Просмотрели почти каждый квадратный сантиметр пола. За бетонным порогом открытой стальной двери, там, где начиналась лестница, стало намного больше мусора. И был он заметно свежее того, что валялся в коридорах. Пивные банки, битые бутылки, тряпки, бумага, раскрошенные кирпичи, камешки, пакеты и упаковки разных мастей кучкой лежали между порогом и нижней ступенькой лестницы, почти скрыв бетонный пол, если ключи попали в эту кучу, то отыскать их непросто.
— Н-да, — буркнул Гребешок, присматриваясь к куче, — покопайся тут, блин, в этом дерьме!
— Давай на потом оставим! — предложил Луза, брезгливо поморщившись. — Тут вон шприцев с иглами до хрена, еще словим СПИД или гепатит какой.
— Добро, — согласился Гребешок, которого поиски ключей в куче мусора тоже не очень прельщали.
Поэтому они направились вверх по лестнице, обшаривая фонарями каждую ступеньку, втайне надеясь, что вот, может быть, уже на следующей блеснут ключики с брелоком в форме головы Мефистофеля. Однако вместо этого им попадались только пробки от бутылок да крышки, сорванные с пивных банок или консервных коробок. Последние досаждали особенно, потому что издали их легко было спутать с ключами. Луза раза два накололся.
Таким макаром прошли четыре марша по двадцать ступенек и очутились у открытой стальной двери. Она выходила на свежий воздух, в парк, где по-прежнему лил дождь и ветер мотал кусты и деревья. Сам выход находился в ложбинке на склоне небольшого искусственного бугра, заросшего кустами. Ложбинка тоже заросла кустами и крапивой, но по ней была протоптана тропка, скользкая и размокшая от дождя.
— Хорошо, если они эти ключики уронили прямо на тропу, — порассуждал вслух Гребешок. — А если в сторону…
— …то хрен найдешь, — договорил Луза.
И все-таки они решили пройтись по тропке, потому что уж очень не хотелось ковыряться в куче мусора. Рассчитывали, что до этого, может, и не дойдет.
Тропка спустилась вниз на полянку, со всех сторон окруженную кустами. Если по прямой, то метрах в тридцати от аварийного выхода. Но кусты и всякая иная растительность стояли так густо, что не только сейчас, дождливой ночью, но и при светлом Дне разглядеть его сквозь листья было невозможно.
Полянка по краям заросла густой травой, а посередине была вытоптана и украшена старым кострищем, золу которого прибита и разровняли дожди последних нескольких дней. Вокруг кострища лежало несколько бревен, а также стояли две самодельные лавочки. Поверх одной из них мокла драная телогрейка. Как и на лестнице, тут валялись водочные и пивные бутылки, то ли Разбитые в драке, то ли спьяну раздавленные темные очки, бейсболка с оторванным козырьком, еще какой-то хлам.
— Похоже, тут компашка собирается, — прикинул Гребешок с видом Шерлока Холмса. — Сегодня, поскольку дождь, не пришли. Да и поздно уже. Небось, пока сухо, здесь сидят, а если начнет лить, то ползут на лестницу.
— А когда Ростика убили, дождь был? — спросил Луза. Гребешок даже посветил на него фонарем от удивления:
— Ну, Сева! Ты, блин, оказывается, не только подковы гнешь, но и башкой варишь? Точно, дождя не было. Только на следующий день зарядило. Значит, здесь пацаны могли сидеть, либо видели что-то, либо…
— … Сами его мочили, — в один голос с Гребешком, произнес Луза.
— Стало быть, если завтра дождика не будет, стоит сюда нагрянуть и покалякать с ними, — прикинул Гребешок. — Может, они и ключики прибрали? Нет, навряд ли. Потому что тогда и коробку прихватили бы. Давай-ка пошуруем малость, может, валяются ключи где-то?
Пока они шарили на полянке, Агафон в туннеле закончил разгребание пепла. Ни хрена не нашел, хотя под конец шарил уже голыми руками, процеживая горсти золы сквозь пальцы и растряхивая ее по бетонному полу. Измазался, как трубочист.
— Ну что? — сказал он Налиму. — Пройдемся до бомбоубежища? Гребешка с Лузой ждать не будем, они опять чего-нибудь посеяли небось…
— Может, лучше за ними сходим? — предложил Налим.
— На хрена? Они и так дойдут, лучше нас это место знают. Пошли, не трясись, е-мое!
Налим подчинился. Двинулись рядом, шли не торопясь, шарили фонарями по полу, на котором явственно бордовели следы запекшихся кровяных ручейков.
— Блин, — произнес Агафон, — сколько же этой кровянки в человеке бывает? Метров сто уже протопали, а все по полосам идем.
Мусора, пробок и крышек от пивных банок здесь не попадалось. Должно быть, шпана боялась заползать так далеко от аварийного выхода, не зная толком, куда ведет туннель. Правда, несколько раз в лучи фонарей попадали крысы, с устрашающим писком уносившиеся во тьму.
— Я в газете читал, — опасливо произнес Налим, — что теперь от радиации крысы размером с кабана вырастают. Загрызть могут.
— Ты газеты читай побольше. Там еще и не такое набрешут. Журналюги, блин, изгаляются как хотят, врут и не краснеют, а мы, дураки, читаем и верим. Так же и телик. Главное, чтобы все рты поразевали да поменьше насчет зарплаты справлялись. Вот и сидят там, пописывают, ломают голову, чего бы соврать… Стоп! — Агафон резко оборвал свою речь, обличающую средства массовой информации, и направил световое пятно фонаря вперед.
— Ты чего? — обеспокоено спросил Налим, бросаясь догонять рванувшегося вперед напарника. — Нашел, что ли?
— Нет, — сказал Агафон, — не нашел. Но кое-что увидел. Световой круг выхватил из тьмы кровяной отпечаток от обуви. Четкий, почти не смазанный, с узорчатым рисунком.
— Чуешь разницу? — спросил Агафон, ставя свою ногу, обутую в кроссовку сорок пятого размера, рядом с отпечатком. — Самое большее — тридцать восьмой. Бабский размер, одним словом. Правой ногой, видать, в кровянку наступила, когда тащили. Вон, и дальше пошла следить. Правда, уже послабее.
— Неужели у такой кобылы, как Элька, — заметил Налим, — всего тридцать восьмой? По-моему, у нее не меньше сорок первого должен быть.
— А мелкие? Малярихи эти? Про них забыл? Эх, срисовать бы чем рисунок…
— Думаешь, они так и будут в тех же кроссовках ходить? — недоверчиво хмыкнул Налим.
— А что? Запросто. Видишь, след кончился. Оттерла. А потом пришла в общагу и помыла с мылом. Для этих работяжек на самую дешевку наскрести — проблема. Элька, та, конечно, запросто может хоть каждый день обувку менять.
Двинулись дальше. Кровавые ручейки, отпечатавшиеся на полу, становились заметно тоньше, разрывистей. Постепенно они перешли в цепочку пятнышек. А ключей видно не было.
— Зря идем, — сказал Налим, должно быть, долго думая. — Ведь они его тут голого тащили. Откуда же ключи могли выпасть?
— Это я и сам понимаю, но все-таки проверить надо…
Они все еще топали по туннелю, приближаясь к бомбоубежищу, когда наверху продрогшие под дождем Гребешок и Луза, матерясь и чертыхаясь, прекратили поиски.
— Ни хрена тут не найдешь, — махнул рукой Гребешок, который, пытаясь отыскать в траве ключи, порезал палец о бутылочное горлышко.
— Пошли в той куче глянем — и к ребятам. Надо днем сюда приходить, может, и вычешем чего-нибудь. Интересно, столбняк от пальца может быть или нет?
— Поссы на рану, — деловито посоветовал Луза, — самое лекарство. У меня дед плотничал, всю дорогу так делал.
— Ладно, — сказал рукой Гребешок, — проверим.
После проведения здесь же, на месте. Предложенной Лузой лечебной акции Гребешок нашарил в кармане презерватив и накатил на средний порезанный и здоровый указательный пальцы. Предстояла еще одна грязная работа.
— Ну и вонизм, — проворчал Гребешок, когда они, вернувшись к аварийному выходу, по пути еще раз проверив тропу и спустившись к нижней двери, оглядели мусорную кучу. — Ты не блеванешь, Луза?
— Выдержу… — не очень уверенно пробормотал детина. И они, титаническими усилиями подавляя то и дело подступающую к горлу рвоту, стали разбирать кучу дряни.
— Сдохнуть можно, — сказал Гребешок, — пойдем к воздуху, перекурим…
Присев у выхода, жадно глотали дым и мокрый воздух парка.
— Неужели опять полезем? — спросил Луза. — Ясно, что ключей там нет. Сантиметров пять слой сняли, небось год копилось. Неужели могли так глубоко провалиться?
— Провалиться не могли, а вот ежели на них наступили, то могли и ниже вдавить. Хотя по большому счету ты и прав, но, блин, надо в этом убедиться…
У Агафона с Налимом проблемы были проще. Они дошли почти до самого входа в убежище, и Агафон сказал:
— Дальше делать нечего, мы там уже смотрели. Главное, уяснили, что Ростика волокли именно этим путем…
И тут откуда-то издалека и сверху послышался негромкий щелчок, а затем скрип.
— Тихо! — шепнул Агафон Налиму. — По-моему, это дверь в убежище открывают…
Оба не сговариваясь вытащили пистолеты, сняли с предохранителей прежде, чем гулкая тишина бомбоубежища была нарушена звуками шагов. Три человека, кряхтя и переругиваясь вполголоса, тащили вниз что-то тяжелое.
— Свети, свети, е-мое, а то скатимся на хрен!
— Лампочку надо было включить.
— Не фига! Она через щели заметна.
— Кому, на хрен, заметна? Дрыхнут все давно. Придерживай, Калым, не напирай, бляха-муха, пока не звезданулись!
— Береженого Бог бережет. Вперед свети, говорю!
— А все ты, Вадя! Завел, блин, Филю: менты наедут! Вот и таскайся теперь ночью, прячь…
— Ничего, подальше спрячешь — поближе возьмешь. За этот товар мы еще на Канарах пожить сумеем, если сбагрим по-умному.
В ближнем к лестнице помещении убежища появился тусклый отсвет фонаря. К Агафону и Налиму, которые, погасив свои фары, затаили дыхание в туннеле, на пороге комнатки, где стояла фильтро-вентиляционная установка, он доходил совсем слабым, через три двери, но явственно обозначил прямоугольник дверного проема, ведущего из комнаты ФВУ в зал с нарами.
Шаги звучали намного слышнее, даже шуршание бумажных плакатов под ногами различалось.
— Вот это ямка! Поставим здесь, Штырь, в жизни не докопаются.
— Нет, надо дальше нести. Здесь негде спрятать.
— Лопнуть, что ли? Этот ящик еле донесли, а еще с десяток надо.
— Ничего, на лесоповале больше потягаешь, если сейчас поленишься.
Кряхтенье и сдавленные матюки приблизились, свет стал ярче.
— Хрен протиснешься… Понаставили нар, екалэмэнэ!
— Заноси, заноси давай! На ногу, блин, наступил, осторожней!
— Скоро там?
— Еще одну дверь пройдем — совсем немного останется.
— Километра полтора, наверно…
— А у тебя язык острый!
Переругиваясь, пришельцы, некоторых из которых Агафон постепенно узнавал по голосам, начали втаскивать свою ношу в комнату, где стояла ФВУ. Наверно, если бы они не пыхтели и не топотали, как слоны, то могли бы расслышать дыхание спрятавшихся Агафона и Налима. Стоило навести на них фонарь — и избежать неприятных объяснений между куропаткинскими и Лавровскими было бы невозможно. Агафон для себя уже решил вопрос: не разговаривать, а мочить тут же, пока у Штыря и его друзей оружие в карманах. Правда, о том, как на эту разборку посмотрит Сэнсей и какие вообще могут быть последствия, Агафон тоже
подумывал и решил все-таки, что начнет пальбу только в том случае, если Лавровка их с Налимом обнаружит.
В этот раз пронесло. Поставив ящик на пол, лавровские — их было четверо — удалились обратно к лестнице.
Когда шаги лавровских удалились и они затопали уже в том зале, где находился класс, Агафон шепнул Налиму в темноту:
— Надо отвалить отсюда. Подальше куда-нибудь. После посмотрим, что тут. Давай уходи потихоньку. Обувь сними.
Налима два раза просить не потребовалось. Он снял кроссовки и, чертыхаясь от холода, почти бесшумно стал удаляться от двери. Агафон же вдруг сообразил, что можно попробовать прикрыть стальную дверь, отделяющую комнату ФВУ от туннеля.
Впрочем, сделать этого он не успел. Лавровка вновь затопала по лестнице.
— Этот полегче будет, можно, наверно, и вдвоем дотащить.
— Сейчас! Пупки надрывать!
— А ноги мотать туда-сюда легче?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79