Терехов принялся выяснять, в паре с художником-криминалистом пытаясь составить портрет исчезнувшего с места взрыва мужчины. По всему выходило, что это был вождь мирового пролетариата Владимир Ильич Ленин, разве что не лысый и без кепки.
"Интересные дела, – подумал Терехов, – черт знает что! То какие-то анархисты, то теперь человек, по облику вылитый Ленин, – словесный портрет превратился на экране портативного компьютера в портрет зримый.
– Ну точно, вот он!"
И бородка, и усы были ленинскими, ни дать ни взять. Или убийца специально такие отрастил, или это был грим. С монитора портативного компьютера на полковника Терехова и следователя смотрел вылитый Владимир Ильич.
– Чертовщина какая-то! А говорил он как, картавил?
– Нормально говорил, как вы или я. На школьного учителя он еще был похож, ласковый такой и глаза с прищуром.
– Вы же говорили, у него очки?
– Да, были очки, но они в глаза не бросались. Терехову было не по себе. Рядом четыре трупа и в качестве подозреваемого – вождь мирового пролетариата.
– Кстати, никогда не видел, чтобы старики так лихо на джипах ездили.
Кто такой Тимур, полковнику Терехову было известно. Уже около полугода тот находился под наблюдением. О многих его делишках Терехов знал, но взять его с поличным никак не удавалось.
– В управление, – сказал Терехов сухо, садясь в свою черную «Волгу».
День для Терехова складывался неудачно. Все время не сходились концы с концами. Тимур мог убить кого угодно, а получилось, что убили его, причем до тривиальности просто – бросили гранату и прикрыли дверь.
Но и тут не все сходилось: кольцо от гранаты почему-то висело у Тимура на указательном пальце. «Как такое могло случиться?»
Какие варианты ни прикидывал полковник, все не сходилось. Окончательно вывело из себя Терехова восторженное восклицание сумасшедшего Черкизяна, который проходил уже вторую по счету экспертизу. Никто из психиатров не хотел брать на себя ответственность и ставить террористу окончательный и безоговорочный диагноз: «невменяемый».
Полковник лично показал Черкизяну фоторобот и спросил:
– Знаете ли вы этого человека?
– Конечно знаю, это один из моих учителей. Полковник насторожился:
– И кто же? Как его фамилия, имя? Черкизян глупо ухмыльнулся, покрутил указательным пальцем у виска:
– Вы вроде немолодой человек, а как будто в школе не учились, институтов не кончали. Это же он, Владимир Ильич Ульянов-Ленин, вождь мирового пролетариата. В свое время я много почерпнул из его трудов, пока не понял, что НЭП – это ошибка. А вот красный террор – это хорошо, это замечательно!
– Уведите, – устало бросил Терехов.
Но Черкизян уже «завелся» и принялся разглагольствовать, сравнивая Бакунина, Кропоткина, Ленина, Че Гевара, Фиделя Кастро, мешая всех революционеров в одну кучу, разобраться в которой было невозможно.
«Чтоб ты провалился! – подумал Терехов. – Уж лучше бы ты действительно сам на бомбе взорвался. Труп – и все дела, никакой тебе психиатрической экспертизы. Рассуждения, конечно, циничные, но спасительные для дела.»
Через час полковник Терехов узнал и другую неприятную новость, что в своей квартире застрелен еще один милиционер – сержант Кузьмин. Картина вырисовывалась еще более странная. Все три милиционера участвовали в задержании опасного преступника на мосту. Преступник, по их словам, был застрелен и упал в реку, труп до сих пор не найден, приходилось полагаться лишь на слова милиционеров. Но теперь их слова полковнику Терехову не казались убедительными и правдивыми, все в этом деле противоречило одно другому, факты не стыковались.
Полковник размышляя, расхаживая по маленькому кабинету. Затем замер у окна. «А если допустить, что все милиционеры – и погибшие на мосту, и эти трое – связаны с бандитами, то есть с Тимуром?»
При таком раскладе все становилось на свои места. Милиция работала на бандитов, они приехали на склады поговорить, решили свои вопросы, и тут их накрыл кем-то нанятый убийца. То, что этот человек не связан с правоохранительными органами, Терехову было абсолютно ясно.
«Значит, конкуренты, значит, опять началась война за передел рынков, значит, воюют две группировки.» С кем был связан Тимур, полковник не знал, но то, что Тимур – фигура не самостоятельная, Терехову было ясно. «Значит, надо выяснить все его связи, найти того, кто стоит за Тимуром.»
С этими мыслями полковник провел оперативное совещание. В судьбе пропавшей журналистки не прояснилось ровным счетом ничего, и полковника Терехова уже посещала беспокойная мысль: жива ли еще Варвара Белкина?
* * *
Яков Павлович Якубовский жил на Сретенке, в переулке, в старом четырехэтажном доме. Квартира принадлежала ему еще с советских времен, досталась в наследство от отца, известного врача-уролога, чуть не пострадавшего во время известного «дела врачей». Но и отец, и сам Яков Павлович родились под счастливой звездой. Беды хоть и цепляли их, но в результате обходили стороной, отец и мать умерли своей смертью. Яков Павлович был единственным ребенком, так что все состояние известного врача-уролога, специалиста по мочекаменной болезни, досталось Якову Павловичу.
На душе у главного редактора «Свободных новостей плюс» кошки скребли. Мало того, что Белкина похищена, так еще и спаситель с деньгами, ее дружок, тоже пропал вместе с машиной и чемоданом. Чемодан – черт с ним, он принадлежал Муму, хоть и произвел на Якова Павловича неизгладимое впечатление, а вот машина была его личная, купленная за кровные деньги.
Подавать в розыск Якубовский не рискнул, тогда пришлось бы рассказывать милиции всю подноготную этой истории, а Гаспаров запретил делать это строго-настрого, правда, машину пообещал найти по своим каналам, сказал, мол, есть выходы на бандитов, да и дружка Белкиной он тоже пообещал отыскать. Тут Гаспаров не лукавил. Но отыскать Дорогина, живого или мертвого, не удавалось пока никому.
Яков Павлович выбрался из редакционной машины, трусливо, как человек, ожидающий броска камня в спину, осмотрелся по сторонам и подавил в себе желание попросить шофера проводить его до двери квартиры.
– Поезжай, поезжай… – пробормотал он, испуганно глядя на то, как машина покидает двор.
Сделалось тоскливо и одиноко. Жена с дочкой были на даче. Якубовский с портфелем под мышкой трусцой двинулся к подъезду. Палец долго промахивался мимо кнопок кодового замка.
Наконец Яков Павлович смог открыть замок. На душе стало немного легче, когда дверь со щелчком закрылась за спиной, отделив Якубовского от улицы. Яков Павлович выпустил воздух и неторопливо начал подниматься по широкой лестнице на второй этаж. У большой двухстворчатой двери он замешкался, подумав, что пора заменить ее на железную. Но тут же вспомнил: у Белкиной была железная дверь, и это ей помогло, как ляхи сыну Тараса Бульбы.
На пухлых губах главного редактора появилась улыбка. Он сам ценил себя за юмор в тяжелые моменты жизни, хотя шутки приходили ему в голову обычно тогда, когда разговор уже заканчивался и он оставался в одиночестве.
Квартира встретила хозяина до боли знакомым запахом и глубокими сумерками. Пахло пылью и немытой посудой. Яков Павлович снял туфли, в потемках ногой нашел шлепанцы и аккуратно поставил портфель на полку.
– Ну вот я и пришел, – сказал он вслух так, как всегда говорил жене, словно дверь мог открыть еще кто-то кроме хозяина.
Квартира ответила тишиной.
«В холодильнике есть колбаса и сыр, так что ужин я себе обеспечил.»
Одна из штор качнулась как раз в тот момент, когда Яков Павлович проходил мимо гостиной. Главный редактор замер с занесенной для шага ногой. «Почудилось», – подумал он и очень медленно повернул голову.
Прижавшись спиной к стене и придерживая левой рукой тяжелую бархатную штору, в двух шагах от Якубовского стоял мужчина, лица которого он не мог разглядеть. Но то, что у мужчины в руке пистолет, Якубовский рассмотрел тотчас же: металл отливал жирным блеском.
– Добрый вечер.
Яков Павлович с облегчением вздохнул, услышав знакомый голос:
– Сергей, вы? Вы живы?
– Как видите, пока жив.
– Как вы здесь оказались? Кто вас впустил?
– Извините, не хотел светиться в редакции. Есть люди, которые считают меня мертвым, и разочаровывать их я пока не спешу. Вы раздевайтесь, Яков Павлович, проходите. Это ничего, что я не снял ботинки?
– Что вы, конечно же ничего, тут у меня не убрано! Вы извините, я холостяцкую. Жена, знаете ли, на даче, дочка тоже с ней.
– Я так и понял. Я вначале позвонил, мне никто не открыл. А замки вам, между прочим, стоило бы заменить, открыть их можно ногтем мизинца.
– Так вы живы? – главный редактор тронул Дорогина так, как трогают тень. Он не удивился бы, провались пальцы сквозь видение и коснись гладких обоев и твердой стены под ними. – Значит, живы! Варвара где, она жива?
– Надеюсь, – коротко сказал Дорогин, толкнув в плечо окаменевшего главного редактора. – Вы, наверное, ужинать собрались?
– Да-да, конечно. Вы, надеюсь, разделите мою скромную трапезу? У меня есть бутылочка коньяка, есть сыр, колбаса, овощи. Я так рад, что вы живы! – и тут же Якубовский спросил:
– А где сейчас деньги?
Дорогин развел руками. Заметив, что пистолет все еще смущает Якубовского, он спрятал его, заткнув за ремень на спине.
– Были деньги и сплыли, – коротко пояснил Якубовскому Муму.
Они прошли на кухню. Главный редактор все еще не решался зажечь свет. Дорогин устроился за холодильником так, чтобы его невозможно было увидеть с улицы. Якубовский принялся суетиться. Движений было излишне много, но КПД их – абсолютно ничтожен, манипуляции в результате оказывались порожними. Якубовский напоминал дирижера без оркестра и даже без палочки. Плиту он включил лишь с шестой попытки, пытаясь поджечь невключенные горелки. Чистые чашки Якубовский отыскать не сумел, хотя знал, что где-то здесь рядом они должны стоять.
– Справа, Яков Павлович, чашки и тарелки, слева – вилки.
– Да-да, я вижу. Волнуюсь, знаете ли, никак не ожидал вас встретить. Что вам стало известно о судьбе Варвары?
– Давайте, Яков Павлович, вопросы задавать буду я, а вы постарайтесь отвечать честно.
По глазам Якубовского Муму видел, что тот не рвется знать всю правду и хочет поскорее избавиться от гостя.
– Я мало знаю, вы же поехали выкупать Белкину.
– Дело в том, Яков Павлович, что бандиты знали о нашем плане, они знали, что я приеду переодетым в вашу одежду.
– Как знали!?
– Вот так, – сказал Дорогин и положил пистолет на стол. – А если кто-то узнал, значит, кто-то ему рассказал.
– Вы так считаете?
– Иначе и быть не может.
Чайник засвистел. Якубовский судорожно дернулся, так нерадивый пешеход дергается посреди дороги от свиста милиционера.
– Знали об этом я и вы. Я никому не рассказывал, а вот вы кому-то рассказали. Меня интересует – кому?
Дорогин говорил спокойно, вежливо, учтиво, не унижая Якубовского. Пока он еще не давил, но это Якубовского пугало еще больше. Тот привык общаться со скандалистами, с полусумасшедшими журналистами, тронутыми авторами, обманутыми и обиженными героями материалов. Чужое спокойствие доводило главного редактора до икоты, он не знал от него лекарства.
– Чайник снимите.
– Да… – Якубовский снял чайник. Теперь он не знал, куда его поставить. Так и стоял с чайником в руке, горелка переливалась голубоватой короной. – Я не хотел бы рассказывать, это не моя тайна.
– Значит, тайна все-таки есть? – Я не ошибся? Сядьте, – Дорогин говорил так, как следователь разговаривает с осужденным на допросе в следственном изоляторе. Осужденным был главный редактор, следователем – Дорогин. – Я слушаю, Яков Павлович.
– Тут дело вот какое… Меня просили молчать. Так вы потеряли деньги? – вновь вспомнив о дипломате, спросил главный редактор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48