.. На большее он не мог рассчитывать, так как его руки были заняты штурвалом. Но я поняла, по интонации, что он торопит меня, что он жаждет меня, несмотря на то, что находится при исполнении служебных обязанностей и не имеет права упускать из виду хотя бы линию горизонта. И я набросилась на его открывшееся мне во всем своем неземном великолепии чисто русское мужское достоинство. Как тигрица или, что ближе к насущной морской тематике, как акула.
Но какое же тягостное, невероятное разочарование ожидало меня! Несмотря на мои губы, руки, ноги, зубы, нос, язык, которые я пустила в ход, я не сумела - впервые в жизни! поверьте, не вру! - привести этот вяленький, абсолютно безынициативный мужской мускул в доблестное состояние боевой готовности! Где вы, предвкушаемые, вымечтанные яростные объятия? Где бешеная, неодолимая тяга двух тел?
На прощание я стукнула мизинчиком по этой убогой мужской плоти, висящей словно дохленькая колибри.
Не утерпела и стукнула ещё раз, потому что никогда, никогда до сих пор ни один мужской член не оскорблял так мое женское достоинство!
Я даже не взглянула в лицо этому нелепому капитану или штурману, надела свои трусики, натянула джинсы и горделивой походкой полноценной женщины удалилась прочь.
Однако, проходя по палубе и глядя, как утренние солнечные лучи сияют в капельках воды, увесивших леера, я вдруг искренне и очень тревожно засомневалась: а надо ли было бросаться на этого русского штурмана и прилагать столько усилий, чтобы сдернуть тугую "молнию" на его брюках, если в душе, в сердце у меня неизменно присутствует образ русского богатыря-блондина с удивительно сексапильным привкусом его криминогенного прошлого? И, получается, я как бы попыталась изменить своей любви? Не так ли? А разве иначе, как любовью, назовешь мое безутешное, постоянное, горячее, неустрашимое желание ощутить глубоко-глубоко в себе присутствие, скажу так, русского "сувенира", а точнее, русского могучего "саксофона", а для тех, кто сразу не догадался, о чем речь, уточню с чисто медицински-научной дотошностью - о мужском члене держу речь...
И вдруг мне стало так радостно-радостно. А ведь я абсолютно не изменила своему "новому русскому"! Судьба не позволила! Но так или иначе я чиста перед ним! Я как-то же вдруг почувствовала, что последнее мое приключение было бы совсем лишним, потому что вот-вот - и мы столкнемся с "новым русским" в каких-то совершенно необыкновенных, непредвиденных исключительно романтических обстоятельствах и... сначала какие-то скользящие, летающие, лихорадящие, трепетные поцелуи, похожие на касание мохнатых спинок гусениц или муравьиных босых ножек, потом он схватит меня и как бы закрутит спиралью и как бы задушит ожесточенным, неукротимым, как скачок леопарда из зарослей, поцелуем. А потом, потом, когда моя воля окончательно ослабеет и я ощущу, будто падаю, падаю в какие-то немереные, вулканические глубины страсти, он, овеянный запахом русской тройки, неудержимо мчащейся куда-то, и отчасти Тунгусского метеорита, наконец-то, наконец раздвинет мою смертельно истосковавшуюся, безраздельно преданную ему сокровеннейшую плоть своим великолепным, искрометным, королевским жезлом...
Я вернулась в свою каюту, приняла душ, побрила ноги, овеяла свое восхитительное тело дезодорантами и духами и села ждать своего безумно любимого, неимоверно искусительного "нового русского". Правда, ещё хорошенько почистила зубы, потому что как же иначе... И слегка откинулась в кресле, чтобы он сразу увидел, как хорошо смотрится мое голенькое, славное американское тело в сиянии первых утренних чистых лучей...
И - хотите верьте, хотите нет, но это было, было! Вдруг я услыхала что-то похожее на хлопки... Словно где-то кто-то с излишним усердием хлопает дверью. Потом этот звук приблизился... Я не устояла от любопытства и приоткрыла дверь.
В ту же секунду эта моя дверь распахнулась так, что хлопнула меня по лбу и грудкам, которые уж так устроены, что неизменно смотрят вперед, как орудия, готовые к бою...
А дальше... дальше... в мою комнату ворвался огненный вихрь, и этот огненный, опаляющий вихрь оказался тем самым "новым русским", которого я так давно, так трепетно, так безутешно любила, почти от самого Гонконга... И который таким трогательным показался мне, когда вынырнул из бассейна абсолютно голым, потому что его трусики-сюрприз растаяли в морской воде. Он, хоть и при деньгах, как всякий "новый русский", не догадался, что купил по дорогой цене смешную, опасную вещь и в самом деле насмешил весь пароход.
Но самое удивительное - он и в моей каюте оказался голым. Ну абсолютно голым! Только с толстой золотой цепью на шее и револьвером в руке. И без бумажника, естественно. Куда бы он мог засунуть бумажник, если, повторяю, был абсолютно, досконально голым?
Но меня его бумажник, как вы понимаете, нисколько не интересовал. Зато все его подлинные драгоценности и сокровища, все его восхитительное, почти необъятное "орлиное гнездо", дымящееся светлым мехом, с могущественным "саксофоном", великолепным отборным "супербананом" в самом центре были тут как тут... И этот "саксофон-супербанан" тотчас поразил меня и сокрушил своей наглядной, породистой, несколько высокомерной мощью... И я онемела вовсе не оттого, что "новый русский" держал в руках грозный пистолет, не оттого, что напористый грохот чьих-то ног, обутых в твердую обувь, потряс дверь моей каюты, а оттого, что невероятная, заветнейшая мечта моя сбылась - я имею возможность видеть вблизи так много дикой, восхитительной русской плоти... И, кажется, только тут, сейчас, я поняла, отчего древние греки так чтили фаллос...
Но сейчас же меня взяло сомнение, а привелось ли этим самым древним грекам хоть раз за всю их длинную, путаную историю увидеть живой, натуральный фаллос, светящийся изнутри какой-то неведомой, поистине волшебной, неразгаданной, русской, немножко лукавой, отчасти простодушной силой и безудержностью? Думаю, что нет.
... Меня, если честно, никогда не волновали всякие эти политические события и катаклизмы. Я давно, согласно собственным вкусам, поделила мин не на угнетателей и угнетенных, не на хозяев и работодателей, не на классы, не на фирмы и банки, а просто и ясно и наиболее, считаю, рационально и справедливо - на мужчин с фаллосами и женщин, предназначенных этими инструментами пользоваться в меру сил и возможностей. Так что я не бросилась к этому русскому с дурацким вопросом:
- Что происходит? Против кого ты? И за что воюют они? На чьей стороне справедливость?
Я видела только одно - как прекрасен мужчина в пылу сражения! И, возможно, накануне смерти! За ним охотились! Его хотели убить! Его застали врасплох! Он даже не успел приодеться!
Немножко я догадывалась, конечно, что, скорее всего, тут замешано его криминальное прошлое. А, возможно, и настоящее, потому что в дверь каюты не только молотили ногами, но изредка выкрикивали некое угнетающее слово, похожее на слово "полиция"... Ну я не стала углубляться. Я подарила этому храброму "новому русскому" одну из своих очаровательных улыбок и, чуть изгибая стан, наклонилась над холодильником, вытащила бутылку виски, приготовилась налить в рюмку...
Но "новый русский" тотчас неописуемо прекрасным жестом смелой, загорелой, нетерпеливой, настоящей мужской руки выхватил у меня из рук эту бутылку и, запрокинув голову, набулькал в себя живительной влаги сколько хотел и смог и посмотрел на меня чарующим взором наглеца, авантюриста и насильника. И, видимо, он все понял по моим глазам и остро отточенным, прелестным, напрягшимся грудкам...
- Как мне повезло! - проговорил, обшаривая мое тело неподражаемо нахальным, приметливым глазом.
И как он догадался, что со мной надо говорить по-английски? Наверное, все-таки мой образ запал ему в душу, хотя в силу каких-то непонятных пока обстоятельств он вынужден был вытолкать меня из своей каюты, когда я сама пришла к нему.
Но это уже в прошлом! А настоящее сияло и переливалось! Он, весь, целиком, принадлежал мне! И так просто это не могло закончиться на этот раз - это я чувствовала.
Обстоятельства между тем словно спешили нам навстречу. В дверь выстрелили. Мой "новый русский" выстрелил в ответ, схватил меня не очень ловко, но прочно за шею и повалился вместе со мной в дальний угол, за спинку кровати. И для меня это оказалось совершенно роковым. Видит Бог, никогда ни один мужчина не возбуждал меня сильнее и безумнее, чем этот потный, отстреливающийся "новый русский", пахнущий порохом, дымом и пламенем. Пистолет в его властной, опасной руке гляделся поразительно сексапильно и невольно звал мой взор туда, туда, где слегка примятое от неудобной позы сияло, переливалось, искрилось его "орлиное гнездо"...
- Милый, займемся любовью, - прошептала я, немножко неудачно выбрав момент - он целился в темные фигуры, видневшиеся в иллюминаторы. Но - что даже поразительно! - он нисколько не раздражился и, выстрелив, сказал весело и беспечно:
- А почему бы и нет? Все равно хана!
Я все его слова истолковала правильно, только слову "хана" не нашла объяснения. Но оно мне все равно понравилось, потому что от него так бодро, жизнеутверждающе повеяло русским простором, тайгой, Сибирью, широкой русской душой...
Как же, какими словами описать, что между нами произошло? Вряд ли смогу. Но попробую. Это было что-то невероятное, что-то невозможное, что-то исключительно безрассудное и вместе с тем такое неподдельно натуральное! И я до сих пор не могу взять в толк, как он, этот неслыханный, необыкновенный, неблагонадежный русский мог отстреливаться одной рукой от наседающих, беспощадных полицейских, а другой - ублажать все мои самые сокровенные, самые истомленные слишком долгим ожиданием местечки! Но делал он все превосходно, ловко, с исключительным, небывалым профессионализмом, лишь изредка используя мое трепещущее в сильнейшем, неукротимом оргазме тело в качестве бруствера, на котором удобно удерживать стреляющую руку.
Наша любовь пахла порохом и ещё очень ярко, насыщенно французскими духами, потому что во флакон попала пуля, и жидкость пролилась нам как раз в расщелину, туда, туда, где, наконец, соединилась наша бурная, безудержная плоть, то и дело вздымающаяся на гребень невероятного, волшебного, неземного наслаждения в волнах то и дело накатывающегося исключительно сексапильного, напевного, сверхбожественного оргазма.
В момент коротенькой передышки, когда наши враги что-то поутихли, видимо, совещались, свесив свои никчемные, по-казенному скучные членики, как бы нас удачнее захватить, мы неутомимо продолжали насыщать друг друга фантастической изумительно-взбадривающей любовью. Мое тело лежало перед ним как раскаленная утлая ладья, а он, чуть отведя вбок руку с пистолетом, пахнущим и на расстоянии невыразимо сексапильно, огнем и порохом, принялся своим жарким, пылким языком едва прикасаться к остриям моих трепещущих, отзывчивых грудок, к тонко дрожащим кончикам ушей, потом зажал в зубах мой и без того истомившийся, занемогший от ожидания пупочек и, наконец, не жалея своего довольно прямого, твердого носа, проник в самую сокровенную кладовую моего перенапрягшегося тела, жаждущего седьмого или восьмого оргазма... Там, в этой кладовой, где столько всяких складочек-оборочек, его язык, зубы, губы и рука с пистолетом действовали с удивительной разжигающей, томно пульсирующей деликатностью, отчего волны какого-то уже совсем запредельного счастью пошли по всему моему телу одна за другой, одна за другой... Я не выдержала и прошептала:
- Убей их всех! Они не имеют права мешать нам заниматься любовью!
А потом, переполненная несказанной, кроткой благодарностью, чуть отползла от его чудесного тела, давая, кстати, ему возможность отстреливаться, и далее, как сейчас помню, с романтичной, несколько сентиментальной, возбуждающей ясностью употребила в дело свой нежнейший, деликатеснейший язычок, пожелавший попробовать на вкус не только самый кончик фаллоса необыкновенного "нового русского", но и его яички, и только тут заметила, что вокруг нас разбросано очень много использованных презервативов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
Но какое же тягостное, невероятное разочарование ожидало меня! Несмотря на мои губы, руки, ноги, зубы, нос, язык, которые я пустила в ход, я не сумела - впервые в жизни! поверьте, не вру! - привести этот вяленький, абсолютно безынициативный мужской мускул в доблестное состояние боевой готовности! Где вы, предвкушаемые, вымечтанные яростные объятия? Где бешеная, неодолимая тяга двух тел?
На прощание я стукнула мизинчиком по этой убогой мужской плоти, висящей словно дохленькая колибри.
Не утерпела и стукнула ещё раз, потому что никогда, никогда до сих пор ни один мужской член не оскорблял так мое женское достоинство!
Я даже не взглянула в лицо этому нелепому капитану или штурману, надела свои трусики, натянула джинсы и горделивой походкой полноценной женщины удалилась прочь.
Однако, проходя по палубе и глядя, как утренние солнечные лучи сияют в капельках воды, увесивших леера, я вдруг искренне и очень тревожно засомневалась: а надо ли было бросаться на этого русского штурмана и прилагать столько усилий, чтобы сдернуть тугую "молнию" на его брюках, если в душе, в сердце у меня неизменно присутствует образ русского богатыря-блондина с удивительно сексапильным привкусом его криминогенного прошлого? И, получается, я как бы попыталась изменить своей любви? Не так ли? А разве иначе, как любовью, назовешь мое безутешное, постоянное, горячее, неустрашимое желание ощутить глубоко-глубоко в себе присутствие, скажу так, русского "сувенира", а точнее, русского могучего "саксофона", а для тех, кто сразу не догадался, о чем речь, уточню с чисто медицински-научной дотошностью - о мужском члене держу речь...
И вдруг мне стало так радостно-радостно. А ведь я абсолютно не изменила своему "новому русскому"! Судьба не позволила! Но так или иначе я чиста перед ним! Я как-то же вдруг почувствовала, что последнее мое приключение было бы совсем лишним, потому что вот-вот - и мы столкнемся с "новым русским" в каких-то совершенно необыкновенных, непредвиденных исключительно романтических обстоятельствах и... сначала какие-то скользящие, летающие, лихорадящие, трепетные поцелуи, похожие на касание мохнатых спинок гусениц или муравьиных босых ножек, потом он схватит меня и как бы закрутит спиралью и как бы задушит ожесточенным, неукротимым, как скачок леопарда из зарослей, поцелуем. А потом, потом, когда моя воля окончательно ослабеет и я ощущу, будто падаю, падаю в какие-то немереные, вулканические глубины страсти, он, овеянный запахом русской тройки, неудержимо мчащейся куда-то, и отчасти Тунгусского метеорита, наконец-то, наконец раздвинет мою смертельно истосковавшуюся, безраздельно преданную ему сокровеннейшую плоть своим великолепным, искрометным, королевским жезлом...
Я вернулась в свою каюту, приняла душ, побрила ноги, овеяла свое восхитительное тело дезодорантами и духами и села ждать своего безумно любимого, неимоверно искусительного "нового русского". Правда, ещё хорошенько почистила зубы, потому что как же иначе... И слегка откинулась в кресле, чтобы он сразу увидел, как хорошо смотрится мое голенькое, славное американское тело в сиянии первых утренних чистых лучей...
И - хотите верьте, хотите нет, но это было, было! Вдруг я услыхала что-то похожее на хлопки... Словно где-то кто-то с излишним усердием хлопает дверью. Потом этот звук приблизился... Я не устояла от любопытства и приоткрыла дверь.
В ту же секунду эта моя дверь распахнулась так, что хлопнула меня по лбу и грудкам, которые уж так устроены, что неизменно смотрят вперед, как орудия, готовые к бою...
А дальше... дальше... в мою комнату ворвался огненный вихрь, и этот огненный, опаляющий вихрь оказался тем самым "новым русским", которого я так давно, так трепетно, так безутешно любила, почти от самого Гонконга... И который таким трогательным показался мне, когда вынырнул из бассейна абсолютно голым, потому что его трусики-сюрприз растаяли в морской воде. Он, хоть и при деньгах, как всякий "новый русский", не догадался, что купил по дорогой цене смешную, опасную вещь и в самом деле насмешил весь пароход.
Но самое удивительное - он и в моей каюте оказался голым. Ну абсолютно голым! Только с толстой золотой цепью на шее и револьвером в руке. И без бумажника, естественно. Куда бы он мог засунуть бумажник, если, повторяю, был абсолютно, досконально голым?
Но меня его бумажник, как вы понимаете, нисколько не интересовал. Зато все его подлинные драгоценности и сокровища, все его восхитительное, почти необъятное "орлиное гнездо", дымящееся светлым мехом, с могущественным "саксофоном", великолепным отборным "супербананом" в самом центре были тут как тут... И этот "саксофон-супербанан" тотчас поразил меня и сокрушил своей наглядной, породистой, несколько высокомерной мощью... И я онемела вовсе не оттого, что "новый русский" держал в руках грозный пистолет, не оттого, что напористый грохот чьих-то ног, обутых в твердую обувь, потряс дверь моей каюты, а оттого, что невероятная, заветнейшая мечта моя сбылась - я имею возможность видеть вблизи так много дикой, восхитительной русской плоти... И, кажется, только тут, сейчас, я поняла, отчего древние греки так чтили фаллос...
Но сейчас же меня взяло сомнение, а привелось ли этим самым древним грекам хоть раз за всю их длинную, путаную историю увидеть живой, натуральный фаллос, светящийся изнутри какой-то неведомой, поистине волшебной, неразгаданной, русской, немножко лукавой, отчасти простодушной силой и безудержностью? Думаю, что нет.
... Меня, если честно, никогда не волновали всякие эти политические события и катаклизмы. Я давно, согласно собственным вкусам, поделила мин не на угнетателей и угнетенных, не на хозяев и работодателей, не на классы, не на фирмы и банки, а просто и ясно и наиболее, считаю, рационально и справедливо - на мужчин с фаллосами и женщин, предназначенных этими инструментами пользоваться в меру сил и возможностей. Так что я не бросилась к этому русскому с дурацким вопросом:
- Что происходит? Против кого ты? И за что воюют они? На чьей стороне справедливость?
Я видела только одно - как прекрасен мужчина в пылу сражения! И, возможно, накануне смерти! За ним охотились! Его хотели убить! Его застали врасплох! Он даже не успел приодеться!
Немножко я догадывалась, конечно, что, скорее всего, тут замешано его криминальное прошлое. А, возможно, и настоящее, потому что в дверь каюты не только молотили ногами, но изредка выкрикивали некое угнетающее слово, похожее на слово "полиция"... Ну я не стала углубляться. Я подарила этому храброму "новому русскому" одну из своих очаровательных улыбок и, чуть изгибая стан, наклонилась над холодильником, вытащила бутылку виски, приготовилась налить в рюмку...
Но "новый русский" тотчас неописуемо прекрасным жестом смелой, загорелой, нетерпеливой, настоящей мужской руки выхватил у меня из рук эту бутылку и, запрокинув голову, набулькал в себя живительной влаги сколько хотел и смог и посмотрел на меня чарующим взором наглеца, авантюриста и насильника. И, видимо, он все понял по моим глазам и остро отточенным, прелестным, напрягшимся грудкам...
- Как мне повезло! - проговорил, обшаривая мое тело неподражаемо нахальным, приметливым глазом.
И как он догадался, что со мной надо говорить по-английски? Наверное, все-таки мой образ запал ему в душу, хотя в силу каких-то непонятных пока обстоятельств он вынужден был вытолкать меня из своей каюты, когда я сама пришла к нему.
Но это уже в прошлом! А настоящее сияло и переливалось! Он, весь, целиком, принадлежал мне! И так просто это не могло закончиться на этот раз - это я чувствовала.
Обстоятельства между тем словно спешили нам навстречу. В дверь выстрелили. Мой "новый русский" выстрелил в ответ, схватил меня не очень ловко, но прочно за шею и повалился вместе со мной в дальний угол, за спинку кровати. И для меня это оказалось совершенно роковым. Видит Бог, никогда ни один мужчина не возбуждал меня сильнее и безумнее, чем этот потный, отстреливающийся "новый русский", пахнущий порохом, дымом и пламенем. Пистолет в его властной, опасной руке гляделся поразительно сексапильно и невольно звал мой взор туда, туда, где слегка примятое от неудобной позы сияло, переливалось, искрилось его "орлиное гнездо"...
- Милый, займемся любовью, - прошептала я, немножко неудачно выбрав момент - он целился в темные фигуры, видневшиеся в иллюминаторы. Но - что даже поразительно! - он нисколько не раздражился и, выстрелив, сказал весело и беспечно:
- А почему бы и нет? Все равно хана!
Я все его слова истолковала правильно, только слову "хана" не нашла объяснения. Но оно мне все равно понравилось, потому что от него так бодро, жизнеутверждающе повеяло русским простором, тайгой, Сибирью, широкой русской душой...
Как же, какими словами описать, что между нами произошло? Вряд ли смогу. Но попробую. Это было что-то невероятное, что-то невозможное, что-то исключительно безрассудное и вместе с тем такое неподдельно натуральное! И я до сих пор не могу взять в толк, как он, этот неслыханный, необыкновенный, неблагонадежный русский мог отстреливаться одной рукой от наседающих, беспощадных полицейских, а другой - ублажать все мои самые сокровенные, самые истомленные слишком долгим ожиданием местечки! Но делал он все превосходно, ловко, с исключительным, небывалым профессионализмом, лишь изредка используя мое трепещущее в сильнейшем, неукротимом оргазме тело в качестве бруствера, на котором удобно удерживать стреляющую руку.
Наша любовь пахла порохом и ещё очень ярко, насыщенно французскими духами, потому что во флакон попала пуля, и жидкость пролилась нам как раз в расщелину, туда, туда, где, наконец, соединилась наша бурная, безудержная плоть, то и дело вздымающаяся на гребень невероятного, волшебного, неземного наслаждения в волнах то и дело накатывающегося исключительно сексапильного, напевного, сверхбожественного оргазма.
В момент коротенькой передышки, когда наши враги что-то поутихли, видимо, совещались, свесив свои никчемные, по-казенному скучные членики, как бы нас удачнее захватить, мы неутомимо продолжали насыщать друг друга фантастической изумительно-взбадривающей любовью. Мое тело лежало перед ним как раскаленная утлая ладья, а он, чуть отведя вбок руку с пистолетом, пахнущим и на расстоянии невыразимо сексапильно, огнем и порохом, принялся своим жарким, пылким языком едва прикасаться к остриям моих трепещущих, отзывчивых грудок, к тонко дрожащим кончикам ушей, потом зажал в зубах мой и без того истомившийся, занемогший от ожидания пупочек и, наконец, не жалея своего довольно прямого, твердого носа, проник в самую сокровенную кладовую моего перенапрягшегося тела, жаждущего седьмого или восьмого оргазма... Там, в этой кладовой, где столько всяких складочек-оборочек, его язык, зубы, губы и рука с пистолетом действовали с удивительной разжигающей, томно пульсирующей деликатностью, отчего волны какого-то уже совсем запредельного счастью пошли по всему моему телу одна за другой, одна за другой... Я не выдержала и прошептала:
- Убей их всех! Они не имеют права мешать нам заниматься любовью!
А потом, переполненная несказанной, кроткой благодарностью, чуть отползла от его чудесного тела, давая, кстати, ему возможность отстреливаться, и далее, как сейчас помню, с романтичной, несколько сентиментальной, возбуждающей ясностью употребила в дело свой нежнейший, деликатеснейший язычок, пожелавший попробовать на вкус не только самый кончик фаллоса необыкновенного "нового русского", но и его яички, и только тут заметила, что вокруг нас разбросано очень много использованных презервативов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22