А могло ли это же присутствие вызвать энтузиазм у посла Великобритании, вынужденной скрепя сердце согласиться на установление советско-египетских отношений?
Однако светская и дипломатическая тренированность и союзническая лояльность ко многому обязывали. Поэтому новоиспеченный лорд не скупился на крепкие рукопожатия, умильные улыбки и задушевные слова. Давно усвоив правила этой игры, я тоже придерживался их, хотя к аффектации и не прибегал.
В качестве дуайена и каирского старожила лорд Киллерн рассказал мне о составе и условиях жизни дипкорпуса, посетовал на пристрастие местной знати к приемам, в орбиту которых волей-неволей втягиваются дипломаты.
В нашей беседе задели мы, конечно, и неизбежную тему войны. Снова, как в кабинете Наххас-паши, я выслушал восхищенные оценки военных успехов Красной Армии и трудовых усилий советского народа. В свою очередь я положительно отозвался о действиях союзных армий в Северной Африке и в Италии, но в интересах истины упомянул и о теневой стороне ситуации. По мнению советских людей, добавил я, итальянская кампания протекает в слишком замедленном темпе и по своему стратегическому значению никак не компенсирует отсутствия второго фронта во Франции, открыть который союзники обещали еще в 1942 году.
Критические нотки в последнем замечании немного остудили моего пышущего благожелательностью собеседника. Напустив на себя хмуро-озабоченное выражение, он ответил, что хорошо понимает советскую точку зрения. До сих пор главная тяжесть войны падала на Советский Союз, и он, естественно, вправе рассчитывать на более активную помощь своих союзников. Однако затяжка с открытием второго фронта вызвана не чьей-либо злой волей, а серьезнейшими объективными причинами, о чем Советское правительство было в свое время информировано. Теперь же второй фронт, как он уверен, – дело ближайшего будущего.
Я искренне разделил эту его надежду. Но, оглядываясь в прошлое теперь, когда опубликовано столько документов и мемуаров о международной политике военного времени, я вижу, что вопреки убеждению посла – если оно не было наигранным – тогдашняя позиция Англии в вопросе о втором фронте не давала прочных оснований для его оптимизма.
Прощаясь со мною в том же сверхдружелюбном тоне, лорд Киллерн пожелал мне удачи в моей дипломатической деятельности и в устройстве на новом месте.
* * *
Устройство на новом месте, то есть подыскание особняка для посольства и жилья для сотрудников, было для нас в те дни задачей первостепенной важности. Содействие МИД не шло дальше рекомендаций нам ряда фирм, промышлявших куплей-продажей недвижимости, и посреднических контор по аренде домов и квартир. Винить его в недостаточной помощи было бессмысленно – ведь фондом свободных зданий египетское правительство не располагало. Нам не оставалось ничего другого, как договариваться с этими фирмами и конторами, срывавшими на своих сделках по аренде жирные куши.
Обстоятельства играли им на руку. В столице Египта располагалось командование британских вооруженных сил на Ближнем Востоке с их бесчисленными штабными и тыловыми учреждениями; здесь были расквартированы и сами войска всех родов оружия – английские, австралийские, новозеландские, англо-индийские, американские, польские. Каир служил местопребыванием британских имперских ведомств, чья обязанность заключалась в координации деятельности союзных военных и экономических организаций; здесь, наконец, обосновались два эмигрантских правительства с сопровождавшей их разношерстной толпой политических деятелей, придворной камарильей и аккредитованными при них дипкорпусами.
Для всех требовались служебные здания, виллы, квартиры.
Такое положение вещей не сулило нам ничего хорошего. Наркомфин СССР – страны, третий год ведущей небывалую по масштабам войну, – беспощадно экономил на всех государственных расходах невоенного характера. Наша скудная смета, составленная в Москве без учета спекулятивного бума на каирском рынке недвижимости, при первом же соприкосновении с реальностью затрещала по всем швам. Мы не желали сдаваться и упорно продолжали поиски таких зданий, которые позволили бы нам и помещение для посольства приобрести и смету соблюсти. Однако нас ждало полное фиаско, в чем мы убедились после многодневных разъездов по Каиру, осматривая десятки зданий и жестоко, но бесплодно торгуясь с дельцами из посреднических контор. Пришлось запросить дополнительных ассигнований. Так мы и сделали. Наркоминдел и Наркомфин вняли нашим настояниям – соответствующая статья сметы была увеличена, и к началу декабря посольство уже не было больше бесприютным.
Мы арендовали на полгода двухэтажный особняк какого-то паши, расположенный на левом берегу Нила. Это была западная окраина непрерывно расширяющегося Каира, где селилась преимущественно египетская аристократия, где отсутствовали деловые предприятия и правительственные учреждения (за исключением министерства земледелия). Район был тихий, утопающий в субтропической растительности.
Внешний вид особняка никаких возражений не вызывал. Это было аккуратное, смешанного европейско-восточного стиля двухэтажное здание с плоской крышей, с эркером и балконами, с парадным входом через веранду, куда вела широкая каменная лестница. К сожалению, размеры особняка нас не удовлетворили. В комнатах первого этажа мы кое-как разместили кабинеты посла и нескольких дипломатических сотрудников, выделили гостиную для приема коллег по дипкорпусу и важных посетителей, а также комнату для секретариата, служившую и общей, приемной. Но значительно сложнее обстояло дело на втором, этаже. При полностью укомплектованном штате дипломатических и канцелярских сотрудников рабочие комнаты второго этажа обещали превратиться в некое подобие перенаселенной коммунальной квартиры. Совсем не было ни парадных помещений – для широких приемов, ни столовой для банкетов; вовсе не оставалось места для квартиры посла.
Но хотя во многом особняк нас не устраивал, ничего лучшего на примете у нас не было, и свой выбор мы все-таки остановили на нем. В самом конце ноября на флагштоке над его центральной частью взвился советский государственный флаг.
Постепенно и наши наличные сотрудники находили себе жилье, как правило, сравнительно недалеко от посольства. А в один прекрасный день и моя семья покинула отель, чтобы поселиться – нет, не на постоянной квартире, которой еще не подыскали, а в посольстве, в двух комнатах второго этажа. Поселиться, конечно, временно, пока малочисленность персонала позволяла это и пока запрошенные вновь добавочные ассигнования не разрешат нашей жилищной проблемы более удовлетворительным образом.
* * *
Вскоре после моей встречи с Наххас-пашой МИД Египта уведомил посольство, что с его стороны не имеется препятствий к вручению мною верительных грамот югославскому и греческому королям до выздоровления короля Фарука. В связи с этим я нанес визиты министру иностранных дел Югославии Пуричу и министру иностранных дел Греции Цудеросу, которые были одновременно и премьер-министрами, и условился с ними о времени соответствующих церемоний.
Вручение верительных грамот королю Эллинов Георгу II состоялось 9 декабря.
Резиденция короля находилась в скромной вилле на западном берегу Нила, на той же набережной Бахр-эль-Ама, что и наше посольство. «Тронным залом» здесь служила обыкновенная гостиная буржуазного особняка, в которой и произошла церемония вручения верительных грамот.
Предшествующая дипломатическая работа не раз сталкивала меня с иностранными высокопоставленными особами – министрами и премьер-министрами, но о монархах я до сих пор знал лишь по прессе и из литературы. А сейчас передо мною стоял первый король, встретившийся мне не на страницах романа или учебника истории, а живой, во плоти и крови. Для советского человека от его титула отдавало чем-то средневековым, хотя я еще застал у нас в стране «помазанника божия» – самодержца всея Руси Николая II.
Конечно, первый личный контакт с этим представителем «монаршего сословия» вызывал у меня не только деловой интерес. Очень уж необычным казалось мне именовать этого пятидесятитрехлетнего худощавого человека «ваше величество» и в ответ слышать «ваше превосходительство». Правда, с последним обращением я уже постепенно свыкался, так как в Каире слышал его довольно часто. Пора было привыкать и к «вашим величествам» – ведь кроме Георга мне предстояли контакты и с другими королями.
Я вручил королю свои верительные грамоты и произнес по-французски краткую приветственную речь. Король также произнес несколько подобающих случаю слов. Следуя установленному этикету, я представил королю сопровождавших меня сотрудников посольства – советника Д. С. Солода и второго секретаря А. Ф. Султанова, а он мне – свою свиту, в том числе премьер-министра и министра иностранных дел Греции Э. Цудероса.
Частная аудиенция у короля в программу церемонии не входила. Вместо нее гофмаршал, ведающий протокольными делами двора, предусмотрел мою встречу с королем на специальном банкете в феврале следующего года, о чем я расскажу несколько позже.
Второе вручение верительных грамот произошло 11 декабря в резиденции югославского короля Петра II – на великолепной вилле, арендованной у какого-то египетского сановника.
В назначенный час я прибыл в резиденцию короля в сопровождении советника посольства Д. С. Солода и второго секретаря А. Ф. Султанова. В холле нас встретил премьер-министр Божидар Пурич, высокий, седоватый мужчина в долгополом сюртуке и полосатых брюках, с надменно вздернутой головой. Он чопорно обменялся приветствиями со мною и с моими спутниками и прошел с нами в небольшой зал, где находился король Петр в окружении своей свиты из полудюжины штатских и военных.
Чтобы не повторяться, я не стану вдаваться в подробности церемонии, в основных чертах схожей с той, что происходила в резиденции греческого короля. Расскажу лишь о последовавшей за нею частной аудиенции у короля Петра.
Для этой цели меня (без моих спутников) провели в кабинет, где король пригласил сесть на старомодный, вычурной формы диван и сам уселся на уголок, словно опасаясь стеснить меня. Присутствовавший на аудиенции Пурич довольствовался креслом той же вычурной формы. Здесь во время неторопливой, отмеченной известной скованностью беседы я не без любопытства, но и без назойливости разглядел своего молодого собеседника.
Этому коронованному юноше тогда исполнилось только 20 лет. Он носил щеголеватый военный мундир с двумя рядами орденских колодок, переливавших всеми цветами радуги. Король был среднего роста, немногословен, застенчив (чтобы не сказать – робок), без малейших признаков монаршего величия – будь то в осанке, в жестах или в манере выражаться. И тем не менее он, как и Георг II, был «его величеством», «государем божьей милостью».
Беседа с ним как-то не клеилась. Пока шел обмен впечатлениями о достопримечательностях Каира, он еще поддерживал беседу, хотя и очень вяло. А когда дело коснулось политических вопросов, стал удивительно неразговорчив. Не спеша с ответами, вопросительно поглядывал на Пурича, как бы призывая его выступить на авансцену. Тот так и сделал. Опытный политикан, к тому же наделенный крайним властолюбием, Пурич, судя по всему, умел удерживать своего слабовольного государя от самостоятельных суждений на ответственные темы.
В последовавшем диалоге между мною и Пуричем главным был вопрос о ближайших перспективах стран Балканского полуострова, и прежде всего Югославии. С точки зрения премьер-министра, перспективы эти выглядели в розовом свете. Англо-американский флот, по его мнению, добился превосходства в Средиземном море, что обеспечивает подступы к Балканскому полуострову с юга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
Однако светская и дипломатическая тренированность и союзническая лояльность ко многому обязывали. Поэтому новоиспеченный лорд не скупился на крепкие рукопожатия, умильные улыбки и задушевные слова. Давно усвоив правила этой игры, я тоже придерживался их, хотя к аффектации и не прибегал.
В качестве дуайена и каирского старожила лорд Киллерн рассказал мне о составе и условиях жизни дипкорпуса, посетовал на пристрастие местной знати к приемам, в орбиту которых волей-неволей втягиваются дипломаты.
В нашей беседе задели мы, конечно, и неизбежную тему войны. Снова, как в кабинете Наххас-паши, я выслушал восхищенные оценки военных успехов Красной Армии и трудовых усилий советского народа. В свою очередь я положительно отозвался о действиях союзных армий в Северной Африке и в Италии, но в интересах истины упомянул и о теневой стороне ситуации. По мнению советских людей, добавил я, итальянская кампания протекает в слишком замедленном темпе и по своему стратегическому значению никак не компенсирует отсутствия второго фронта во Франции, открыть который союзники обещали еще в 1942 году.
Критические нотки в последнем замечании немного остудили моего пышущего благожелательностью собеседника. Напустив на себя хмуро-озабоченное выражение, он ответил, что хорошо понимает советскую точку зрения. До сих пор главная тяжесть войны падала на Советский Союз, и он, естественно, вправе рассчитывать на более активную помощь своих союзников. Однако затяжка с открытием второго фронта вызвана не чьей-либо злой волей, а серьезнейшими объективными причинами, о чем Советское правительство было в свое время информировано. Теперь же второй фронт, как он уверен, – дело ближайшего будущего.
Я искренне разделил эту его надежду. Но, оглядываясь в прошлое теперь, когда опубликовано столько документов и мемуаров о международной политике военного времени, я вижу, что вопреки убеждению посла – если оно не было наигранным – тогдашняя позиция Англии в вопросе о втором фронте не давала прочных оснований для его оптимизма.
Прощаясь со мною в том же сверхдружелюбном тоне, лорд Киллерн пожелал мне удачи в моей дипломатической деятельности и в устройстве на новом месте.
* * *
Устройство на новом месте, то есть подыскание особняка для посольства и жилья для сотрудников, было для нас в те дни задачей первостепенной важности. Содействие МИД не шло дальше рекомендаций нам ряда фирм, промышлявших куплей-продажей недвижимости, и посреднических контор по аренде домов и квартир. Винить его в недостаточной помощи было бессмысленно – ведь фондом свободных зданий египетское правительство не располагало. Нам не оставалось ничего другого, как договариваться с этими фирмами и конторами, срывавшими на своих сделках по аренде жирные куши.
Обстоятельства играли им на руку. В столице Египта располагалось командование британских вооруженных сил на Ближнем Востоке с их бесчисленными штабными и тыловыми учреждениями; здесь были расквартированы и сами войска всех родов оружия – английские, австралийские, новозеландские, англо-индийские, американские, польские. Каир служил местопребыванием британских имперских ведомств, чья обязанность заключалась в координации деятельности союзных военных и экономических организаций; здесь, наконец, обосновались два эмигрантских правительства с сопровождавшей их разношерстной толпой политических деятелей, придворной камарильей и аккредитованными при них дипкорпусами.
Для всех требовались служебные здания, виллы, квартиры.
Такое положение вещей не сулило нам ничего хорошего. Наркомфин СССР – страны, третий год ведущей небывалую по масштабам войну, – беспощадно экономил на всех государственных расходах невоенного характера. Наша скудная смета, составленная в Москве без учета спекулятивного бума на каирском рынке недвижимости, при первом же соприкосновении с реальностью затрещала по всем швам. Мы не желали сдаваться и упорно продолжали поиски таких зданий, которые позволили бы нам и помещение для посольства приобрести и смету соблюсти. Однако нас ждало полное фиаско, в чем мы убедились после многодневных разъездов по Каиру, осматривая десятки зданий и жестоко, но бесплодно торгуясь с дельцами из посреднических контор. Пришлось запросить дополнительных ассигнований. Так мы и сделали. Наркоминдел и Наркомфин вняли нашим настояниям – соответствующая статья сметы была увеличена, и к началу декабря посольство уже не было больше бесприютным.
Мы арендовали на полгода двухэтажный особняк какого-то паши, расположенный на левом берегу Нила. Это была западная окраина непрерывно расширяющегося Каира, где селилась преимущественно египетская аристократия, где отсутствовали деловые предприятия и правительственные учреждения (за исключением министерства земледелия). Район был тихий, утопающий в субтропической растительности.
Внешний вид особняка никаких возражений не вызывал. Это было аккуратное, смешанного европейско-восточного стиля двухэтажное здание с плоской крышей, с эркером и балконами, с парадным входом через веранду, куда вела широкая каменная лестница. К сожалению, размеры особняка нас не удовлетворили. В комнатах первого этажа мы кое-как разместили кабинеты посла и нескольких дипломатических сотрудников, выделили гостиную для приема коллег по дипкорпусу и важных посетителей, а также комнату для секретариата, служившую и общей, приемной. Но значительно сложнее обстояло дело на втором, этаже. При полностью укомплектованном штате дипломатических и канцелярских сотрудников рабочие комнаты второго этажа обещали превратиться в некое подобие перенаселенной коммунальной квартиры. Совсем не было ни парадных помещений – для широких приемов, ни столовой для банкетов; вовсе не оставалось места для квартиры посла.
Но хотя во многом особняк нас не устраивал, ничего лучшего на примете у нас не было, и свой выбор мы все-таки остановили на нем. В самом конце ноября на флагштоке над его центральной частью взвился советский государственный флаг.
Постепенно и наши наличные сотрудники находили себе жилье, как правило, сравнительно недалеко от посольства. А в один прекрасный день и моя семья покинула отель, чтобы поселиться – нет, не на постоянной квартире, которой еще не подыскали, а в посольстве, в двух комнатах второго этажа. Поселиться, конечно, временно, пока малочисленность персонала позволяла это и пока запрошенные вновь добавочные ассигнования не разрешат нашей жилищной проблемы более удовлетворительным образом.
* * *
Вскоре после моей встречи с Наххас-пашой МИД Египта уведомил посольство, что с его стороны не имеется препятствий к вручению мною верительных грамот югославскому и греческому королям до выздоровления короля Фарука. В связи с этим я нанес визиты министру иностранных дел Югославии Пуричу и министру иностранных дел Греции Цудеросу, которые были одновременно и премьер-министрами, и условился с ними о времени соответствующих церемоний.
Вручение верительных грамот королю Эллинов Георгу II состоялось 9 декабря.
Резиденция короля находилась в скромной вилле на западном берегу Нила, на той же набережной Бахр-эль-Ама, что и наше посольство. «Тронным залом» здесь служила обыкновенная гостиная буржуазного особняка, в которой и произошла церемония вручения верительных грамот.
Предшествующая дипломатическая работа не раз сталкивала меня с иностранными высокопоставленными особами – министрами и премьер-министрами, но о монархах я до сих пор знал лишь по прессе и из литературы. А сейчас передо мною стоял первый король, встретившийся мне не на страницах романа или учебника истории, а живой, во плоти и крови. Для советского человека от его титула отдавало чем-то средневековым, хотя я еще застал у нас в стране «помазанника божия» – самодержца всея Руси Николая II.
Конечно, первый личный контакт с этим представителем «монаршего сословия» вызывал у меня не только деловой интерес. Очень уж необычным казалось мне именовать этого пятидесятитрехлетнего худощавого человека «ваше величество» и в ответ слышать «ваше превосходительство». Правда, с последним обращением я уже постепенно свыкался, так как в Каире слышал его довольно часто. Пора было привыкать и к «вашим величествам» – ведь кроме Георга мне предстояли контакты и с другими королями.
Я вручил королю свои верительные грамоты и произнес по-французски краткую приветственную речь. Король также произнес несколько подобающих случаю слов. Следуя установленному этикету, я представил королю сопровождавших меня сотрудников посольства – советника Д. С. Солода и второго секретаря А. Ф. Султанова, а он мне – свою свиту, в том числе премьер-министра и министра иностранных дел Греции Э. Цудероса.
Частная аудиенция у короля в программу церемонии не входила. Вместо нее гофмаршал, ведающий протокольными делами двора, предусмотрел мою встречу с королем на специальном банкете в феврале следующего года, о чем я расскажу несколько позже.
Второе вручение верительных грамот произошло 11 декабря в резиденции югославского короля Петра II – на великолепной вилле, арендованной у какого-то египетского сановника.
В назначенный час я прибыл в резиденцию короля в сопровождении советника посольства Д. С. Солода и второго секретаря А. Ф. Султанова. В холле нас встретил премьер-министр Божидар Пурич, высокий, седоватый мужчина в долгополом сюртуке и полосатых брюках, с надменно вздернутой головой. Он чопорно обменялся приветствиями со мною и с моими спутниками и прошел с нами в небольшой зал, где находился король Петр в окружении своей свиты из полудюжины штатских и военных.
Чтобы не повторяться, я не стану вдаваться в подробности церемонии, в основных чертах схожей с той, что происходила в резиденции греческого короля. Расскажу лишь о последовавшей за нею частной аудиенции у короля Петра.
Для этой цели меня (без моих спутников) провели в кабинет, где король пригласил сесть на старомодный, вычурной формы диван и сам уселся на уголок, словно опасаясь стеснить меня. Присутствовавший на аудиенции Пурич довольствовался креслом той же вычурной формы. Здесь во время неторопливой, отмеченной известной скованностью беседы я не без любопытства, но и без назойливости разглядел своего молодого собеседника.
Этому коронованному юноше тогда исполнилось только 20 лет. Он носил щеголеватый военный мундир с двумя рядами орденских колодок, переливавших всеми цветами радуги. Король был среднего роста, немногословен, застенчив (чтобы не сказать – робок), без малейших признаков монаршего величия – будь то в осанке, в жестах или в манере выражаться. И тем не менее он, как и Георг II, был «его величеством», «государем божьей милостью».
Беседа с ним как-то не клеилась. Пока шел обмен впечатлениями о достопримечательностях Каира, он еще поддерживал беседу, хотя и очень вяло. А когда дело коснулось политических вопросов, стал удивительно неразговорчив. Не спеша с ответами, вопросительно поглядывал на Пурича, как бы призывая его выступить на авансцену. Тот так и сделал. Опытный политикан, к тому же наделенный крайним властолюбием, Пурич, судя по всему, умел удерживать своего слабовольного государя от самостоятельных суждений на ответственные темы.
В последовавшем диалоге между мною и Пуричем главным был вопрос о ближайших перспективах стран Балканского полуострова, и прежде всего Югославии. С точки зрения премьер-министра, перспективы эти выглядели в розовом свете. Англо-американский флот, по его мнению, добился превосходства в Средиземном море, что обеспечивает подступы к Балканскому полуострову с юга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80