И не наглей — не то другой разговор будет.
В этом человеке, которого Нинка видела впервые, было нечто пугающее и не вызывавшее желания встречаться с ним вновь. От него исходила сковывающая холодная энергия.
«Прям Кашпировский», — подумала она и недовольно махнула пухлой рукой, которую стягивал дешевый браслетик:
— Ладно, проходите.
В тесном коридорчике Нинка протиснулась бочком в комнату, пытаясь что-то заслонить от гостей. Косарев рассмотрел наполненную мутной жидкостью двадцатилитровую бутыль. Наверняка самогон. Это объясняло недружелюбный прием, оказанный милиции.
— Где мужик твой? — спросил Косарев, быстро и бесцеремонно осмотревший все помещение. Он уселся на шатающийся стул в крохотной кухне с облупившейся краской на стенах И потолке. Прямо над раковиной с яркого плаката томно взирала полуголая Мадонна.
— Кто ж знает, где муженек мой, — непривычно вежливо и спокойно, сама удивляясь себе, произнесла Нинка. — Он же дурной. Прибежал к нему этот Севка шебутной, прям посреди ночи поднял, вместе и отвалили. Больше их не видела… Сразу он всем понадобился. Тут двое каких-то паскудников приходили. Тоже Мухтара искали.
— Один огромный, на обезьяну похож, другой смазливый, в кожаной куртке, в золоте? — подал голос Мартынов, продолжавший позевывать.
— Ну да, милиция все знает, — Нинкин голос теперь был заискивающим и угодливым.
— Где все-таки муженек твой может быть?
— Или у Соболева, или у девок своих. Кобель же. У Лидки, а может, еще у кого. Что я их, всех, что ли, знаю? Интереса нет.
Задав еще несколько вопросов, Косарев встал. В коридорчике он рукой смахнул с полки бутыль, успев отскочить, чтобы не забрызгаться. Усмехнувшись, пожал плечами.
— Неудобно получилось…
Глава двадцать пятая
СЛЕД ДЛЯ БРАТВЫ
— Гвоздь, тут проблемы, — сказал Матрос.
— Ну.
— Из Москвы рок-группа «Бархан» на гастроли приезжает.
Братва подмосковная просила встретить, досуг организовать. Их по всей России уважают.
— Рок-группа? — переспросил Гвоздь, снимая Полосатика с колен.
— Ага. Хорошая группа. Душевные песни поют. Молодняк дохнет по ней.
— «Бархан»?
— Ага.
— Слушай, ты, полудурочный, — Гвоздь встал и подошел к сидящему в кресле Матросу, наклонился над ним. — Ты в шоу-мены решил пойти? Я тебя отпущу. Через морг.
— Да я ничего, Гвоздь, просто братва просила…
— Где «порошок»? Где мальчишка?.: Я тебе такой концерт устрою, поганец! Матрос побледнел.
— Когда будет товар?
— Мы ищем. Ты же знаешь.
— Быстрее ищите. У тебя десятки уродов под ружьем. Они что, только и умеют, что мышцы качать и пиво немецкое в банях жрать?! Ты знаешь, какой день сегодня?
— Вторник?
— А ты знаешь, сколько нам времени осталось до передачи товара?
— Немного.
— А ты знаешь, что до этого времени мы нигде столько «порошка» на замену не найдем?
— Но мы же не виноваты. Можно все стрелки на азеров перевести. Они товар не доставили.
— Умно-то как… Матрос, твоя вина во всем. Ты мастера убил. Тебе отвечать. А как отвечают у меня — ты знаешь.
— Но…
— Матрос. Работай. Землю носом рой. В горло вцепляйся. Но чтобы «порошок» был.
Матрос напряженно думал. Выбить деньги у несговорчивых фраеров, провернуть лихое дело — тут у него шарики в голове крутятся. Но как найти человека в Апрельске? Лезть в каждый подвал и квартиру? А если двинул Сева в областной центр, сюда, чтобы раствориться среди полутора миллионов человек? Ехать-то недалеко, пятнадцать километров. Или подался в дальние края? Да и при нем ли записная книжка? Есть ли еще способ найти эту Серафиму, о которой ровным счетом ничего не известно.
— Осторожнее! — прикрикнул Киборг. — Еще одну тачку хочешь расколотить?
— Плевать, — зло кинул Матрос, сбрасывая скорость,
— И нас убьешь.
— Тоже плевать. Все равно нас Гвоздь порешит.
— Думаешь?
— Или мы его…
— Да ты чего?
— А ты не видишь, что с ним? Он же никогда голоса не повышал, даже когда с грузинами в зоне на Дальнем Востоке крутой разбор шел. Они горячились, финаря-ми трясли, а у Гвоздя ни один мускул не дрогнул. Где теперь они, те смельчаки? Гвоздь — это кобра ядовитая. Ты его еще не знаешь.
— Ладно тебе тоску наводить, — скривился Киборг, сжимая пудовый кулачище, одним ударом которого мог бы уложить трех Гвоздей.
— Я не навожу. Она сама идет, тоска.
— Гвоздь прав — искать надо.
— А мы не искали?
Матрос размножил фотографии Севы и Гулиева, снял с точек людей и послал на поиски, перекрыл автостанции, вокзалы, аэропорт. В лучших традициях вестернов пообещал за них награду. Подключил сыскарей из «Барса» — там работало несколько бывших ментов, которые толк в этом деле знали.
Обшарили весь Апрельск. Додумался он и до того, чтобы дать объявление в газету: «Серафима, позвони Бакиру», и оставил подставной номер. Без толку.
— Пойду, сигарет куплю.
Матрос остановился на пятачке перед «Универсамом». Магазин был давно закрыт, но старушки перед ним торговали сигаретами. Матрос вернулся в машину с пачкой «Явы» — импортные сигареты он принципиально не признавал.
— Будешь? — он протянул Киборгу пачку.
— Такую дрянь не курю.
— Ну и дурак.
Матрос резко разорвал пачку, вытащил неудачно, смяв, одну сигарету, выбросил в открытую дверцу. Вторую сигарету засунул в рот и начал зажигать спички. Они ломались, руки у Матроса дрожали все сильнее.
— Сучара… Вот сучара…
Он отбросил в порыве ярости коробок.
— Не мучайся, — Киборг протянул зажигалку «Ронсон».
Матрос щелкнул, появился язычок пламени. Прикурил. Яростно бросил зажигалку на асфальт, так, что она разлетелась на две части.
— Ты что делаешь? — с некоторой обидой произнес Киборг. — Вещь дорогая?
— Хер с ней!
— Спокойно, Матрос, — рассудительно произнес Киборг, которого тяжело пронять чем бы то ни было. Он обладал флегматичным темпераментом и не привык рвать на груди тельняшку, как его приятель. — Не буйствуй. Лучше думай, как выкручиваться.
— Как думать-то?
— Как? Головой своей думать. Башкой.
— Башкой? — Матрос хлопнул ладонью по сиденью. — А что, Киборг, может, ты и прав. Башка. Как же я забыл?
Глава двадцать шестая
СТАРЫЙ КАРМАННИК
Позавчера Башке исполнилось пятьдесят. Дата круглая. Но не было ни ломящегося от яств стола, ни славящих юбиляра тостов и богатых подарков. Он был непривычен к подобной торжественности и чувствовал бы себя в такой обстановке не слишком-то уютно.
Кличку Башка Сергей Александрович Карасев получил из-за своей большой головы. Впрочем, не она была важна в его работе, а чувствительные и ловкие пальцы. Он был карманником-асом. «Купцом пропалых вещей», как их в старые времена называли на Руси.
В принципе, работа карманника дурная, ею может заниматься кто угодно. Любой дурак, морально созревший для того, чтобы зарабатывать на кражах, способен протолкнуться в троллейбусе к зазевавшемуся гражданину или гражданке и запустить им в карман руку. Но весь фокус заключается в том, что на одном кармане много не возьмешь. Чтобы хорошо жить, надо воровать постоянно. И вот — тут лопух, отчаявшийся на такой шаг, попадется на третьей или четвертой краже, и не раз, сидя за колючей проволокой, подумает о том, как был не прав, ступив на эту стезю без достаточного образования и без заботы чутких наставников.
Другое дело карманник-профессионал. Он выходит на работу ежедневно. Он уверен в себе. Он знает, как определить в толпе денежного человека, как лучше притереться к нему, как выявить затесавшегося мента. Его пальцы тонки и чувствительны. Чаще всего он работает в какой-то избранной им, более близкой душе манере, имеет определенную специализацию. «Щипачи» выдергивают из карманов и сумок сограждан «пропа-лые» кошельки, «писаки» (или «технари») — режут их писками (заточенными пятаками) или бритвами с той же целью. «Трясуны» ловким движением незаметно выбивают кошельки. «Кроты» промышляют исключительно в метро, а «магазинщики» — в магазинах. Есть еще множество специализаций. Истинные профи срывают в день один карман и затаиваются в логове, чтобы на следующий день выйти на промысел. Они воруют, воруют и воруют.
После каждого удачного дельца Башка, работавший преимущественно на рынках и иногда заглядывавший в магазины, делал на шкафу зарубку, как Робинзон Крузо — только последний отмечал черточками на столбе не лихие дела, а дни своего пребывания на необитаемом острове. Однажды за период между отсидками Башка всего несколько зарубок не добрал до полутора тысяч.
Бывают карманники, которые не попадаются, как легендарный Махмуд. Он на протяжении тридцати лет ежедневно выходил «гнать коробку», то есть воровать на общественном транспорте, и не попался ни разу! Стоило «Семену» (оперу из отдела по борьбе с карманными кражами) зайти в троллейбус, — он мог быть в любом маскированом наряде, Махмуд выходил на первой же остановке. Для оперативно-поискового отдела он превратился в сущий кошмар. Он так и умер непобежденным.
Башка к таким уникумам не относился. Он садился постоянно. Как и большинство карманников. По количеству отсидок они всегда держали одно из первых мест. Недаром среди них до последних времен было больше всего воров в законе. Они жили всегда немножко обособленным миром, имели собственные общаки, проводили свои. сходки. С развитием гангстеризма на Руси авторитет и вес карманников в преступном мире сильно ослабли. Но среди настоящей, а не молодой, не нюхавшей зоны, братвы они до сих пор пользуются большим уважением.
Некоторые карманники умудряются неплохо разжиться — покупают машины и дома. У Башки, как у многих его собратьев, запросы были гораздо скромнее: выпил, закусил — и ладно. Но он чувствовал ответственность за родного человека — девяностолетнюю бабку, с которой жил в одной квартире и которой выпивки требовалось не меньше, чем ему самому.
Пьянство с каждым годом затягивало Башку все сильнее: лицо становилось краснее, силенок — меньше. Четвертую судимость получил уже с «нагрузкой» — принудлечением от алкоголизма. Вылечить, конечно, не вылечили, но кое-какой результат был достигнут. Надоело сидеть по тюрьмам, надоело «работать по карманам». И Башка решил «честно» трудиться на благо общества. Он, может, и раньше бы начал «честно» трудиться, да мешали законы об уголовной ответственности за тунеядство, тягостная необходимость иметь трудовую книжку. По нынешним же временам никого не интересует, работаешь ты или нет по трудовой книжке. Башка сменил род занятий…
Еще с утра он наглотался польской водки, которую притащили в скверик мужики. До дома дотащился еле-еле и сразу провалился в тяжелый сон. Разбудил его звонок в дверь.
За окнами было темно, и он не понимал — вечер на улице или раннее утро. Так настырно могла звонить лишь милиция или Гришка Шпиндель из соседнего подъезда, тоже постоянно озабоченный поисками, чего бы выпить или с кем.
Башка, покачиваясь, направился к двери, распахнул ее, протер глаза и в упор уставился на визитеров.
— О, Матрос, брат мой! — он сразу бросился обниматься.
Матрос поморщился. Если бы он так хорошо не знал старого карманника, то мог бы подумать, что тот искренне рад встрече.
Хозяин проводил гостей в большую комнату, стряхнул крошки со стульев и пригласил садиться.
— Располагайтесь, гости дорогие.
Башка проживал в просторной двухкомнатной квартире с высокими потолками и лепными карнизами. Запустил ее донельзя. Большая комната, где жил он сам, была обставлена весьма скудно — скрипучая кровать с солдатским одеялом, грязный, залитый портвейном стол, несколько стульев и покосившийся шкаф с зеркалом. На старомодном телевизоре «Рубин» стоял оклад от иконы. Святой лик заменяла мятая репродукция рублевской «Троицы». Саму икону загнала бабка, когда понадобились средства на выпивку, и, как человек набожный, до сих пор раскаивалась в этом, на коленях молила прощения у репродукции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
В этом человеке, которого Нинка видела впервые, было нечто пугающее и не вызывавшее желания встречаться с ним вновь. От него исходила сковывающая холодная энергия.
«Прям Кашпировский», — подумала она и недовольно махнула пухлой рукой, которую стягивал дешевый браслетик:
— Ладно, проходите.
В тесном коридорчике Нинка протиснулась бочком в комнату, пытаясь что-то заслонить от гостей. Косарев рассмотрел наполненную мутной жидкостью двадцатилитровую бутыль. Наверняка самогон. Это объясняло недружелюбный прием, оказанный милиции.
— Где мужик твой? — спросил Косарев, быстро и бесцеремонно осмотревший все помещение. Он уселся на шатающийся стул в крохотной кухне с облупившейся краской на стенах И потолке. Прямо над раковиной с яркого плаката томно взирала полуголая Мадонна.
— Кто ж знает, где муженек мой, — непривычно вежливо и спокойно, сама удивляясь себе, произнесла Нинка. — Он же дурной. Прибежал к нему этот Севка шебутной, прям посреди ночи поднял, вместе и отвалили. Больше их не видела… Сразу он всем понадобился. Тут двое каких-то паскудников приходили. Тоже Мухтара искали.
— Один огромный, на обезьяну похож, другой смазливый, в кожаной куртке, в золоте? — подал голос Мартынов, продолжавший позевывать.
— Ну да, милиция все знает, — Нинкин голос теперь был заискивающим и угодливым.
— Где все-таки муженек твой может быть?
— Или у Соболева, или у девок своих. Кобель же. У Лидки, а может, еще у кого. Что я их, всех, что ли, знаю? Интереса нет.
Задав еще несколько вопросов, Косарев встал. В коридорчике он рукой смахнул с полки бутыль, успев отскочить, чтобы не забрызгаться. Усмехнувшись, пожал плечами.
— Неудобно получилось…
Глава двадцать пятая
СЛЕД ДЛЯ БРАТВЫ
— Гвоздь, тут проблемы, — сказал Матрос.
— Ну.
— Из Москвы рок-группа «Бархан» на гастроли приезжает.
Братва подмосковная просила встретить, досуг организовать. Их по всей России уважают.
— Рок-группа? — переспросил Гвоздь, снимая Полосатика с колен.
— Ага. Хорошая группа. Душевные песни поют. Молодняк дохнет по ней.
— «Бархан»?
— Ага.
— Слушай, ты, полудурочный, — Гвоздь встал и подошел к сидящему в кресле Матросу, наклонился над ним. — Ты в шоу-мены решил пойти? Я тебя отпущу. Через морг.
— Да я ничего, Гвоздь, просто братва просила…
— Где «порошок»? Где мальчишка?.: Я тебе такой концерт устрою, поганец! Матрос побледнел.
— Когда будет товар?
— Мы ищем. Ты же знаешь.
— Быстрее ищите. У тебя десятки уродов под ружьем. Они что, только и умеют, что мышцы качать и пиво немецкое в банях жрать?! Ты знаешь, какой день сегодня?
— Вторник?
— А ты знаешь, сколько нам времени осталось до передачи товара?
— Немного.
— А ты знаешь, что до этого времени мы нигде столько «порошка» на замену не найдем?
— Но мы же не виноваты. Можно все стрелки на азеров перевести. Они товар не доставили.
— Умно-то как… Матрос, твоя вина во всем. Ты мастера убил. Тебе отвечать. А как отвечают у меня — ты знаешь.
— Но…
— Матрос. Работай. Землю носом рой. В горло вцепляйся. Но чтобы «порошок» был.
Матрос напряженно думал. Выбить деньги у несговорчивых фраеров, провернуть лихое дело — тут у него шарики в голове крутятся. Но как найти человека в Апрельске? Лезть в каждый подвал и квартиру? А если двинул Сева в областной центр, сюда, чтобы раствориться среди полутора миллионов человек? Ехать-то недалеко, пятнадцать километров. Или подался в дальние края? Да и при нем ли записная книжка? Есть ли еще способ найти эту Серафиму, о которой ровным счетом ничего не известно.
— Осторожнее! — прикрикнул Киборг. — Еще одну тачку хочешь расколотить?
— Плевать, — зло кинул Матрос, сбрасывая скорость,
— И нас убьешь.
— Тоже плевать. Все равно нас Гвоздь порешит.
— Думаешь?
— Или мы его…
— Да ты чего?
— А ты не видишь, что с ним? Он же никогда голоса не повышал, даже когда с грузинами в зоне на Дальнем Востоке крутой разбор шел. Они горячились, финаря-ми трясли, а у Гвоздя ни один мускул не дрогнул. Где теперь они, те смельчаки? Гвоздь — это кобра ядовитая. Ты его еще не знаешь.
— Ладно тебе тоску наводить, — скривился Киборг, сжимая пудовый кулачище, одним ударом которого мог бы уложить трех Гвоздей.
— Я не навожу. Она сама идет, тоска.
— Гвоздь прав — искать надо.
— А мы не искали?
Матрос размножил фотографии Севы и Гулиева, снял с точек людей и послал на поиски, перекрыл автостанции, вокзалы, аэропорт. В лучших традициях вестернов пообещал за них награду. Подключил сыскарей из «Барса» — там работало несколько бывших ментов, которые толк в этом деле знали.
Обшарили весь Апрельск. Додумался он и до того, чтобы дать объявление в газету: «Серафима, позвони Бакиру», и оставил подставной номер. Без толку.
— Пойду, сигарет куплю.
Матрос остановился на пятачке перед «Универсамом». Магазин был давно закрыт, но старушки перед ним торговали сигаретами. Матрос вернулся в машину с пачкой «Явы» — импортные сигареты он принципиально не признавал.
— Будешь? — он протянул Киборгу пачку.
— Такую дрянь не курю.
— Ну и дурак.
Матрос резко разорвал пачку, вытащил неудачно, смяв, одну сигарету, выбросил в открытую дверцу. Вторую сигарету засунул в рот и начал зажигать спички. Они ломались, руки у Матроса дрожали все сильнее.
— Сучара… Вот сучара…
Он отбросил в порыве ярости коробок.
— Не мучайся, — Киборг протянул зажигалку «Ронсон».
Матрос щелкнул, появился язычок пламени. Прикурил. Яростно бросил зажигалку на асфальт, так, что она разлетелась на две части.
— Ты что делаешь? — с некоторой обидой произнес Киборг. — Вещь дорогая?
— Хер с ней!
— Спокойно, Матрос, — рассудительно произнес Киборг, которого тяжело пронять чем бы то ни было. Он обладал флегматичным темпераментом и не привык рвать на груди тельняшку, как его приятель. — Не буйствуй. Лучше думай, как выкручиваться.
— Как думать-то?
— Как? Головой своей думать. Башкой.
— Башкой? — Матрос хлопнул ладонью по сиденью. — А что, Киборг, может, ты и прав. Башка. Как же я забыл?
Глава двадцать шестая
СТАРЫЙ КАРМАННИК
Позавчера Башке исполнилось пятьдесят. Дата круглая. Но не было ни ломящегося от яств стола, ни славящих юбиляра тостов и богатых подарков. Он был непривычен к подобной торжественности и чувствовал бы себя в такой обстановке не слишком-то уютно.
Кличку Башка Сергей Александрович Карасев получил из-за своей большой головы. Впрочем, не она была важна в его работе, а чувствительные и ловкие пальцы. Он был карманником-асом. «Купцом пропалых вещей», как их в старые времена называли на Руси.
В принципе, работа карманника дурная, ею может заниматься кто угодно. Любой дурак, морально созревший для того, чтобы зарабатывать на кражах, способен протолкнуться в троллейбусе к зазевавшемуся гражданину или гражданке и запустить им в карман руку. Но весь фокус заключается в том, что на одном кармане много не возьмешь. Чтобы хорошо жить, надо воровать постоянно. И вот — тут лопух, отчаявшийся на такой шаг, попадется на третьей или четвертой краже, и не раз, сидя за колючей проволокой, подумает о том, как был не прав, ступив на эту стезю без достаточного образования и без заботы чутких наставников.
Другое дело карманник-профессионал. Он выходит на работу ежедневно. Он уверен в себе. Он знает, как определить в толпе денежного человека, как лучше притереться к нему, как выявить затесавшегося мента. Его пальцы тонки и чувствительны. Чаще всего он работает в какой-то избранной им, более близкой душе манере, имеет определенную специализацию. «Щипачи» выдергивают из карманов и сумок сограждан «пропа-лые» кошельки, «писаки» (или «технари») — режут их писками (заточенными пятаками) или бритвами с той же целью. «Трясуны» ловким движением незаметно выбивают кошельки. «Кроты» промышляют исключительно в метро, а «магазинщики» — в магазинах. Есть еще множество специализаций. Истинные профи срывают в день один карман и затаиваются в логове, чтобы на следующий день выйти на промысел. Они воруют, воруют и воруют.
После каждого удачного дельца Башка, работавший преимущественно на рынках и иногда заглядывавший в магазины, делал на шкафу зарубку, как Робинзон Крузо — только последний отмечал черточками на столбе не лихие дела, а дни своего пребывания на необитаемом острове. Однажды за период между отсидками Башка всего несколько зарубок не добрал до полутора тысяч.
Бывают карманники, которые не попадаются, как легендарный Махмуд. Он на протяжении тридцати лет ежедневно выходил «гнать коробку», то есть воровать на общественном транспорте, и не попался ни разу! Стоило «Семену» (оперу из отдела по борьбе с карманными кражами) зайти в троллейбус, — он мог быть в любом маскированом наряде, Махмуд выходил на первой же остановке. Для оперативно-поискового отдела он превратился в сущий кошмар. Он так и умер непобежденным.
Башка к таким уникумам не относился. Он садился постоянно. Как и большинство карманников. По количеству отсидок они всегда держали одно из первых мест. Недаром среди них до последних времен было больше всего воров в законе. Они жили всегда немножко обособленным миром, имели собственные общаки, проводили свои. сходки. С развитием гангстеризма на Руси авторитет и вес карманников в преступном мире сильно ослабли. Но среди настоящей, а не молодой, не нюхавшей зоны, братвы они до сих пор пользуются большим уважением.
Некоторые карманники умудряются неплохо разжиться — покупают машины и дома. У Башки, как у многих его собратьев, запросы были гораздо скромнее: выпил, закусил — и ладно. Но он чувствовал ответственность за родного человека — девяностолетнюю бабку, с которой жил в одной квартире и которой выпивки требовалось не меньше, чем ему самому.
Пьянство с каждым годом затягивало Башку все сильнее: лицо становилось краснее, силенок — меньше. Четвертую судимость получил уже с «нагрузкой» — принудлечением от алкоголизма. Вылечить, конечно, не вылечили, но кое-какой результат был достигнут. Надоело сидеть по тюрьмам, надоело «работать по карманам». И Башка решил «честно» трудиться на благо общества. Он, может, и раньше бы начал «честно» трудиться, да мешали законы об уголовной ответственности за тунеядство, тягостная необходимость иметь трудовую книжку. По нынешним же временам никого не интересует, работаешь ты или нет по трудовой книжке. Башка сменил род занятий…
Еще с утра он наглотался польской водки, которую притащили в скверик мужики. До дома дотащился еле-еле и сразу провалился в тяжелый сон. Разбудил его звонок в дверь.
За окнами было темно, и он не понимал — вечер на улице или раннее утро. Так настырно могла звонить лишь милиция или Гришка Шпиндель из соседнего подъезда, тоже постоянно озабоченный поисками, чего бы выпить или с кем.
Башка, покачиваясь, направился к двери, распахнул ее, протер глаза и в упор уставился на визитеров.
— О, Матрос, брат мой! — он сразу бросился обниматься.
Матрос поморщился. Если бы он так хорошо не знал старого карманника, то мог бы подумать, что тот искренне рад встрече.
Хозяин проводил гостей в большую комнату, стряхнул крошки со стульев и пригласил садиться.
— Располагайтесь, гости дорогие.
Башка проживал в просторной двухкомнатной квартире с высокими потолками и лепными карнизами. Запустил ее донельзя. Большая комната, где жил он сам, была обставлена весьма скудно — скрипучая кровать с солдатским одеялом, грязный, залитый портвейном стол, несколько стульев и покосившийся шкаф с зеркалом. На старомодном телевизоре «Рубин» стоял оклад от иконы. Святой лик заменяла мятая репродукция рублевской «Троицы». Саму икону загнала бабка, когда понадобились средства на выпивку, и, как человек набожный, до сих пор раскаивалась в этом, на коленях молила прощения у репродукции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27