Мы не можем ими пренебрегать, не важно, что мы о них думаем. Есть система, которая принимает решения в таких случаях, и мы должны делать то, что нам говорят, нравится это нам или нет.
Какая чушь. Я и есть система. Я решаю, кого преследовать и до какого предела. Я бы никому не позволил лишить меня права принимать решения. Тем более гну ному извращенцу, которому удалось проложить путь сердцу своей жертвы.
— Ты понимаешь. Том?
— Да. — Он перестал плакать.
Вот где был подкуп. Мне надо было знать точно, проиграл я или нет. Я пытался занять место не только отца Томми.
— Но ты можешь послать систему к черту, — добавил я. — И меня тоже. Тебе лишь придется найти кого-нибудь другого, чтобы он рассказал о том, что ему сделал Остин.
Жаль, что я не видел своего лица. Я утратил строгость. Я старался выглядеть мужественным, но уязвленным, готовым к самому худшему. Томми пристально посмотрел на меня, как будто мог разобраться в тонкостях выражения моего лица и в том, что за этим скрывалось.
— Нет, — наконец сказал он. — Я сделаю это. Можете на меня рассчитывать.
— Молодец, — ответил я и невольно обнял его.
Я не стал задерживать его в своих объятиях, затем мы пошли на кухню и стали готовить сандвичи с сыром. Томми они нравились. Я еще с полчаса побыл с ним после прихода его родителей. Уходя, я пожал ему руку. Он был таким маленьким, что я мог бы поднять его одной рукой. Я мог заставить его делать то, что я хотел, но это бы не сработало. Он должен был любить меня. Я вопросительно взглянул на Томми, и он кивнул.
Я не совсем слепой. Глядя на Томми и его отца, я как будто рассматривал старые семейные фотографии. Томми был моим сыном в миниатюре. Его отношения с отцом были похожи на мои с Дэвидом. Его отец был слишком занят, чтобы заниматься им, исключая редкие моменты, когда он все же вспоминал о сыне, что только пугало мальчика, а не успокаивало его. Тот месяц, что я провел с Томми, прогуливаясь с ним, играя в мяч, примерно равнялся тому времени, которое я провел с Дэвидом, когда он был еще ребенком.
Я не знал, застану ли сына дома в пятницу вечером, но он оказался там, и не один. Викки открыла дверь.
— А, здравствуйте, — сказала она, не в пример прежнему, теплее.
Она выглядела сногсшибательно в длинном белом платье, которое оттеняло загар ее мягкой кожи. Светлые волосы были распущены и укрывали плечи. Нос был усыпан веснушками, чего я раньше не замечал. Серьги свисали до середины шеи.
— Тихий вечер в домашней обстановке? — спросил я.
Она засмеялась.
— Мы собираемся на бал.
По ее виду можно предположить, что поедет она туда в карете, которая начала карьеру простой тыквой.
— Надеюсь, что ты будешь почетным гостем, потому что затмишь всех остальных.
Она улыбнулась в ответ на комплимент.
— О, я даже наполовину не готова, — сказала она. — Входите.
Я вспомнил, что видел Викки оживленной считанные разы. Обычно она была холодна, как будто с трудом выносила нашу вынужденную встречу. Сегодня же вечером она выглядела такой счастливой, что вселила в меня огромную надежду.
Если бы Дэвид тоже выглядел счастливым, я бы просто немного поболтал и ушел. Он был в своем кабинете, сидел на углу кофейного столика, облокотившись о колени с бокалом в руках. Телевизор работал, и он смотрел в его сторону, но вряд ли понимал, что происходило на экране.
— Посмотри, кто пришел, — объявила Викки таким тоном, который я прекрасно знал после двадцати пяти лет семейной жизни. Он означал: «Встрепенись, Дэв, мы не одни».
— Привет, папа, — сказал Дэвид скорее озадаченно, чем обрадованно.
Никогда не видел его в смокинге.
— Ты выглядишь почти так же привлекательно, как Виктория, чтобы удостоиться чести сопровождать ее, — сказал я, подавив желание поправить ему галстук и лацканы. Мне следовало что-то добавить, чтобы не молчать. — Собираешься на бал?
Дэвид смущенно улыбнулся.
— Акт благотворительности, в которую нас втянули.
— Он имеет в виду, что я его втянула, — вставила Викки. — Извините, мне надо закончить макияж, иначе мы никогда не выйдем из дому. Простите, Марк.
Я вовремя повернулся, поймав взгляд, который она метнула в сторону Дэвида. Она улыбнулась мне.
— Ничего, я зашел на минутку.
— Предложи отцу выпить, — на прощание бросила Викки.
Дэвид улыбнулся, как маленький мальчик, и протянул мне бокал.
— Вот, осталось чуть-чуть, — сказал он. — Это мой бокал.
Я отказался.
— Спасибо, я только что обедал. Так вы собираетесь куда-то вместе? — сказал я так, будто обращался к знакомым, которых встретил в фойе театра.
— Такое иногда случается, — ответил Дэвид.
От него ничего нельзя было утаить, он был очень сообразителен.
— Рад это слышать. — Я обвел глазами комнату в поисках темы для разговора. Я чувствовал себя неловко. — Может, сыграем как-нибудь в гольф? — внезапно спросил я.
— Не в эти выходные, но возможно, на следующей неделе.
Я кашлянул.
— Ну, это несколько проблематично, у меня на понедельник назначено первое заседание суда. Но так только все завершится, посмотрим…
— И выборы, — добавил Дэвид. У него на лице отразилось удивление с долей высокомерия: мое появление хоть и было полной неожиданностью, но я оправдывал его ожидания.
— О, черт с ними, с выборами, — сказал я. — Возможно, они уже ничего не решат. Но этот суд важен для меня.
Дэвид и не пытался вникнуть в мои опасения. Он кивнул, как будто уже обо всем знал.
Я начал отступать к двери.
— У тебя все в порядке, кроме того, что тебе не хочется ехать на бал?
— Мне все равно, — сказал он.
— Правда? Ты выглядишь очень расстроенным.
— Ты бы с большим удовольствием обнаружил меня в одиночестве? — спросил он.
Я уже подобрался к двери, ведущей в коридор.
— Я просто так зашел, без тайной мысли. Я хотел тебя увидеть. — Как обычно, я ретировался, отражая атаки на бегу. Что бы я ни планировал, мои планы проваливались. Я остановился.
Дэвид насторожился.
— Зачем? — спросил он, невольно выдавая надежду и свою уязвимость.
— Потому что я люблю тебя, Дэвид. Я тревожусь о тебе. Я не испытываю неприязни к Викки. Но она не мой ребенок. Я забочусь о тебе. Если бы ты был счастлив, я бы успокоился. Но при каждой встрече ты либо один, либо кажешься несчастным.
— У меня все хорошо, — настаивал он.
Я смотрел на него. Он не переносил моего пристального взгляда. Он махнул рукой, расплескав содержимое бокала.
— Ты заботишься о том, чего я хочу, — спросил он, — или о своих представлениях о моем счастье?
Я не ответил.
— Я в порядке, — упорствовал он.
Он читал по моему лицу.
— Послушай, — сказал он, взял меня за руку и провел через кухню и заднюю дверь во дворик.
Там росли два ореховых дерева, тень от которых заглушала растительность. Опавшие листья лежали на голой земле.
— Я не должен ничего тебе объяснять, — сказал Дэвид.
— А мне и не нужно объяснений.
— Папа, я счастлив. Я живу той жизнью, которая мне нравится. Может, мы с Викки не любим друг друга, но нам удобно. Мы не цепляемся друг к другу, мы занимаемся своими делами.
Я был в шоке. Не любят? Они были слишком молоды, чтобы разлюбить.
— Но это не брак, — сказал я.
Дэвид вздохнул.
— Нет, это брак. Наш брак.
Я продолжил, подбирая слова:
— Это отношения соседей по квартире. Или… деловых партнеров.
Уязвимость исчезла из взгляда Дэвида. Он смело смотрел на меня.
— Я так представлял себе брак, — сказал он. — Люди живут в одном доме и терпят друг друга. Улыбаются за завтраком, потом погружаются в свои заботы.
Меня покоробило от его откровенности, и я дал ему это понять. Он походил на испуганного парнишку, который врезал своему противнику, но не ожидал, что пойдет кровь. Так что жестокость не была ему свойственна. Я тихо ответил:
— Дэвид, ты не прав. Ты мало видел. Мы с твоей матерью любили друг друга. Господи, мы были влюблены, еще будучи восемнадцатилетними, и больше такой любви в нашей жизни не было. Повторить подобное невозможно. Мы… — Я онемел, вспомнив, какой была Луиза. Юная Луиза. Ее лицо, она смеется, плачет, смотрит на меня. Зеленые поля, густые леса, море. Борьба с одеждой, с пуговицами. Часы, проведенные в молчании наедине, подготовка к экзаменам, молниеносный одновременный взгляд. — Тебя тогда еще не было, Дэвид. Ты не можешь отрицать, что наша любовь существовала. Ты отрекся от прошлого, Дэвид. Куда ты торопишься?
— Я вас видел вместе, папа. Что толку в страстной любви, если она улетучилась бесследно? Вы могли провести в молчании целый вечер.
— Мы прожили вместе полжизни, Дэвид. Больше, чем ты существуешь на свете. Многое теряется за такой промежуток времени. Это не значит, что ничего не осталось или мы оба жалеем об этом времени. Я бы не отказался от моих воспоминаний…
— Но понимаешь, — резонно заметил он. — Мы с Викки просто раньше подошли к этому пределу, легче, без горечи.
Я испуганно уставился на него.
— Когда-нибудь тебе будет сорок, Дэвид, и ты взорвешься.
К нему вернулось самообладание и вместе с ним чувство превосходства.
— Не думаю, — уверенно сказал он.
Мы вернулись в дом, прошли через гостиную. Я не собирался медлить. Лучше в таких случаях просто уйти, не смаковать неприятные минуты.
Думал ли я, что все так кончится?
Я повернулся у двери. Дэвид чуть не налетел на меня.
— Я никуда не денусь, — сказал я ему. — Ты легко сможешь меня найти. Если я тебе понадоблюсь, дай мне знать, хорошо?
Он уже не выглядел таким самоуверенным, скорее удивленным. И это было лучшее, на что я мог надеяться. Я порывисто обнял его. Он даже не пошевельнулся.
— Передай Викки, что я попрощался, — добавил я.
В субботу вечером, в последние выходные перед судом, я приехал в дом в районе Террел-Хилл, прихватив маленький скромный букет цветов. Это был оштукатуренный дом, большой и внушительный, с огромным окном. Круговой подъезд к дому занимал почти весь дворик, оставив нетронутым лишь крохотный, малопривлекательный кусочек земли, усаженной цветами, увядшими в преддверии зимы. Я стоял и смотрел на дом, прикидывая, стоит ли смыться, пока не поздно.
Но в этот момент парадная дверь распахнулась, и я без колебаний направился к ней. Девушка несла в руках сумку с одеждой. Она остановилась в дверях, обернулась и что-то крикнула. Когда я подошел ближе, она внезапно развернулась, почти столкнувшись со мной нос к носу, и выпалила:
— О! Привет! Я забыла, что мама кого-то ждет.
Доктор Маклэрен вставила:
— Не верь ей, она уже пять минут стоит в холле с сумкой в руке и выглядывает из-за занавески.
Девушка снисходительно улыбнулась. Ей было около двадцати, длинноногая и худая — даже слишком. Если только не была фотомоделью — с длинными волосами до плеч, блестящими глазами и светлой кожей, она бы ничем не выделялась, ее спасала улыбка и оживленная мимика, но мне не пришлось ее долго разглядывать.
— Имей в виду, что она должна была уехать еще днем, — продолжила Дженет, — пока не услышала, что ко мне придет гость.
— Меня зовут Элоиза. — Она крепко пожала мне руку. — Мам, ты не прихватишь еще одну сумку? Вы знаете, как их надо укладывать одна на другую?
Дженет приветливо улыбнулась, скрываясь в доме, я же сказал:
— Не совсем, — и подошел к спортивной машине с откидным верхом, стоявшей на дорожке.
Элоиза небрежно бросила сумку на заднее сиденье.
— Не важно, просто надавите, когда я скажу, ладно? — попросила она.
Я положил цветы на машину, но она тут же вырвала их у меня.
— Нет, только не на капот, они завянут. Цветы. Это так…
— Только не говорите, «мило».
— …наполнено смыслом. Никто уже цветы не дарит.
Вот такой разговор я хотел вести в день первого свидания Дины: ничего не значащая дружеская болтовня.
Я удержался от того, чтобы засунуть руки в карманы.
— Я приехал по делу. Мы должны оговорить свидетельские показания твоей матери в суде.
Элоиза подошла ко мне ближе, протянула букет.
— Правильно, вы принесли цветы, чтобы ввести в заблуждение соседей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60