— Милая Олечка, передайте Петру Львовичу, что есть шанс уехать на Юг.
— Не может быть!
— Тихо, ради бога, тихо. Я через несколько дней уезжаю, могу взять вас с собой.
— Но это опасно.
— Нисколько. Мы поедем в поезде Международного Красного Креста.
— Вы наш спаситель.
— Ждите, — сказал Копытин, — и учтите, что под флагом Красного Креста можно провезти все. В Москве очень неспокойно. Чекисты убили Бориса Аверьяновича Басова, забрали его редчайшую коллекцию.
— Я слышала, Виктор, это ужасно, — глаза Олечки наполнились слезами.
— Алешу Климова убили. Вашего поклонника.
— Господи, Алешу? За что?
— Он хотел справедливости.
— Виктор, — Ольга схватила Копытина за рукав, — спасите нас. Умоляю!
— А ваш папенька, Григорий Нилыч?
— Он сидит на своих камнях. «Это — для истории. Это — для искусства». Ах, Виктор, вы же знаете отца. Попробуйте поговорить с ним сами.
Копытин поглядел на Ольгу, усмехнулся, дернул щекой:
— Попробую.
Несколько минут назад Манцев вернулся от Дзержинского. Разговор с Феликсом Эдмундовичем был обстоятельным и долгим.
И, сидя в кабинете, Манцев снова и снова вспоминал его, думая над словами председателя ВЧК и МЧК. Манцева всегда поражало смелое, аналитическое мышление Дзержинского, неожиданность его решений, тонкое знание политической обстановки.
— Бандитизм, Василий Николаевич, — сказал Дзержинский, — сегодня явление не только уголовное. Он компрометирует власть рабочих, кое-кто пытается представить это как неспособность большевиков управлять государством. Следовательно, бандитизм есть явление политическое. Тем более что, как нам известно, белая контрразведка пытается его использовать.
— Мы делаем все, что можем.
— Дорогой Василий Николаевич, я об этом знаю, более того, я знаю, как трудно людям из группы Мартынова вести оперативную и следственную работу. Криминалистика — наука. А нам приходится постигать ее под бандитскими пулями. Кстати, как вам помогает Бахтин?
— Хорошо.
— Пока они нам нужны. Помните об этом. Потом мы разберемся с ними.
— Но тем не менее, Феликс Эдмундович, я хотел бы вам рассказать о нашем плане ликвидации банды Собана.
— Я прочел вашу докладную записку. Считаю, что все правильно. Только прошу вас об одном — берегите людей. Любую операцию мы должны проводить с минимумом потерь. Теперь о профессоре Васильеве. Он сдал свои драгоценности государству. Да, не удивляйтесь, все до последнего камня. В своем письме Луначарскому он написал, что деньги эти должны пойти на организацию народного образования.
— Это поступок.
— Подлинный патриот отечества всегда помогает ему в трудную минуту. Но тем не менее я позвонил в Гохран, вам выдадут, естественно на время, одну из вещей Васильева. Начинайте операцию и помните о людях.
В дверь постучали. Вошел Мартынов.
— Что?
— Все готово.
— Давайте рапорт.
Манцев сел за стол. Крепко потер ладонью лицо, отгоняя сон, хлебнул из стакана остывший чай. Поднял бумагу ближе к свету, начал читать. Чем больше читал, тем удивленнее становилось у него лицо.
— Вы, братцы, меня в острог хотите посадить? Сам думал или кто посоветовал?
— Вместе с Бахтиным.
— Ему простительно, он из старого сыска, а ты, Федор?
— Василий Николаевич, головой за все отвечаю.
— Ну ладно, — Манцев улыбнулся, подписал бумагу. — Сухари ты мне в домзак носить будешь.
— Обязательно.
Бахтин пришел на квартиру в два часа. Данилов посмотрел на него и понял — пора. На секунду сжалось сердце, только на секунду.
— Голубчик, Иван Александрович, и вы, Ниночка, — Бахтин достал папироску с длинным мундштуком и закурил. — Вы отправитесь сегодня в Столешников. На углу Петровки дом Бочкова знаете?
Иван кивнул головой.
— Там на первом этаже кафе. Место дрянное, грязное. Но вы сядете, спросите у полового чего-нибудь, а когда он подаст, скажите: «Хочу на лошадке покататься». Он вас проводит в игорную комнату. Там механические бега. Играйте, пейте шампанское и помните, что вы с Петроградской, налетчик, Студент. Как вас зовут?
— Олег Свидерский. Бывший студент Межевого института.
— И помните — в Питере вы взяли ломбард, людей убили. Вы налетчик нового типа. Холодный, расчетливый, интеллигентный.
Данилов отвернулся, а когда повернулся вновь — на Бахтина глядел уже совсем другой человек: холодный, нагловатый, уверенный в себе.
— Вот это другое дело. Теперь, — Бахтин достал саквояж, расстегнул, положил на стол две толстые пачки денег, золотые украшения.
— Берите деньги, надевайте украшения и с богом. Помните, Иван Александрович, там будут наши люди, если что — они помогут.
В кафе было накурено и холодно. На небольшой эстраде в углу играл на пианино тапер. Звук пианино был неестественно чужим в слоистом от дыма воздухе и гуле голосов.
Почти все столики были заняты, люди сидели прямо в пальто и шинелях, спорили, размахивали руками.
Данилов увидел столик в углу у окна и пропустил вперед Нину:
— Прошу.
Они уселись.
Пробегавший мимо официант в черном фраке, натянутом поверх ватной куртки, сразу же увидел дорогое пальто на молодом человеке и котиковую шубку на красивой молодой даме. И руку с массивным золотым перстнем увидел, лежавшую на грязной скатерти барски небрежно.
Официант на ходу затормозил, развернулся и к столику:
— Чего господам угодно?
— А что есть?
— Извините-с, время такое, могу-с подать кофе желудевый-с, пирожные на сахарине-с.
— Ликер?
— Время такое, господин.
— Послушайте, милейший, — Данилов достал толстую пачку кредиток, сунул ассигнацию в карман фрака, — а на лошадках у вас покататься можно?
Официант осклабился, оглянулся воровато:
— Отчего же-с. Таким господам… Прошу-с за мной.
Они прошли мимо стойки со скучающим буфетчиком, вошли в узкую дверь и очутились на лестничной клетке.
— Прошу-с.
Из темноты выросла здоровая мужская фигура.
— На лошадок-с, — тихо сказал официант.
— Валяй.
Они поднялись по ступенькам, остановились возле закрытой двери. Официант постучал. Дверь раскрылась, оттуда полился свет, раздались людские голоса, переборы гитары. Здесь был даже швейцар в ливрее.
Пальто и шубу принял бережно, словно они из стекла.
— Прошу-с, господа.
Одна из комнат — буфетная. Да, здесь не знают о нужде и голоде. В свете свечей переливаются разноцветные бутылки, лежат в вазах фрукты, шоколад, бутерброды.
— Ты выпьешь шампанского, дорогая? — спросил Данилов.
— Немного.
А буфетчик в черном фраке, белоснежной манишке, с бабочкой уже хлопнул пробкой.
Заискрилось, запенилось в бокалах вино.
К стойке подошел человек в щегольском пиджаке, с жемчужной булавкой в галстуке.
— Папиросы есть?
— Асмоловские.
— Дай, любезный, пару пачек.
Мельком посмотрел на него Данилов и узнал: видел этого человека в коридорах ЧК. И сразу ему стало спокойно:
— Мне тоже пачку.
Буфетчик протянул Данилову коробку:
— На лошадок-с не желаете взглянуть?
В соседней комнате, огромной, без мебели, толпился народ. Кого здесь только не было: завсегдатаи скачек в модных, не потерявших лоска костюмах, дельцы, напуганные временем, шустрые карманники с Сенного рынка, спокойные налетчики.
Были здесь двое из банды Собана. Пришли рискнуть да погулять малость.
Данилов протолкнулся к огромному столу. Вот оно «пти шво» — механические бега.
Крупье с истасканно-наглым лицом, с пробором, делящим редкие прилизанные волосы на две части, выкрикнул:
— Ставок больше нет! — нажал рычаг, и побежали четыре лошадки вдоль стола. Круг, еще, финиш.
— Первым пришел рысак под номером три. Получите ваш выигрыш, господин. — Крупье лопаткой подвинул груду денег к человеку в сером костюме.
— Позвольте, — Данилов протолкнулся к столу, бросил пачку денег. — На все.
— Ваш номер, сударь? Сколько ударов будете делать?
— Двойка. Играю дважды.
— Делайте ставки, господа, банк богатый.
Посыпались на стол деньги.
— Третий.
— Третий.
— Второй.
— Двойка.
— Игра сделана, ставок больше нет.
Крупье вновь пустил лошадок.
Круг. Еще один. На последнем вырвалась вперед черная лошадка с единицей, написанной на крупе.
— Выиграло заведение, — крупье сгреб ставки в ящик. — Желаете еще? — он посмотрел на Данилова, улыбаясь нагловато-вежливо.
Данилов стянул с пальца перстень.
— Примете?
Из-за спины крупье возник человек, стремительно глянул на перстень, что-то шепнул крупье.
— Примем.
Крупье положил перстень рядом с пачкой денег.
А люди делали ставки, кидали деньги, дышали тяжело и азартно.
— Ваш номер, не спите, юноша! — усмехнулся крупье.
— Двойка.
— Вы фаталист. Ставок больше нет.
Лошади побежали, а серая с двойкой, так приглянувшаяся Данилову, словно услышав и поняв его, бойко взяла с места. И первой прибежала к финишу. Крупье лопаточкой подвинул Ивану перстень и кучу денег.
— Больше не будете играть?
— Нет.
— Заведение желает вам приятно провести время.
Никогда Данилов за свои восемнадцать не держал в руках столько денег.
Да что там не держал. Не видел просто. Он и вынес их в буфетную комом.
— Олежка! — воскликнула Нина. — Золотце! Как я рада.
Данилов бросил деньги на стол, начал складывать.
К Нине подошел вертлявый черный парень в коричневой пиджачной паре:
— Так как же, барышня, не желаете испытать…
Данилов взял его за лацканы:
— Жить не надоело?
— Пусти! — рванулся вертлявый, но рука, державшая его, была не по годам сильной, затрещал пиджак.
Подскочил буфетчик:
— У нас так не принято, господин. У нас тихо все должно быть.
Данилов оттолкнул вертлявого:
— Сделай так, чтобы я тебя искал.
Давясь матерщиной, отошел вертлявый. Сел за столик к своему дружку.
— Ты видишь, Туз, что он со мной делает?
— А ты к чужим марухам не лезь.
Туз ел и пил. Жадно, много, не обращая ни на кого внимания.
— Олежек, — капризно протянула Нина, — возьми ликеру и шоколад домой.
Данилов бросил деньги на стойку:
— Три бутылки «бенедиктина» и две коробки шоколада.
Буфетчик с поклоном начал упаковывать заказанное. Протянул сверток.
— Прошу-с. Ждем-с. Дорогой гость.
Данилов и Нина вышли в прихожую.
А вертлявый вскочил, вбежал в соседнюю комнату, пробрался к крупье.
— Кто это был, Кот? Что за фраер?
— Какой?
— А тот, что банк рванул.
— Из Питера, Сеня, налетчик. Студент кличка. Он на Лиговке ломбард грохнул, трех красноперых замочил.
— У-у, — с ненавистью протянул Сеня, — понаехало залетных. Московским уже авторитета нет.
В комнате у стола сидели четверо, в кожаных тужурках, в фуражках со звездами.
Собан развалился на диване. Сидел тяжелый, сытый, в расстегнутой жилетке. Большое его гладко выбритое по-актерски лицо светилось покоем и добротой.
— Сегодня вечером приедете, — точно и резко, словно командуя перед строем, говорил Копытин. Он стоял спиной к окну, прямой и строгий, как на плацу. — Приезжаете, говорите, что из ЧК, — продолжал он, — берете драгоценности.
— Хозяев глушить? — спросил Семен.
— Нет. Только попугать. Пусть по городу слух пойдет, что ЧК грабит.
Собан захохотал. Встал, большой, плотный, сытый:
— До ночи здесь сидеть будете, наши там смотрят на всякий случай.
Часы в кабинете Манцева пробили пять раз.
Василий Николаевич поднял голову от бумаг, покосился на телефон. Молчит. Он опять углубился в бумаги.
В дверь постучали.
— Войдите.
— Разрешите, Василий Николаевич, — вошел Козлов.
Манцев вскочил, вышел из-за стола.
— Степан Федорович, что так долго? Садитесь.
— Василий Николаевич, Мартынов велел передать, что вроде сегодня.
— Факты?
— Приходил человек из домкома насчет ремонта электричества. Проверили: домком никого не посылал, и человека такого там не знают.
— Он заходил в квартиру?
— Да. Всю обошел, проверял проводку.
— Что еще?
— Несколько раз телефонировали. Хозяин трубку поднимает, а там молчат. К соседке заходили двое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12