Пистолет был настолько мал, что его было легко спрятать в складках одежды и на теле или засунуть между двумя слоями подошвы кроссовок.
Через день после этого удалось перехватить записку от Сэмми, предназначенную Бернадетт, в которой излагался план побега. Предполагалось, что Сэмми, чтобы попасть в медицинский изолятор, изобразит судороги. А попав туда, он собирался застрелить охранника из своего самодельного пистолета, переодеться врачом и встретиться с Бернадетт на автостоянке. В записке Сэмми выражал надежду, что дежурным охранником буду не я. За все это Сэмми набавят срок, хотя за убийство Денниса Франклина ему уже светит «вышка».
И все-таки мне скучно без него. Так же как без Чапина Фортнелла, Франклина Дилси, Великана Майка Стейча и других убийц, насильников и просто общественно опасных обитателей блока "Ж". Я скучаю по скрытому внутреннему напряжению в общей столовой, по строю заключенных, стоящих в ожидании начала кормежки, – руки в карманы, не разговаривать, слева направо садись. Как бы то ни было, а я жил всем этим.
Не хватает мне роликовой тележки и долгих часов, проведенных в техническом туннеле за прослушиванием зековских планов, желаний и мечтаний. Джун сказала, что свежий сельский воздух пойдет мне на пользу. Может, и так – я верю всему, что она говорит, но все-таки надеюсь на возвращение. Мне остался еще год службы в тюрьме – не важно, в какое место меня направят, но зато появится законное право перейти в патрульную службу. Полицейский патруль. Я стану настоящим копом.
* * *
Я долго раздумывал, рассказывать ли матери о Шарлотте Уомпл. Имею ли я право печалить ее и без того разбитое сердце? Или лучше промолчать и медленно травить ее ядом лжи? Сможет ли Мэри-Энн прийти в себя и окрепнуть после известия о том, что во мне течет кровь ее мужа, Уилла – независимо от способа, каким она туда попала?
Однажды воскресным вечером, сидя под тентом около бассейна у нас дома на тастинских холмах, я решился обо всем ей рассказать.
Когда я закончил, Мэри-Энн продолжала сидеть, потягивая коктейль и посматривая на зеленые, подернутые дымкой холмы.
– Так, так, Джо. Даже не знаю, что сказать, – произнесла она.
– Не надо ничего говорить.
– Уилл, Уилл, Уилл. Одна бесконечная ложь.
– Теперь она закончилась. Я тебя люблю. И всегда буду любить. Ты – моя мать.
Мы встали, и она обняла меня – крепко и долго, а я обнял ее. С помощью этого объятия мы о многом сообщили друг другу. По поводу предательства, молчания, секретов, боли и силы воли, всепрощения и любви. Но главным образом – любви.
* * *
В свое первое совместное путешествие мы с Джун отправились в конце июля. Это было на выходные – две ночи в городке Баллхэд, расположенном на правом берегу Колорадо. В гостинице я заказал номер с окнами, выходящими на речную долину, и верандой, спускающейся прямо к величественной реке.
Свое путешествие мы начали от дома Джун субботним утром в девять часов. Я вел свой «мустанг», поскольку власти округа забрали у меня машину Уилла. Мне было жаль с ней расставаться, потому что это был отличный автомобиль, тем более Уилла. «Мустанг» немного шумный, тяжеловат в управлении, и уже после часа езды не мешает слегка передохнуть. Мы останавливались и занимались любовью в Риверсайд, Барстоу и Нидлсе, который в этот день оказался самым жарким местом во всей Америке – сорок пять градусов по Цельсию. В Риверсайд мы вкусно и плотно позавтракали. В Барстоу перекусили гамбургерами с имбирным пивом, а в Нидлсе купили упаковку пива, которое выпили по дороге. В результате четырехчасовой путь занял девять часов.
Баллхэд оказался не столь привлекательным, как рассказывалось в путеводителе, но зато он располагался на берегу Колорадо, а в нашем просторном номере было прохладно и тихо. Внизу по реке сновали катера с водными лыжниками и скутеры, которыми, похоже, управляли пьяные самоубийцы. Но к вечеру эта компания исчезла, и мы любовались темным потоком, плавно текущим в сторону Мексиканского залива.
Ночью мы зашли в реку по колено, чувствуя непреодолимый мощный поток, несущийся мимо нас. Я взял Джун за руку, закрыл глаза и постарался мысленно сбросить в реку все дурное, что накопилось у меня в душе и от чего я хотел избавиться. Вначале я представил лица убитых мною людей – они скрылись в речной глубине. Затем я ощутил материнскую боль, и ее тоже смыла речная волна. Я вызвал образ Уилла со всеми его секретами и всех, кто ненавидел его, соперников и злопыхателей – моя душа исторгла их всех и отправила в реку. Потом вообразил собственное лицо и Тора – их тоже унес быстрый поток. Все исторгнутое моей душой река уносила дальше и дальше от меня, но я понимал, что оно еще вернется. Такие важные вещи всегда возвращаются, несмотря на всю их мерзость и твое нежелание снова впускать их в свою душу. Река не может удерживать их вечно. Она словно берет их на временное хранение, чтобы потом возвратить хозяину.
Я обнял Джун, думая о непостижимой «тайне», которой она вся была пронизана. Я размышлял о женщинах, в которых замечал эту «тайну», понимая, что сотканы они не только из добродетелей, но и из пороков, а все-таки главная их черта – неотразимость. Женщины способны довести мужчин до позора, а могут вознести их к вершинам любви.
– О чем ты думаешь? – поинтересовалась Джун.
– О тебе.
– Приятные мысли?
– Очень.
Я мог бы попытаться объяснить, как велика и могущественна ее «тайна», притягивающая меня к ней, и как легко от этого поглупеть и мне, и любому из нас. Но я сын своего отца, поэтому следую его советам.
Больше я ей ничего не сказал. Я обнимал Джун, наблюдая за переливчатой черно-серебристой речной гладью, уносящей все грехи и секреты, смех и свет.
«Рот на замке, глаза открыты».
* * *
«Береги друзей, используй врагов».
Кто следовал в жизни этому принципу? Каждый.
Что бы вы сказали, имея такое лицо, как у меня, руки, обагренные кровью, и сердце, способное пламенно любить и люто ненавидеть? И что бы посоветовали другим?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
Через день после этого удалось перехватить записку от Сэмми, предназначенную Бернадетт, в которой излагался план побега. Предполагалось, что Сэмми, чтобы попасть в медицинский изолятор, изобразит судороги. А попав туда, он собирался застрелить охранника из своего самодельного пистолета, переодеться врачом и встретиться с Бернадетт на автостоянке. В записке Сэмми выражал надежду, что дежурным охранником буду не я. За все это Сэмми набавят срок, хотя за убийство Денниса Франклина ему уже светит «вышка».
И все-таки мне скучно без него. Так же как без Чапина Фортнелла, Франклина Дилси, Великана Майка Стейча и других убийц, насильников и просто общественно опасных обитателей блока "Ж". Я скучаю по скрытому внутреннему напряжению в общей столовой, по строю заключенных, стоящих в ожидании начала кормежки, – руки в карманы, не разговаривать, слева направо садись. Как бы то ни было, а я жил всем этим.
Не хватает мне роликовой тележки и долгих часов, проведенных в техническом туннеле за прослушиванием зековских планов, желаний и мечтаний. Джун сказала, что свежий сельский воздух пойдет мне на пользу. Может, и так – я верю всему, что она говорит, но все-таки надеюсь на возвращение. Мне остался еще год службы в тюрьме – не важно, в какое место меня направят, но зато появится законное право перейти в патрульную службу. Полицейский патруль. Я стану настоящим копом.
* * *
Я долго раздумывал, рассказывать ли матери о Шарлотте Уомпл. Имею ли я право печалить ее и без того разбитое сердце? Или лучше промолчать и медленно травить ее ядом лжи? Сможет ли Мэри-Энн прийти в себя и окрепнуть после известия о том, что во мне течет кровь ее мужа, Уилла – независимо от способа, каким она туда попала?
Однажды воскресным вечером, сидя под тентом около бассейна у нас дома на тастинских холмах, я решился обо всем ей рассказать.
Когда я закончил, Мэри-Энн продолжала сидеть, потягивая коктейль и посматривая на зеленые, подернутые дымкой холмы.
– Так, так, Джо. Даже не знаю, что сказать, – произнесла она.
– Не надо ничего говорить.
– Уилл, Уилл, Уилл. Одна бесконечная ложь.
– Теперь она закончилась. Я тебя люблю. И всегда буду любить. Ты – моя мать.
Мы встали, и она обняла меня – крепко и долго, а я обнял ее. С помощью этого объятия мы о многом сообщили друг другу. По поводу предательства, молчания, секретов, боли и силы воли, всепрощения и любви. Но главным образом – любви.
* * *
В свое первое совместное путешествие мы с Джун отправились в конце июля. Это было на выходные – две ночи в городке Баллхэд, расположенном на правом берегу Колорадо. В гостинице я заказал номер с окнами, выходящими на речную долину, и верандой, спускающейся прямо к величественной реке.
Свое путешествие мы начали от дома Джун субботним утром в девять часов. Я вел свой «мустанг», поскольку власти округа забрали у меня машину Уилла. Мне было жаль с ней расставаться, потому что это был отличный автомобиль, тем более Уилла. «Мустанг» немного шумный, тяжеловат в управлении, и уже после часа езды не мешает слегка передохнуть. Мы останавливались и занимались любовью в Риверсайд, Барстоу и Нидлсе, который в этот день оказался самым жарким местом во всей Америке – сорок пять градусов по Цельсию. В Риверсайд мы вкусно и плотно позавтракали. В Барстоу перекусили гамбургерами с имбирным пивом, а в Нидлсе купили упаковку пива, которое выпили по дороге. В результате четырехчасовой путь занял девять часов.
Баллхэд оказался не столь привлекательным, как рассказывалось в путеводителе, но зато он располагался на берегу Колорадо, а в нашем просторном номере было прохладно и тихо. Внизу по реке сновали катера с водными лыжниками и скутеры, которыми, похоже, управляли пьяные самоубийцы. Но к вечеру эта компания исчезла, и мы любовались темным потоком, плавно текущим в сторону Мексиканского залива.
Ночью мы зашли в реку по колено, чувствуя непреодолимый мощный поток, несущийся мимо нас. Я взял Джун за руку, закрыл глаза и постарался мысленно сбросить в реку все дурное, что накопилось у меня в душе и от чего я хотел избавиться. Вначале я представил лица убитых мною людей – они скрылись в речной глубине. Затем я ощутил материнскую боль, и ее тоже смыла речная волна. Я вызвал образ Уилла со всеми его секретами и всех, кто ненавидел его, соперников и злопыхателей – моя душа исторгла их всех и отправила в реку. Потом вообразил собственное лицо и Тора – их тоже унес быстрый поток. Все исторгнутое моей душой река уносила дальше и дальше от меня, но я понимал, что оно еще вернется. Такие важные вещи всегда возвращаются, несмотря на всю их мерзость и твое нежелание снова впускать их в свою душу. Река не может удерживать их вечно. Она словно берет их на временное хранение, чтобы потом возвратить хозяину.
Я обнял Джун, думая о непостижимой «тайне», которой она вся была пронизана. Я размышлял о женщинах, в которых замечал эту «тайну», понимая, что сотканы они не только из добродетелей, но и из пороков, а все-таки главная их черта – неотразимость. Женщины способны довести мужчин до позора, а могут вознести их к вершинам любви.
– О чем ты думаешь? – поинтересовалась Джун.
– О тебе.
– Приятные мысли?
– Очень.
Я мог бы попытаться объяснить, как велика и могущественна ее «тайна», притягивающая меня к ней, и как легко от этого поглупеть и мне, и любому из нас. Но я сын своего отца, поэтому следую его советам.
Больше я ей ничего не сказал. Я обнимал Джун, наблюдая за переливчатой черно-серебристой речной гладью, уносящей все грехи и секреты, смех и свет.
«Рот на замке, глаза открыты».
* * *
«Береги друзей, используй врагов».
Кто следовал в жизни этому принципу? Каждый.
Что бы вы сказали, имея такое лицо, как у меня, руки, обагренные кровью, и сердце, способное пламенно любить и люто ненавидеть? И что бы посоветовали другим?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56