Вздохнул:
— Ну, что стряслось?
Лена протянула письмо.
Манцев вскрыл, начал читать:
«Василий Николаевич. Я был неискренен с вами, в тот трагический день я возвращался от своего однокашника по Александровскому военному училищу, поручика Копытина Виктора Алексеевича. Он прибыл с Юга. Но не для организации офицерского подполья. Нет! Я бы мог еще понять это. Он сказал мне, что у него есть группа бандитов и он намерен разбогатеть, и предложил мне стать его сообщником. Я с возмущением отказался. Покинув квартиру Копытина, я не мог поверить, что он пойдет на это. Но, узнав о трагической гибели Бориса Аверьяновича Басова, я понял всю серьезность его намерений и глубину его духовного падения. Офицер не может быть бандитом. И вдруг. Я отправился к Копытину, чтобы задержать его или убить. Его адрес: Патриаршие пруды, дом Кузнецова, квартира четыре. Следующей жертвой должен стать…»
Манцев не дочитал письмо:
— Когда ушел брат?
— Полчаса назад.
Манцев распахнул дверь:
— Все на выезд. Патриаршие, дом Кузнецова.
Лапшин стоял в дверях, опершись рукой о стену. Морда красная, жилетка расстегнута. И сразу увидел Климов перстень Басова на короткопалой руке Лапшина. Светился он синим светом.
— А, ваше благородие… Чего надо?..
— Где Виктор?
— Ушел. И ты иди.
— К стене! — уперся наган в живот Лапшина.
Он икнул и повернулся к стене.
Климов вынул из-за пояса бандита тяжелый кольт, сунул в карман:
— Пошли.
— Куда?
— В ЧК.
Увлекся Климов, не заметил приоткрытой двери в гостиную.
Копытин поднял пистолет и выстрелил. Падая, Климов надавил на спуск нагана. И рухнул на пол Лапшин.
А пули Копытина отбросили Климова к стене, и он упал, намертво зажав в руке бесполезный наган.
— Сволочь… Сволочь… Чистоплюй поганый… — Копытин подбежал к двери, закрыл ее. Бросился на кухню, выглянул в окно. В темноту двора ворвались автомобильные фары.
Копытин, перезарядив пистолет, бросился в гостиную.
На столе груда золотых монет, кольца, серьги, пачки денег. Начал рассовывать деньги по карманам.
А входная дверь уже тряслась от ударов.
Схватил горсть монет, сунул в карман брюк. На ходу надевая пальто, выбежал в коридор. Трижды выстрелил в дверь.
Забежал в уборную. Запер дверь. Локтем высадил окно. Выглянул. Внизу под стеной сугроб намело в человеческий рост.
С грохотом рухнула входная дверь.
Копытин перекрестился и выпрыгнул в окно.
Манцев наклонился над убитым Климовым:
— Эх ты, штабс-капитан. Сам хотел. Честь свою офицерскую берег… Мартынов, задержанного сюда, пусть опознает убитого.
Подошел Козлов:
— Ушел второй, товарищ Манцев.
— А оцепление?
— Обмишурились чуток, у него окно из гальюна на другой двор выходит, выпрыгнул, сволочь.
— Товарищ Мартынов, — из дверей гостиной вышел Данилов, — тут золота много.
Манцев вошел в гостиную. Часть монет рассыпалась на полу, остальные лежали на столе.
Василий Николаевич взял в руки золотой квадрат, поднес к свету: гордый профиль в шлеме отчеканен по золоту.
— Это монета Древней Эллады, — сказал Данилов, — огромная ценность. Их в музей надо, товарищ Манцев.
— Ты разбираешься в монетах?
— Мальчишкой собирал.
— Вот и прекрасно, делай опись.
— Так, товарищ Манцев, их же здесь…
— Пиши, Данилов, достояние республики требует тщательного учета.
Он замолчал. Потом сказал вдруг:
— А что же я его сестре скажу?
— Что, товарищ Манцев? — повернулся Данилов.
— Ничего. Ты работай.
Климова похоронили на Ваганьковском, рядом с могилой матери. Над кладбищем кричали вороны и падал снег.
Мартынов вдруг увидел, что снег не тает на лице покойного, и это странное открытие вдруг объяснило ему смысл слова «жил». Климова больше не было.
Падал снег, плакала Елена, кричали вороны.
Потом взвод милиционеров поднял винтовки, и птицы разлетелись, спугнутые залпом.
Вырос над могилой холмик, и Мартынов думал о странностях судьбы. Пройти всю войну, не жалея себя, одному вступить в схватку с бандитами и погибнуть от руки человека, которому он так верил.
Уходя, Мартынов оглянулся: свежий холм земли казался неестественно черным на фоне девственно белых сугробов.
Москва. Февраль 1919 года
Копытин шел по занесенному снегом Рождественскому бульвару.
День выдался морозный и солнечный. Снег яростно скрипел под ногами. Копытин шел по узкой вытоптанной тропинке, помахивая щегольской тросточкой.
— Поручик Копытин?
Копытин повернулся.
Перед ним стоял человек в черном пальто с бархатным воротничком, серая барашковая шапка чуть сдвинута на бровь, усы закручены.
Все-таки как ни переодевайся, а офицера за версту видно.
— Поручик Копытин? — повторил неизвестный.
— С кем имею честь?
Незнакомец снял перчатку. На ладони лежала половина медали «В память войны 1812 года».
Копытин расстегнул шубу, из жилетного кармана вынул вторую половину, протянул связному.
Тот совместил половинки:
— Все точно. Господин поручик…
— С кем имею честь?
— Ротмистр Алмазов-Рюмин.
— Слушаю вас, господин ротмистр.
— Господин поручик, командование недовольно вашей работой.
— То есть? — Копытин усмехнулся, дернул щекой.
— Где активные действия, где организованное уголовное подполье? Кроме того, нам известно, что вы совершили несколько крупных экспроприаций, но где средства?
Копытин молчал.
— Помните, что у нас в организации состоят чины полиции. Люди, прекрасно знакомые с уголовным миром. Мы знаем все, что вы, ну… как бы сказать…
— Граблю? — зло выдавил Копытин.
— Изымаете, до последней копейки. Вы, поручик, просто недооцениваете нашу службу. Через неделю ждем денег. Адрес вам известен.
Алмазов-Рюмин резко повернулся и зашагал в сторону Петровки.
Манцев стоял, прислонясь к теплому кафелю голландки, и слушал Мартынова, меряющего шагами кабинет.
— Мы все обдумали. Пойдут они к Васильеву. Мы их возьмем. А дальше? Собан-то опять уйдет, и Копытин тоже.
— Ну и что ты предлагаешь, Федор?
Мартынов подошел к Манцеву, наклонился.
— Есть план, — азартно сказал он.
— Излагайте.
— Мы решили так…
Собан и Копытин играли в карты.
— Карта тебе прет, Витя, как из параши.
Копытин подтянул к себе выигрыш:
— Ничего, Коля, карта не лошадь, к утру повезет, — Копытин начал быстро сдавать карты.
Собан взял, поглядел, бросил:
— Я тебе что хочу сказать, Витя. Интересовались тобой.
— Кто? — дернул щекой Копытин.
— Солидный мужик. Раньше в сыскной служил.
— Что ему надо?
— Не сказал.
— Хочешь, я тебе скажу? — Копытин перегнулся через стол. — Хочешь?
— Не психуй, гнида, — Собан оттолкнул Копытина.
— Так вот, они хотят, чтобы мы с тобой часть взятого офицерскому заговору отдавали.
— Точно?
— Я же, знаешь, зря языком не бренчу.
— Значит, — усмехнулся Собан, — опять експлатация. Мы бери, а им отдавай. Не выйдет.
— Нет, ты не знаешь этих людей. А я их знаю.
— Витя, ты кто будешь? А то о тебе разное говорят.
— Я офицером был. А теперь свободный человек. Мне не нужны ни белые, ни красные. Жить хорошо хочу. Поэтому слушай меня, Николай.
Копытин достал портсигар, щелкнул крышкой, протянул Собану.
Они закурили.
— Ты, Собан, дурак. Не прыгай, сиди тихо. Дурак. Все ты можешь в налете взять. Цацки, деньги, жратву. Все, кроме ума.
— Ишь, падло, как заговорил, — лицо Собана налилось, губы стали тонкими и жесткими.
— Ты глазами не зыркай. Я не из пугливых. Насмотрелся того, чего тебе с твоими сопливыми мокрушниками никогда не увидеть. Они кровью хвастают. Так я ее за день проливал больше, чем они за две жизни.
Лицо Копытина обострилось, глаза стали прозрачными и страшными, тиком пошла щека.
Собан посмотрел на него, ему стало неуютно в этой комнате. Словно кто-то вошел сзади и приставил наган к его затылку.
— Слушай меня, — продолжал Копытин, — ну возьмем мы еще пять мешков денег. А дальше? Ну, пропьем, прогуляем… А потом? Через полгода ЧК и уголовка на ноги встанут и прихлопнут нас, как мух.
Копытин ткнул окурок в тарелку с сардинами. Взял бутылку, разлил:
— Я тебе вот что предлагаю. Проведем три дела и уйдем.
— Куда?
— Сначала в Петроград, оттуда в Финляндию.
— Так нас там и ждут. — Собан в два глотка выпил водку. — Ждут и плачут.
— Таких, как сейчас, с этим, — Копытин презрительно подбросил пачку денег, — с этим нет. Мы сделаем три дела. Возьмем камни у Васильева, валюту на Мясницкой, и еще одно. О нем потом скажу. А дальше век за границей живи, в богатстве и роскоши.
— Когда уйдем? — Собан вскочил.
— Сроку всего десять дней. В Петрограде у меня люди есть. Они за эту бумагу нас переправят. Так мы ее всю им отдадим.
— Смотри, Виктор, — ощерился Собан, — со мной не шути.
— Нас, Коля, одна веревка повязала. Ты без меня никуда, а я без тебя.
Манцев и Мартынов ехали по заснеженным улицам Москвы в сторону Пресни.
Автомобиль остановился у фабричных ворот с надписью над ними: «Московские электромеханические мастерские».
Они шли через чисто убранный, разметенный двор. Здесь, видимо, уважали свой труд. Стояли ящики под аккуратным навесом, железные отходы были по-хозяйски сложены у забора и даже прикрыты брезентом.
— Вы к кому, товарищи? — окликнул их человек в фуражке с эмблемой техника.
— Мы из ЧК, — ответил Манцев.
— Пойдемте, я провожу вас в цех.
Цех встретил шумом и ярким светом газосварки.
— Подождите, товарищи, — провожатый ушел.
А чекисты остались стоять, наблюдая, как работают люди. Был в их труде особый покой и порядок. Так обычно работают те, кто досконально знает свое дело.
— Смотри, Мартынов, — Манцев положил ему руку на плечо, — видишь, как работают. Точно, быстро, ловко. А мы с тобой?
— Но мы же еще учимся, Василий Николаевич.
— Слишком дорого наша учеба народу обходится.
Шум постепенно затихал. Рабочие останавливали станки, складывали инструменты. Вытирая руки ветошью, шли к дальнему концу цеха, где стоял дощатый помост.
Манцев увидел человека, машущего им рукой.
— Пошли, Федор.
И вот они стоят в центре полукруга, а на них внимательно смотрят десятки глаз.
Манцев осмотрелся. Народ все больше был степенный, немолодой. Подошел однорукий, в матросском бушлате:
— Я секретарь комячейки. Начнем. — Он огляделся и вдруг крикнул зычно, как на палубе в шторм: — Товарищи! Вы писали в горком партии, вот приехали к нам товарищи из ЧК. Попросим их выступить.
Манцев вспрыгнул на помост:
— Товарищи, мы приехали к вам, чтобы узнать, какие у вас есть вопросы к Московской ЧК, что нам вместе надо делать, чтобы покончить с бандитизмом.
Из толпы вышел человек лет под шестьдесят, с лицом, обожженным металлом, с рыжеватыми прокуренными усами, с седым ежиком на голове.
— Скажи нам, товарищ, — обратился он к Манцеву. — Вот мы, — он обвел взглядом толпу, — работаем здесь. Значит, пролетариат. А вы кто будете?
— Я — член коллегии Московской ЧК Манцев Василий Николаевич, а это — Мартынов Федор Яковлевич, руководитель группы по борьбе с бандитизмом.
— Так, подходяще, — сказал пожилой рабочий, — а в партии с какого года?
— Я с девятьсот шестого, а товарищ Мартынов с восемнадцатого.
— Подходяще. Теперь ответь нам, товарищ чекист, на наши вопросы. Я читал в «Известиях» декрет о создании Московской ЧК, так с одним в шубе поспорил. Он говорит — новая охранка, а я ему — мол, это нашему рабочему делу охрана. Так, товарищ Манцев?
— Безусловно.
— Значит, ты со мной согласен. А тогда дай отчет нам, рабочим, по нашим вопросам. Первое — до каких пор шпана в Москве людей резать будет? Мы весь тот месяц без жалованья сидели, потому что бандюги артельщика убили, а наши кровные унесли. Так мы и семьи наши в скудности сплошной сидели. Это как, товарищ чекист? Теперь, товарищ, ответь нам, кто и за что убил нашего технорука, золотого человека инженера Басова? А знаешь, чем он занимался и мы с ним?
— Приблизительно, — ответил Манцев.
— Мы с ним электрохозяйство Москвы налаживали, чтобы в этом году, к лету, везде фонари как надо горели, трамваи хорошо ходили, чтобы на электростанции перебоев не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
— Ну, что стряслось?
Лена протянула письмо.
Манцев вскрыл, начал читать:
«Василий Николаевич. Я был неискренен с вами, в тот трагический день я возвращался от своего однокашника по Александровскому военному училищу, поручика Копытина Виктора Алексеевича. Он прибыл с Юга. Но не для организации офицерского подполья. Нет! Я бы мог еще понять это. Он сказал мне, что у него есть группа бандитов и он намерен разбогатеть, и предложил мне стать его сообщником. Я с возмущением отказался. Покинув квартиру Копытина, я не мог поверить, что он пойдет на это. Но, узнав о трагической гибели Бориса Аверьяновича Басова, я понял всю серьезность его намерений и глубину его духовного падения. Офицер не может быть бандитом. И вдруг. Я отправился к Копытину, чтобы задержать его или убить. Его адрес: Патриаршие пруды, дом Кузнецова, квартира четыре. Следующей жертвой должен стать…»
Манцев не дочитал письмо:
— Когда ушел брат?
— Полчаса назад.
Манцев распахнул дверь:
— Все на выезд. Патриаршие, дом Кузнецова.
Лапшин стоял в дверях, опершись рукой о стену. Морда красная, жилетка расстегнута. И сразу увидел Климов перстень Басова на короткопалой руке Лапшина. Светился он синим светом.
— А, ваше благородие… Чего надо?..
— Где Виктор?
— Ушел. И ты иди.
— К стене! — уперся наган в живот Лапшина.
Он икнул и повернулся к стене.
Климов вынул из-за пояса бандита тяжелый кольт, сунул в карман:
— Пошли.
— Куда?
— В ЧК.
Увлекся Климов, не заметил приоткрытой двери в гостиную.
Копытин поднял пистолет и выстрелил. Падая, Климов надавил на спуск нагана. И рухнул на пол Лапшин.
А пули Копытина отбросили Климова к стене, и он упал, намертво зажав в руке бесполезный наган.
— Сволочь… Сволочь… Чистоплюй поганый… — Копытин подбежал к двери, закрыл ее. Бросился на кухню, выглянул в окно. В темноту двора ворвались автомобильные фары.
Копытин, перезарядив пистолет, бросился в гостиную.
На столе груда золотых монет, кольца, серьги, пачки денег. Начал рассовывать деньги по карманам.
А входная дверь уже тряслась от ударов.
Схватил горсть монет, сунул в карман брюк. На ходу надевая пальто, выбежал в коридор. Трижды выстрелил в дверь.
Забежал в уборную. Запер дверь. Локтем высадил окно. Выглянул. Внизу под стеной сугроб намело в человеческий рост.
С грохотом рухнула входная дверь.
Копытин перекрестился и выпрыгнул в окно.
Манцев наклонился над убитым Климовым:
— Эх ты, штабс-капитан. Сам хотел. Честь свою офицерскую берег… Мартынов, задержанного сюда, пусть опознает убитого.
Подошел Козлов:
— Ушел второй, товарищ Манцев.
— А оцепление?
— Обмишурились чуток, у него окно из гальюна на другой двор выходит, выпрыгнул, сволочь.
— Товарищ Мартынов, — из дверей гостиной вышел Данилов, — тут золота много.
Манцев вошел в гостиную. Часть монет рассыпалась на полу, остальные лежали на столе.
Василий Николаевич взял в руки золотой квадрат, поднес к свету: гордый профиль в шлеме отчеканен по золоту.
— Это монета Древней Эллады, — сказал Данилов, — огромная ценность. Их в музей надо, товарищ Манцев.
— Ты разбираешься в монетах?
— Мальчишкой собирал.
— Вот и прекрасно, делай опись.
— Так, товарищ Манцев, их же здесь…
— Пиши, Данилов, достояние республики требует тщательного учета.
Он замолчал. Потом сказал вдруг:
— А что же я его сестре скажу?
— Что, товарищ Манцев? — повернулся Данилов.
— Ничего. Ты работай.
Климова похоронили на Ваганьковском, рядом с могилой матери. Над кладбищем кричали вороны и падал снег.
Мартынов вдруг увидел, что снег не тает на лице покойного, и это странное открытие вдруг объяснило ему смысл слова «жил». Климова больше не было.
Падал снег, плакала Елена, кричали вороны.
Потом взвод милиционеров поднял винтовки, и птицы разлетелись, спугнутые залпом.
Вырос над могилой холмик, и Мартынов думал о странностях судьбы. Пройти всю войну, не жалея себя, одному вступить в схватку с бандитами и погибнуть от руки человека, которому он так верил.
Уходя, Мартынов оглянулся: свежий холм земли казался неестественно черным на фоне девственно белых сугробов.
Москва. Февраль 1919 года
Копытин шел по занесенному снегом Рождественскому бульвару.
День выдался морозный и солнечный. Снег яростно скрипел под ногами. Копытин шел по узкой вытоптанной тропинке, помахивая щегольской тросточкой.
— Поручик Копытин?
Копытин повернулся.
Перед ним стоял человек в черном пальто с бархатным воротничком, серая барашковая шапка чуть сдвинута на бровь, усы закручены.
Все-таки как ни переодевайся, а офицера за версту видно.
— Поручик Копытин? — повторил неизвестный.
— С кем имею честь?
Незнакомец снял перчатку. На ладони лежала половина медали «В память войны 1812 года».
Копытин расстегнул шубу, из жилетного кармана вынул вторую половину, протянул связному.
Тот совместил половинки:
— Все точно. Господин поручик…
— С кем имею честь?
— Ротмистр Алмазов-Рюмин.
— Слушаю вас, господин ротмистр.
— Господин поручик, командование недовольно вашей работой.
— То есть? — Копытин усмехнулся, дернул щекой.
— Где активные действия, где организованное уголовное подполье? Кроме того, нам известно, что вы совершили несколько крупных экспроприаций, но где средства?
Копытин молчал.
— Помните, что у нас в организации состоят чины полиции. Люди, прекрасно знакомые с уголовным миром. Мы знаем все, что вы, ну… как бы сказать…
— Граблю? — зло выдавил Копытин.
— Изымаете, до последней копейки. Вы, поручик, просто недооцениваете нашу службу. Через неделю ждем денег. Адрес вам известен.
Алмазов-Рюмин резко повернулся и зашагал в сторону Петровки.
Манцев стоял, прислонясь к теплому кафелю голландки, и слушал Мартынова, меряющего шагами кабинет.
— Мы все обдумали. Пойдут они к Васильеву. Мы их возьмем. А дальше? Собан-то опять уйдет, и Копытин тоже.
— Ну и что ты предлагаешь, Федор?
Мартынов подошел к Манцеву, наклонился.
— Есть план, — азартно сказал он.
— Излагайте.
— Мы решили так…
Собан и Копытин играли в карты.
— Карта тебе прет, Витя, как из параши.
Копытин подтянул к себе выигрыш:
— Ничего, Коля, карта не лошадь, к утру повезет, — Копытин начал быстро сдавать карты.
Собан взял, поглядел, бросил:
— Я тебе что хочу сказать, Витя. Интересовались тобой.
— Кто? — дернул щекой Копытин.
— Солидный мужик. Раньше в сыскной служил.
— Что ему надо?
— Не сказал.
— Хочешь, я тебе скажу? — Копытин перегнулся через стол. — Хочешь?
— Не психуй, гнида, — Собан оттолкнул Копытина.
— Так вот, они хотят, чтобы мы с тобой часть взятого офицерскому заговору отдавали.
— Точно?
— Я же, знаешь, зря языком не бренчу.
— Значит, — усмехнулся Собан, — опять експлатация. Мы бери, а им отдавай. Не выйдет.
— Нет, ты не знаешь этих людей. А я их знаю.
— Витя, ты кто будешь? А то о тебе разное говорят.
— Я офицером был. А теперь свободный человек. Мне не нужны ни белые, ни красные. Жить хорошо хочу. Поэтому слушай меня, Николай.
Копытин достал портсигар, щелкнул крышкой, протянул Собану.
Они закурили.
— Ты, Собан, дурак. Не прыгай, сиди тихо. Дурак. Все ты можешь в налете взять. Цацки, деньги, жратву. Все, кроме ума.
— Ишь, падло, как заговорил, — лицо Собана налилось, губы стали тонкими и жесткими.
— Ты глазами не зыркай. Я не из пугливых. Насмотрелся того, чего тебе с твоими сопливыми мокрушниками никогда не увидеть. Они кровью хвастают. Так я ее за день проливал больше, чем они за две жизни.
Лицо Копытина обострилось, глаза стали прозрачными и страшными, тиком пошла щека.
Собан посмотрел на него, ему стало неуютно в этой комнате. Словно кто-то вошел сзади и приставил наган к его затылку.
— Слушай меня, — продолжал Копытин, — ну возьмем мы еще пять мешков денег. А дальше? Ну, пропьем, прогуляем… А потом? Через полгода ЧК и уголовка на ноги встанут и прихлопнут нас, как мух.
Копытин ткнул окурок в тарелку с сардинами. Взял бутылку, разлил:
— Я тебе вот что предлагаю. Проведем три дела и уйдем.
— Куда?
— Сначала в Петроград, оттуда в Финляндию.
— Так нас там и ждут. — Собан в два глотка выпил водку. — Ждут и плачут.
— Таких, как сейчас, с этим, — Копытин презрительно подбросил пачку денег, — с этим нет. Мы сделаем три дела. Возьмем камни у Васильева, валюту на Мясницкой, и еще одно. О нем потом скажу. А дальше век за границей живи, в богатстве и роскоши.
— Когда уйдем? — Собан вскочил.
— Сроку всего десять дней. В Петрограде у меня люди есть. Они за эту бумагу нас переправят. Так мы ее всю им отдадим.
— Смотри, Виктор, — ощерился Собан, — со мной не шути.
— Нас, Коля, одна веревка повязала. Ты без меня никуда, а я без тебя.
Манцев и Мартынов ехали по заснеженным улицам Москвы в сторону Пресни.
Автомобиль остановился у фабричных ворот с надписью над ними: «Московские электромеханические мастерские».
Они шли через чисто убранный, разметенный двор. Здесь, видимо, уважали свой труд. Стояли ящики под аккуратным навесом, железные отходы были по-хозяйски сложены у забора и даже прикрыты брезентом.
— Вы к кому, товарищи? — окликнул их человек в фуражке с эмблемой техника.
— Мы из ЧК, — ответил Манцев.
— Пойдемте, я провожу вас в цех.
Цех встретил шумом и ярким светом газосварки.
— Подождите, товарищи, — провожатый ушел.
А чекисты остались стоять, наблюдая, как работают люди. Был в их труде особый покой и порядок. Так обычно работают те, кто досконально знает свое дело.
— Смотри, Мартынов, — Манцев положил ему руку на плечо, — видишь, как работают. Точно, быстро, ловко. А мы с тобой?
— Но мы же еще учимся, Василий Николаевич.
— Слишком дорого наша учеба народу обходится.
Шум постепенно затихал. Рабочие останавливали станки, складывали инструменты. Вытирая руки ветошью, шли к дальнему концу цеха, где стоял дощатый помост.
Манцев увидел человека, машущего им рукой.
— Пошли, Федор.
И вот они стоят в центре полукруга, а на них внимательно смотрят десятки глаз.
Манцев осмотрелся. Народ все больше был степенный, немолодой. Подошел однорукий, в матросском бушлате:
— Я секретарь комячейки. Начнем. — Он огляделся и вдруг крикнул зычно, как на палубе в шторм: — Товарищи! Вы писали в горком партии, вот приехали к нам товарищи из ЧК. Попросим их выступить.
Манцев вспрыгнул на помост:
— Товарищи, мы приехали к вам, чтобы узнать, какие у вас есть вопросы к Московской ЧК, что нам вместе надо делать, чтобы покончить с бандитизмом.
Из толпы вышел человек лет под шестьдесят, с лицом, обожженным металлом, с рыжеватыми прокуренными усами, с седым ежиком на голове.
— Скажи нам, товарищ, — обратился он к Манцеву. — Вот мы, — он обвел взглядом толпу, — работаем здесь. Значит, пролетариат. А вы кто будете?
— Я — член коллегии Московской ЧК Манцев Василий Николаевич, а это — Мартынов Федор Яковлевич, руководитель группы по борьбе с бандитизмом.
— Так, подходяще, — сказал пожилой рабочий, — а в партии с какого года?
— Я с девятьсот шестого, а товарищ Мартынов с восемнадцатого.
— Подходяще. Теперь ответь нам, товарищ чекист, на наши вопросы. Я читал в «Известиях» декрет о создании Московской ЧК, так с одним в шубе поспорил. Он говорит — новая охранка, а я ему — мол, это нашему рабочему делу охрана. Так, товарищ Манцев?
— Безусловно.
— Значит, ты со мной согласен. А тогда дай отчет нам, рабочим, по нашим вопросам. Первое — до каких пор шпана в Москве людей резать будет? Мы весь тот месяц без жалованья сидели, потому что бандюги артельщика убили, а наши кровные унесли. Так мы и семьи наши в скудности сплошной сидели. Это как, товарищ чекист? Теперь, товарищ, ответь нам, кто и за что убил нашего технорука, золотого человека инженера Басова? А знаешь, чем он занимался и мы с ним?
— Приблизительно, — ответил Манцев.
— Мы с ним электрохозяйство Москвы налаживали, чтобы в этом году, к лету, везде фонари как надо горели, трамваи хорошо ходили, чтобы на электростанции перебоев не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12