Но слово «чутье» исключите из своею лексикона — оно отдает мистицизмом.
Стеши Ковачев с рассеянным видом пожал плечами. Ему не хотелось спорить.
— Конечно, — продолжал Аввакум, ощущая потребность в собеседнике. — недостаточно одною лишь умения наблюдать, разумно анализировать и обобщать. Спору нет, это основные средства при поисках истины. Но если мы ограничимся только ими, мы окажемся неисправимыми схематикам, будем лишь холить вокруг да около — двигаться по орбите истины, а в саму истину едва ли проникнем Вам ясно?
Слави Ковачеву далеко не все разглагольствования Аввакума казались ясными. Но боясь, что его примут за тугодума, он утвердительно кивнул головой.
Необходима еще техника, информация и многое другое, — сказал он.
Аввакум пристально посмотрел на него и покачал головой. Огонек в его глазах погас, желание спорить пропало. Он снова почувствовал, что его охватывает отвратительное, болезненное чувство одиночества.
— А не выпить ли нам по рюмке коньяку? — предложил вдруг он. Они чокнулись. Аввакум одним духом опорожнил свою рюмку и налил еще по одной.
У Слави Ковичсва словно прибавилось смелости.
В сущности, я пришел к вам попрощаться, — заговорил он. Завтра можно сказать, — он театральным жестом взмахнул рукой, — я опускаю паруса и бросаю якорь в тихой заводи. Получил новое назначение начальник районного управления милиции в городе Русе. Работа более ответственная, но куда тише и спокойнее, чем здесь.
— Да, — заметил Аввакум и замолчал. Новость не очень удивила его. — Вы сами хотели, чтобы вас переместили? — почти равнодушно спросил он.
— Сам, — подтвердил Слави Ковачев — Бактериологическая диверсия в Родопах заставила меня серьезно подумать о себе: нелегко пережить две неудачи подряд. За этот год я дважды дал маху. А наше дело не пустяковое. Ошибочная гипотеза может стоить жизни невиновному и причинить страшный ущерб. Дрожь пробирает, как подумаю о Парашкевове и о Тешкове. Я, можно сказать, человек с железными нервами, но в последнее время просыпаюсь по ночам, таращу глаза в темноте и не могу заснуть. Кстати говоря, успехами по службе я вовсе не так уж обижен. Но теперь, похоже, настали другие времена, а я оказался не подготовленным к переменам. Мне всегда везло, когда противник действовал дерзко, жестоко, но обыкновенно. Сколько разных типов, например, переходят границу и проникают в страну. Ну что ж! Я вынюхивал их явки, связи, устраивал засады. Бывала и стрельба и погоня, и риск был, подчас приходилось туго, но в большинстве случаев я справлялся с детом. Теперь же они действуют по-другому, исподтишка, в перчатках. Так скрыто и замаскированно действуют, что дух захватывает, как подумаешь. Будто в шахматы с нами играют. И горе тебе если ты окажешься малоопытным игроком! Я вполне согласен с вашим замечанием о чутье. Раньше, когда мы гонялись за ними по лесам, чутье играло большую роль. Пойдет негодяй по той или иной тропинке, осмелился ли спуститься с гор на явку — все это я в большинстве случаев чуял и долго не раздумывал. А теперь. чтобы разгадать их ход, приходится решать математические задачи, и притом сложнейшего типа. Случай в Момчилове и диверсия с ящуром были задачами как раз такою рода. Я пытался их решить, работал на совесть, для меня это было делом чести, — но провалился. В обоих случаях оказался несостоятельным. Либо школа моя устарела, либо математический подход не по мне. Одно из двух. Но, во всяком случае, я сделал для себя правильный вывод. Вы как думаете? Аввакум отпил из рюмки и пожал плечами.
— Я ничего не думаю, — сказал он. — Знаю только, что Русе — приятный город. Есть театр, опера, завод сельхозмашин. И судостроительный, если не ошибаюсь. За последнее время русенские футболисты стали делать явные успехи. А вы как считаете?
Слави Ковачев хотел было что-то сказать, но умолк и махнул рукой.
— Да! Я забыл еще про Мост дружбы, — улыбнувшись, заметил Аввакум.
Наступило молчание.
Слави Ковачев поднялся, прокашлялся и, покраснев от смущения, протянул Аввакуму небольшой сверток.
— Портативная кинокамера, — сказал с улыбкой Аввакум. — Конечно, ведь по форме она напоминает пистолет с барабаном. Это нетрудно определить даже сквозь газету. — Он взял сверток. — Зачем вы ее принесли?
— Дарю вам.
Аввакум нахмурился и положил аппарат на столик.
— Возьмите его, — сказал Слави Ковачев. — Я не испытываю никакого влечения к съемкам, уверяю вас. Этот аппарат мне привезли из Германии года два назад, и он так и лежит без пользы. А вам такая вещичка пригодится. Возьмите.
У Слави Ковачева даже выступила испарина на лбу. Он был очень самолюбив, и нерешительность Аввакума задевала его за живое.
— Сегодня я в третий раз получаю «мат», — сказал Аввакум, пытаясь улыбнуться. — Прежде всего я не ожидал, что вы все же поймете собственные слабости. Далее, мне никогда и в голову не приходило, что вы посетите мой дом. И, наконец, что именно вы осчастливите меня таким ценным подарком. Итого: три плохих отметки по психологии — предмету первостепенной важности в нашей профессии. Это очень серьезный пробел, и мне остается только утешаться поговоркой, что человек учится, пока жив.
Ему хотелось пошутить, сказать что-нибудь веселое, но, как назло, все шутливые слова и мысли словно выскочили из головы. Слави Ковачев вытянулся по-военному и подал руку.
— Будьте здоровы, дружище. Желаю радости и счастья! — сказал с улыбкой Аввакум.
Проводив Слави Ковачева, он, не глядя, убрал кинокамеру в ящик стола, распахнул обе створки окна и высунулся наружу. Монотонно и тихо моросил холодный дождь.
3
Прежде чем приступить к третьей главе моего рассказа, я хотел бы несколько слов посвятить самому Аввакуму — его привычкам, вкусам, образу жизни.
Что касается одежды — он всегда был элегантен. Но я сразу же должен оговориться, что его элегантность не бросалась в глаза, в ней не было ничего преднамеренного, никакого подчеркнутого следования моде. Он терпеть не мог пестро-крикливую одежду спортивного стиля, которой чрезмерно увлекается молодежь. Он предпочитал темные костюмы и белые рубашки с крахмальными воротничками и манжетами. Запонки в виде золотых розеток с выпуклой яшмой в середине были сделаны по заказу.
Даже в жару он не ходил в одной рубашке, не признавал он и джемперов, предпочитал им строгие жилеты, несмотря на их традиционность и старомодность. Традиционен и несколько старомоден был и покрой его костюмов — всегда свободных и умеренно официальных.
Высокий и еще более стройный в своих свободных, подчеркнуто строгих костюмах, с седоватыми висками, он походил на пожилого холостяка, на мопассановских художников, переживших славу своей блестящей, безнадежно угасающей школы.
Из искусств Аввакум предпочитал изобразительное и хореографическое. Драматический театр и концерты он почти не посещал, но зато не пропускал ни одной выставки, будь то известный или начинающий художник. Его часто можно было застать в каком-нибудь углу картинной галереи, возвышающегося на целую голову над остальными посетителями и большей частью со скептическим или кислым выражением на лице. Археолог и реставратор по профессии, он имел дело с классикой, но вне своей мастерской всегда был ярым противником тех, кто грубо и механически копирует классические формы, не сообразуясь с ритмом и особенностями современной жизни. К попыткам бежать от реализма, примеры которых встречались на любой выставке, он относился критически. Но в то же время его раздражал и закостенелый реализм, чуждый поискам новых форм и цветовой выразительности.
Хорошие балетные премьеры были для него настоящим праздником. Наблюдать гармоничный ритм движений и отгадывать их психологический подтекст доставляло ему не меньшее удовольствие, чем решать труднейшие алгебраические задачи.
Он любил читать, но главным образом научную литературу — по археологии и истории.
Аввакум не ходил на спортивные состязания, но до тонкостей знал все спортивные новости.
Он не был скрягой, но и не сорил деньгами. Дружил с художниками и археологами, иногда ночи напролет проводил в кругу друзей. Но более всего любил он бродить по улицам, разглядывать прохожих, фасады домов; по вечерам, закурив трубочку, расхаживать по комнате, а в холодную погоду, когда в камине горит огонь, — задумчиво глядеть на пламя, погрузившись в огромное кожаное кресло.
В тот год ранняя осень в Софии была чудесной — теплой и тихой. Над городом кротко сияло ясное лазурное небо. В Парке Свободы, в его рощицах и аллеях, золотистые краски долго сохраняли свой чистый блеск. Только после первых неожиданных ноябрьских заморозков золото померкло и мертвящие краски охры наложили свой тоскливый отпечаток на смирившуюся со своей судьбой природу.
Вскоре ползущие с Дуная черные тучи перевалили через хребет Стара-Планины и, гонимые северным ветром, залили неудержимым потоком небесный простор над Софийской равниной. Стало мрачно и холодно; зарядили тихие, нудные дожди.
Аввакум запер мастерскую, надел свой длинный непромокаемый плащ и побрел по улицам. Дождь хлестал в лицо, не позволяя вглядываться в прохожих; прогулка утрачивала свой смысл.
Мысленно кляня дождь и мерзкое настроение, он машинально прочитал надпись на угловой табличке — улица Веслец. Где-то неподалеку жила официантка из ресторанчика в котором он угощал когда-то обедом добряка Анастасия.
Он подружился с ней еще в ту пору, когда Сия вышла замуж за его приятеля инженера с завода электрооборудования. Однажды Аввакум случайно столкнулся лицом к лицу с молодоженами, деваться было некуда, .и все трое испытывали страшнейшую неловкость. Сия уставилась себе под ноги, инженер залепетал что-то невразумительное, принося извинения за то, что не пригласил Аввакума на свадьбу, а Аввакум натянуто улыбался и недоумевал — неужто он когда-то любил стоявшую перед ним пунцовую от смущения светловолосую куклу? Когда-то он целовал ее и она в долгу не оставалась, а супруг и не подозревал об этом —история, достойная сожаления и совсем не во вкусе Аввакума. Однако он первым вышел из положения и с присущей ему любезностью предложил выпить за здоровье новобрачных. Приглашение явно отдавало грубым злорадством, но растерявшиеся молодожены не нашлись, как отговориться.
Они зашли в ближайший ресторанчик. После первого же бокала вина Аввакум повеселел, а после второго вдруг заметил, как мила пухленькая курносая девушка, обслуживавшая их столик. Официантка улыбнулась Аввакуму, что очень не понравилось Сии. Глаза у нее сверкнули, и эго очень понравилось Аввакуму. Инженер ничего не заметил — он любил хорошо поесть и увлекся закуской.
Затем пожелав по обычаю новобрачным счастья, Аввакум вышел проводить их. Сия обиженно повернулась к нему спиной, а супруг, расчувствовавшись с благодарностью пожал Аввакуму руку и даже лукаво подмигнул на прощание.
Когда молодожены ушли, Аввакум вернулся к столику, подозвал официантку, поболтал с ней о том, о сем, а вечером они вдвоем отправились в цирк. Сидя плечом к плечу рядом с ней, он видел перед собой сверкнувшие глаза Сии. Вот что вспомнил Аввакум, раздумывая, стоит ли заглянуть в знакомую комнатку под крышей.
А дождь моросит по-прежнему.
Зачем подниматься на пятый этаж, если после на душе станет еще тоскливее?
Он повернул обратно. Остановится на минуту перед витриной книжного магазина, пробежал глазами по названиям. «В последнее время я стал мало читать — упрекнул он себя. Аввакум зашел уже бы то в магазин, но вспомнив, что вся комната у него уже и так завалена книгами и если купить еще, то их придется складывать на пол или на стулья, он быстро вышел и направился к парку.
Привычка к ассоциативному мышлению постепенно подвела его к проблеме, которой он еще не занимался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16