, коренастую фигуру доктора Энгельзона, склонившегося над столом, на котором лежало тело толстой женщины. Харри больше не мог смотреть на толстых женщин и попросил помощника сообщить доктору, что пришел Хоули, который ему звонил.
Недовольная физиономия Энгельзона наводила на мысли о «чокнутом профессоре». Редкие волосы торчали во все стороны, а светлые кустики бороды росли как придется на розовом поросячьем лице.
– Да?
Харри понял, что доктор забыл про телефонный разговор, хотя прошло не больше двух часов.
– Меня зовут Харри Хоули, я звонил вам – узнать о предварительных результатах вскрытия Эндрю Кенсингтона.
Хотя в комнате было полно других запахов, Харри безошибочно выделил запах джина.
– Ах да. Конечно. Кенсингтон. Печально. Мы с ним славно болтали. Когда он был жив, естественно. А сейчас лежит в шкафу – и не поговоришь.
Энгельзон показал большим пальцем за спину.
– Да уж, доктор. Что вы выяснили?
– Послушайте, мистер… как вас там?.. да, Хоули. У нас тут куча трупов, и всем хочется поскорее. Не трупам, естественно, а полицейским. Но есть очередь. Таков порядок, исключений мы не делаем, понимаете? Но сегодня позвонил Маккормак, большая шишка, и сказал, что это самоубийство надо изучить в первую очередь. Я не успел у него спросить, но может, вы мне ответите, мистер Хоган: что это в Кенсингтоне такого особенного?
Он презрительно вскинул голову и обдал Харри ароматом джина.
– Это вы лучше скажите, доктор. Есть в нем что-то особенное?
– Особенное! Что вы имеете в виду? У него нет ни деревянной ноги, ни запасной пары легких, ни сосков на спине.
Усталость. Меньше всего Харри хотел сейчас препираться с пьяным патологоанатомом, который вздумал качать права, потому что задето его самолюбие. А у специалистов самолюбие особенно уязвимо.
– Есть ли что-нибудь… необычное? – уточнил Харри.
Энгельзон посмотрел на него мутноватыми глазами.
– Нет, – сказал он. – Ничего необычного. Все обычное.
Доктор продолжал смотреть на него, покачивая головой. Харри понял, что это еще не все. Просто сценическая пауза, которая пьяному казалась не такой затянутой, как трезвому.
– У нас тут обычно, – наконец заговорил доктор, – трупы напичканы наркотиками. В данном случае – героином. Необычно, что он полицейский. Но насколько необычно – не знаю. Полицейские к нам на стол попадают редко.
– Причина смерти?
– Разве не вы его обнаружили? Отчего, по-вашему, умирают, вися в петле под потолком? От коклюша?
Внутри уже все бурлило, но Харри пока сдерживался.
– То есть умер он от недостатка кислорода, а не от передозировки?
– Пять баллов, Хоган.
– Хорошо. Следующий вопрос: время смерти?
– Предположительно между полуночью и двумя ночи.
– А поточнее?
– Вам полегчает, если я скажу: «четыре минуты второго»? – Лицо доктора еще больше побагровело.
Харри несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул.
– Извините, если я говорю… если кажусь бестактным, доктор, мой английский не всегда…
– …такой, каким должен быть, – договорил за него Энгельзон.
– Именно. У вас конечно же много дел, доктор, я больше не буду вас отвлекать, просто напомню, что Маккормак просил вас направить отчет о вскрытии не обычным путем, а лично ему.
– Не волнуйтесь. На этот счет инструкция ясна, Хорган. Передавайте привет Маккормаку.
Низенький чокнутый профессор стоял перед Харри, широко расставив ноги и самоуверенно скрестив руки на груди. Его глаза воинственно блестели.
– Инструкция? Не знаю, как к ним относятся в полиции Сиднея, но там, откуда я приехал, инструкциям следуют, когда начальство ничего не оговаривает особо, – пояснил Харри.
– Не надо, Хорган. У вас, очевидно, не слыхали о профессиональной этике. Значит, и толковать не о чем. Давайте на этом и распрощаемся, мистер Хорган.
Харри не двигался.
– Или вы полагаете иначе? – нетерпеливо спросил Энгельзон.
Перед Харри стоял человек, который думал, что ему нечего терять. Спившийся посредственный патологоанатом средних лет, уже без надежды на повышение и потому обнаглевший. Да и что они могли с ним поделать? Харри только что пережил самый долгий и ужасный вечер в своей жизни. Хватит. Он схватил доктора за грудки и приподнял.
Халат затрещал по швам.
– Как я полагаю? Полагаю, надо взять у вас кровь на анализ, а потом уже говорить об этике, доктор Энгельзон. Полагаю, найдутся многие, кто подтвердит, что вскрытие Ингер Холтер вы проводили в нетрезвом состоянии. Потом, полагаю, надо будет поговорить с теми, кто наслышан о вашей профессиональной этике и может выгнать вас с этой работы с таким треском, что больше вас никуда не возьмут. Как вы полагаете, доктор Энгельзон? И что вы теперь думаете о моем английском?
Доктор Энгельзон думал, что Харри превосходно говорит по-английски, и подумав, счел, что один-то раз можно пренебречь бюрократией.
13
Вышка во Фрогнербаде, и старый враг просыпается
Маккормак опять сидел спиной к Харри и смотрел в окно. Солнце уже клонилось к закату, но в сумерках еще можно было различить манящий блеск синего моря за небоскребом и яркой зеленью Королевского ботанического сада. У Харри пересохло во рту и жутко болела голова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45