– А как этот нож оказался у вас?
– Я честно говорю, пани поручник. Когда Вицека кокнули и когда менты, извините, милиционеры, пришли к его матери, я вместе с другими рванул на речку. Но там уже была патрульная машина и близко нас не пустили. Только ноги Вицека я увидел издалека. Когда возвращался домой, смотрю – на лугу что-то блестит. Подхожу ближе. Нож, тот самый, Адамяка. Теперь он ему уже не был нужен. Ну, я и взял его себе. Каждый бы так поступил, разве нет?
– Следы крови вашего приятеля на ноже вас не смутили?
– Никакой крови я не видел.
– Странно. Экспертиза через столько недель обнаружила, а вы тогда ничего не заметили.
– Я Адамяка не убивал. Да и зачем? Во вторник мы пили с ним пиво. В том ларьке у железнодорожного вокзала. Потом он исчез, так как деньжата у него кончились, а никто не хотел одолжить. Я остался. Пан Формаковский, который продает пиво, наверняка меня помнит.
Это действительно было так. Показания владельца пивного ларька имелись в деле. Тем не менее Шливиньска спросила:
– А что было потом? Адамяка убили вечером.
– Потом меня немного разобрало. Я сел на лавку у вокзала и заснул. Разбудил меня сержант Бытонь и приказал уходить домой. Но меня ноги не хотели нести. А как раз в это время на вокзале была патрульная машина, ну, меня и увезли.
– В КПЗ?
– Нет. Сержант из патрульной машины сказал, что не стоит такими, как я, марать порядочную КПЗ, и высадили около моего дома. Им все равно было по пути. Это видели люди, которые живут в кирпичном доме и могут подтвердить. Мать дала мне раза два по морде за то, что я пропил недельную зарплату.
Янушевского снова отправили в КПЗ, а Шливиньска проверила алиби хулигана. Оба милиционера – Бытонь, несший службу на вокзале, и капрал Вонсиковский, обслуживавший патрульную машину, – подтвердили его показания.
После совещания с майором Зайончковским и городским прокурором Шливиньска пришла к выводу, что нет оснований обвинять Янушевского в совершении убийства. Правда, на другие дни, когда были совершены следующие убийства, Тадеуш не мог представить стопроцентного алиби, но не оставалось сомнений в том, что убийства совершил один человек. Решено было освободить задержанного.
Майор Зайончковский язвительно заметил:
– Я говорил, что все так и кончится. Остались с носом.
– Очевидно, – защищалась Барбара Шливиньска, – Адамяк не был той главной фигурой, которая требовалась убийце. Нужно искать дальше.
– Кто на очереди? – рассмеялся поручник Стефаньский.
– Адам Делькот. Этот след самый свежий. Может, еще полностью не остыл.
Сапожник видит все
Раздумывая о том, кто в городе мог бы дать информацию о людях, убитых таинственным преступником, поручник Барбара Шливиньска с самого начала принимала во внимание такие профессии, как официант в популярном ресторане, продавцы и заведующие магазинами, почтальоны, «старушки в окошках», каждая из которых, безусловно, много знала о соседях. Нужно было только найти информаторов и развязать им языки.
Не могла пани поручник обойти своим вниманием и ремесленников. Особенно сапожников, которых посещают чаще, чем, например, портных. Все больше мужчин и женщин покупают готовое платье, но обувь ремонтируют все.
Проще всего было завязать контакт с Юзефом Кунертом, чья мастерская располагалась напротив комендатуры. Достаточно было подойти к окну, чтобы увидеть мастера, сидящего на низкой скамеечке с каким-нибудь башмаком в руке. Клиентура у Кунерта была весьма многочисленной. К ней принадлежали буквально все сотрудники милиции. Ничего удивительного – ремесленник чинил обувь быстро и качественно.
Барбара знала, что этот уже пожилой, шестидесятилетний человек одинок. За мастерской имелась маленькая комнатушка, где Кунерт ел и спал.
Он приехал в Забегово около двух лет назад. Ему удалось достать помещение под мастерскую в хорошем месте, где раньше был продовольственный магазинчик. Своим трудом он быстро добился признания. Это был человек тихий и спокойный. Никто никогда не видел его пьяным. В работе Кунерту помогал молодой парень, которого опытный мастер обучал своей профессии.
Женщине легко найти повод для посещения сапожной мастерской. То туфельки жмут, то ремешок давит, то требуются набойки. Ничего удивительного, что уже скоро Юзеф Кунерт приветствовал Барбару как старую знакомую.
– Вы, наверное, знаете всех людей в городе? – спросила она сапожника, зайдя к нему однажды отремонтировать каблук.
– Ну, всех не всех, но многих знаю. Известно, сапожник сидит, а люди к нему ходят. С каждым всегда перебросишься словом.
– Наверное, и тех, убитых, знали? – Шливиньска решилась приступить к опросу. – Вам ведь известно, что я веду это дело?
– Конечно, – засмеялся Кунерт. – В Забегово нет человека, который не слышал бы об этом и не знал, что вас специально прислали из Ченстоховы, так как наши спецы завалили дело. Остается только ждать, когда этот ненормальный убьет следующего человека.
– В Забегово ничего нельзя скрыть. Тем более меня удивляет, что мы ничего не можем сделать с этим убийцей. Я тоже не могу похвалиться, что у меня дело пошло лучше, чем у моих предшественников.
– Типа, который убивал женщин в Катовице и округе, ловили, наверное, лет шесть. Я читал в газетах, что он совершил двадцать нападений. Но в конце концов все же поймали. Думаю, и вам когда-нибудь повезет.
– Да, но важно найти его как можно скорее.
– Конечно, – согласился сапожник, – прежде чем он прикончит столько, сколько тот, из Катовице.
– Но вы не ответили на мой вопрос. Знали ли вы убитых?
– Адамяка каждый здесь знал как облупленного. Я по кабакам не хожу, пиво у ларьков не пью, поэтому лично с Вицеком не встречался. Но слышал достаточно как о нем, так и о его «коллегах».
– Кто мог его убить?
– Я не раз об этом думал. Как, кстати, и каждый в нашем городе. Полагаю, этот сумасшедший не такой уж сумасшедший. Первым прикончил самого известного в городе хулигана. Другие сразу испугались и притихли. Адамяк и так рано или поздно сгнил бы в тюрьме или болтался на виселице. Его давно уже следовало посадить, но ему везло, он ни разу не нарвался на храбрую девушку, которая не испугалась бы глупой болтовни. Не за что его жалеть, пани поручник. Весь город вздохнул с облегчением.
– В том, что вы говорите, есть немного резонного. Согласна, Адамяк не был светлой личностью. Однако вершить суд и определять наказание – это все-таки компетенция государства, только оно имеет право наказывать за преступления. Хорошо бы мы выглядели, если бы каждый сам определял другому меру наказания.
– Конечно, это так, – признал сапожник, – но государство наказывает не всегда скоро. Возьмем, например, этого Адамяка. Сколько пьянок, сколько драк! Сколько девушек он изнасиловал вместе со своей бандой! Или об этом не знают в нашем городе? И что? Ходил мерзавец на свободе. Жил бы так и дальше, если бы не тот, кто сунул ему нож под лопатку.
– На Адамяка никто не подавал жалоб.
– Конечно, не подавали. Тот, кого избили, боялся идти в милицию, потому что в следующий раз живым бы не вырвался. Сжимал зубы и молчал. А девушки не хотели срамиться. Когда милиция прихватывала хулигана на каком-нибудь скандале, то потом на административной коллегии он получал тысячу или две штрафа и смеялся сотрудникам милиции прямо в глаза.
– Прокурор был бессилен. Даже если до него доходили какие-то слухи о насилии, но девушка не хотела подавать заявление, он не мог возбудить следствие.
– И вы считаете это справедливым?
– Не я составляла уголовный кодекс. Это делали люди более умные, чем мы. Очевидно полагали, что так и должно быть. Кодекс преследует цель не охраны насильника, а охраны женщины. Ей оставлено право принимать решение, оглашать ли о своем несчастье или сохранить его в тайне. Если бы насилие не влекло за собой всего остального… Вы ведь знаете, каковы люди и как они на такие вещи реагируют.
– Все это, возможно, и правильно, в теории. Но вы сами видите, каково оно все на практике в маленьком городе.
– Кроме Адамяка погибли еще три человека. Уважаемые люди, которые никому ничего плохого не сделали. Вы их знали? – Шливиньска хотела прекратить дискуссию.
– Сумасшедшему так понравилось убивать, что он уже не может остановиться. Разве угадаешь, что ему опять взбредет в голову? А тех убитых я не знал. Червономейский жил на другом конце города. Сюда к сапожнику ему ходить было далековато. К тому же он был садовод, а садовод, даже самый богатый, это плохой клиент.
– Почему?
– Садоводы мало ходят в обычной обуви. Все больше в кожаных сапогах. Так выгоднее. К тому же в теплицах и в садах много работы с водой. В сапогах легче. Огороднику двух пар кожаных сапог хватает на полжизни. К тому же такой богач мог и не подбивать себе подметки, а при необходимости покупать новую обувь.
Мастер попал в точку. Шливиньска вспомнила фотографию, сделанную милицейским фотографом сразу после обнаружения убийства. На ногах убитого были высокие черные новые сапоги.
– Ту пенсионерку, Марию Боженцку, я никогда в жизни не видел, – продолжал Кунерт. – Я не тот человек, который пользуется услугами подобных теток. Если мне нужно выпить бутылку пива или рюмку водки, я могу сделать это днем в государственном магазине. Кстати, мое здоровье не позволяет мне пить.
– Вы не похожи на больного.
– Я хорошо знаю, что долго не протяну. Врач сказал – у меня что-то не в порядке с внутренностями. Дает различные капли и порошки, но ничего не помогает. Хоть он и отрицает, но я думаю, это рак.
– Что вы говорите! Откуда сразу рак? Мало ли какие бывают у людей непорядки с желудком!
– Пани поручник, я о себе знаю. Каждому рано или поздно суждено умереть, и я не жалуюсь. Я одинок, свое прожил. Не на что жаловаться, нет причин и цепляться за жизнь. А Делькота немного знал. Раза два он приносил мне обувь в ремонт. Однажды зашел в мастерскую. Как раз никого не было, и Казик, это мой ученик, куда-то ушел. Делькот спросил меня, не куплю ли я кожу.
– Какую кожу? С нелегального кожевенного завода?
– Нет. Он мне предлагал очень хорошее шевро. Показывал пробу. Высокое качество. Скорее всего, кожа импортная. Хотел продать сразу всю партию.
– И большая она была?
– Больше чем на сто тысяч злотых. Дешево продавал. По количеству и цене я понял, что товар это краденый. Естественно, я не купил. Отговорился, что у меня нет денег и шевро мне не нужно, потому что я не шью новую обувь, а только ремонтирую ношеную. Он, кстати, сказал, что у него есть оптовый покупатель, но не в Забегово, а ему хотелось продать здесь, в городе.
– Откуда у Делькота могла быть кожа? Сапожник усмехнулся.
– Пани поручник, мало ли всякого добра проходит в вагонах через станцию Забегово? Кто, как не составители поездов, могут знать, что в этих вагонах?
– Но ведь они закрыты и опломбированы.
– Большое дело – вытащить проволоку из пломбы и потом опять ее всунуть. Немного разогреть свинец, и никто не узнает, что пломба нарушена.
– В Забегово в последнее время не было жалоб на кражи из железнодорожных вагонов.
– Я не говорю, что они брали товар из вагонов, предназначенных для нашего города. Если он взял шевро, например, из вагона, идущего из Чехословакии в Шецин или наоборот, то кражу обнаружат как раз в Щецине или в Праге. Я ни в коем разе не обвиняю этого человека, – предостерег Кунерт. – Не знаю, откуда у него была кожа. Знаю только, что он хотел мне продать большую партию шевро, и это был превосходный товар. Он не говорил, откуда товар, я тоже его не спрашивал. Разговор был коротким. Я ответил, что кожу не куплю, и Делькот ушел. Больше он в моей мастерской не показывался.
– Можно с уверенностью на девяносто процентов сказать, что тот товар был краденым. Почему вы не сообщили об этом в милицию или кому-нибудь из наших людей?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26