Надеюсь, что не отойдут от привычной схемы.
Я раздавлен, я сломлен. Мне страшно, я плачу от страха и случившегося, я снова та самая собачка, что была в моем сознании несколько часов назад. И теперь выдержать этот эмоциональный фон страха нужно до самого конца. Это очень важно.
Полиграф невозможно обмануть, при условии, конечно, что тебя не готовят все детство в нелегалы , простому смертному это невозможно. Но его показания можно смазать постоянной картиной страха или боли. Причинять себе боль не хотелось.
Спецы курили и пепел стряхивали прямо под ноги, на меня. Еще способ психологического давления. Ничего, я сам недавно был таким же. И давил я похлеще этого пепла.
И аз воздам! — вдруг вспомнилась мне цитата из Библии. Евреи написали, потом греки подключились. Евреи, евреи, евреи, кругом одни евреи.
Будем думать, что Рабинович все сделал как надо. Я же по телефону ему сказал то, чего он никогда не делал. Чтобы при начале перестрелки он откатывался на пятьсот метров. Не знаю, понял он или нет.
Но когда я увидел, в каком он состоянии, то продублировал это прямым объяснением. Не понял или не сделал — сам дурак! Как только меня потащили: Черепанов — тот самый казак из поезда, и его приемный сын, они должны были найти Рабиновича, спросить пароль (узлы связи) и эвакуировать Андрея к себе.
Я сильно рисковал. Очень сильно. Но другого выбора у меня не было. Оставил ему все свое снаряжение, даже ножи из подошв ботинок вытащил. Тот, что в часах остался — ерунда. Была типичная самозащита, а дедок сам себя рванул, сжег.
8.
Судя по тому, что стали чаще останавливаться, понял — приехали в город.
Даже на посту ГАИ остановили.
— Документы. Машину к досмотру!
Старший машины показал документы.
— Счастливого пути! — поехали дальше.
Минут через двадцать добрались до места. Все тело затекло, я не чувствовал его. Пинками выкинули из машины и, низко пригибая мне голову, потащили в какое-то солидного вида здание. Затолкали в одну из комнат.
— Раздевайся!
— Полностью?
Удар по почкам был ответом. Я упал на колени.
— Браслеты снимите, я не могу расстегнуться.
— Сними, — по-прежнему вокруг меня маски-шоу.
Я начал растирать запястья. Кисти опухли и потемнели. Больно, чувствую, как кровь побежала по венам.
— Быстрее!
— Сейчас. Сейчас! — я раздавлен, растоптан, мне страшно и больно.
Суетливо, негнущимися пальцами пытаюсь расстегнуть пуговицы. Не получается.
— Быстрее! — меня несильно толкают пристегнутым рожком автомата.
Я падаю, ударяюсь плечом о стену.
— Стоять!
— Да сейчас, сейчас! Пальцы затекли! — я продолжаю бороться с пуговицами, молниями .
На пол летят куртка, свитер, рубашка, майка; присаживаюсь на самый краешек стула, развязываю шнурки на ботинках, снимаю их, потом брюки. Грязь на них засохла и они стоят колом . Остался в одних трусах. Потираю плечи. Холодно. Но моих конвоиров это не волнует. На руках вновь защелкивают браслеты и, толкая вперед, ведут по длинным коридорам. Я бос, пол мраморный, очень холодный. Видимо, дорожки ковровые у них только там, где большие начальники ходят.
Заталкивают в просторный кабинет. Верхнее освещение не включено, горит лишь настольная лампа на столе, светит прямо на стул. Меня подводят к этому стулу и швыряют на него. Я закрываюсь скованными руками от слепящего света.
— Смотреть прямо! — голос из темноты, из-за лампы
— Свет! Больно! — выдавливаю из себя.
Мне уже не надо притворяться. Холод и страх делают свое дело. Кожа покрывается пупырышками, меня бьет мелкая дрожь.
— Фамилия, имя, отчество, убрать руки от лица!
— Салтымаков Алексей Михайлович.
— Убрать руки!
Я убираю. Свет слепит глаза, я закрываю веки. Лампу направляют немного в сторону. Записывают. Слышно как шариковая ручка скребет по бумаге. Рядом вспыхивает еще одна яркая лампа — снимают на видеокамеру. Психолог тоже здесь. Он потом будет много раз прокручивать пленку и сверять реакцию на вопросы. Адекватно или вру.
Теперь надо довести себя до исступления. Это важно. Страх смажет реакцию. Я начинаю сильнее трястись телом. Лицо делаю более испуганным, взгляд встревоженным. Бегаю глазами, пытаясь увидеть собеседников.
Следуют автобиографические вопросы. Еще вопросы. И плевать, что я сижу перед ними в трусах, и мне очень холодно.
— Цель прибытия в Ставропольский край?
— Обмен.
— Какой обмен?
— Выкуп заложника, находящегося в плену у преступников, на чеченской территории.
— Зачем?
— Чтобы передать его в руки сотрудников ФСБ.
— Ложь!
— Я клянусь! Мне это предложил капитан Толстых! Он сказал, что Рабинович шпион! Я хочу восстановится на службе! А он был моим пропуском. Гарантом!
— Почему не выходил на связь с органами безопасности здесь в Ставрополье, Моздоке?
— Так я же не знал, что вы в курсе событий и за мной могли следить бандиты!
Все это я проговорил скороговоркой, не задумываясь, смотрел только прямо, сквозь лампу.
Потом начались новые вопросы, но к ним я был готов. И вот настало время очень важного вопроса. Я давно его ждал, очень ждал.
— Зачем сигнализировал зажигалкой и фонарем?
— Вам и сигнализировал, что Рабинович у меня.
— Откуда ты знал, что мы находимся при обмене?
— В автобусе я срисовал всю вашу бригаду наружки , потом специально звонил из хозяйского дома, знал же, что телефон на контроле, вы все и узнали. Я же говорю, что вел Рабиновича к вам.
— Врешь ты все! — раздался новый голос из темноты. — Сейчас я тебя по Указу Президента на месяцок в СИЗО оттартаю, и засуну не в БС , а в пресс , там из тебя мигом Машку сделают. Как тебе такой расклад?
На языке нормальных людей это означает, что меня хотят отправить следственный изолятор временного содержания и определить там не в камеру бывших сотрудников, а в пресс-камеру, где из меня по заказу моих же бывших коллег сделают пассивного педераста. И все это будет продолжаться, согласно новому Указу Президента, вопреки уголовно-процессуального кодекса не три дня и не десять, а целый месяц.
Коллеги, язви их в душу, могли это устроить. Я учитывал и этот вариант, но тогда я из тюряги не выйду. Чтобы я — боевой офицер позволил уголовникам надругаться над собой?! Не удержусь — придушу, а там и меня кончат...
Тут мне уже не надо было разыгрывать ужас, он и так пёр из меня. Все тело била уже не мелкая, а крупная дрожь, подбородок дрожал, челюсти лязгали помимо моей воли. По всему телу прокатывались волны.
Все, терять нечего. В бой! Вперед! У-хо-о! Я вскочил со стула и, пока меня не усадили назад, отшвырнул лампу, она грохнулась об пол и разбилась. Темнота полнейшая. Сбоку вновь вспыхнул прожектор видеокамеры.
— Тебя бы гада самого в иваси ! — заорал я.
Голос дрожал и вибрировал от страха.
— За что меня в пресс-хату?! За то, что я рисковал и вытаскивал Рабиновича с чеченской территории?! А ты здесь планы писал! Какого х... ты не послал людей за этим евреем пархатым?!
Тут мне врезали по темени, в глазах потемнело, я рухнул на пол и потерял сознание. А может, сначала потерял сознание, а потом рухнул. Не помню. Да и не важно это.
Очнулся я от резкого запаха нашатыря, на полу. Башка раскалывалась. Меня стало рвать. Тело скручивали и отпускали судороги. Крепко же они меня приложили! Сотрясение остатков мозгов обеспечено. Ничего страшного, одним больше, одним меньше.
Откинулся на спину и понял, что башка-то у меня действительно сильно болит.
— Вы можете передвигаться? — голос незнакомый.
— Да, — выдавил я.
— Помогите ему подняться, принесите одежду. Поговорим завтра, а сейчас мы вас отвезем. Отдохнете.
— В тюрьму? — я хоть и был слаб, но напрягся.
— Нет, на квартиру, там будет все необходимое, отдохнете, потом мы с вами встретимся и зададим несколько вопросов.
Принесли мой спортивный костюм, я его оставлял вместе с другими вещами в доме у деда-покойника. Медленно оделся. Потом в сопровождении трех дюжих молодцов меня посадили в микроавтобус и повезли. Город я не знал абсолютно, и запоминать дороги не стал, меня все равно привезут назад, когда им это надо будет.
Дом типичной сталинской постройки. Жилой дом. Люди живут и не подозревают, что в их подъезде расположена конспиративная квартира. На явочную меня не потащат, а вот на конспиративную — самое время.
Высокие потолки, широкие коридоры. Мебель образца шестидесятых. Меня поместили в спальню, из нее был выход в зал. Там разместилась охрана. На окне решетка. В комнате двуспальная кровать, шкаф для одежды, пара стульев. Пыли нет, видимо убирают постоянно. Но и жилым духом особо не пахнет. Казенщина она и есть казенщина.
— Умыться можно?
Ни слова не говоря меня провели в ванную комнату, где под чутким взглядом конвоя я умылся, побрился, потом принял душ. Часы у меня отобрали при задержании, но настенные в зале показывали 06:07. Длинный денек у меня выдался. Лег спать. Встал уже после обеда. Меня разбудил запах яичницы с колбасой и кофе. И опять все молча.
Затем меня повезли снова в Управление. Опрос проходил уже в освещенной комнате, я был без браслетов, за столом сидели двое сотрудников, перед ним лежали листы опросника, по углам еще четверо. Они тоже шуршали бумажками. Видеооператор молча сновал по комнате, снимая меня со всех возможных ракурсов.
Несложные были вопросы, — в основном дублировали вчерашние, только иногда просили уточнить кое-какие детали. Потом вновь возвращались к вопросам, что были ране, только задавали их по-иному.
Позволили курить. Передо мной стоял чай и минеральная вода. Ну прямо кино — сотрудник вернулся с тяжелого, опасного задания, ему до конца не доверяют и идет опрос, как задание проведено; при этом допускается возможность, что опер был завербован противоположной стороной.
Судя по вопросам, Рабинович им не достался. Это хорошо. На руках у них кроме бешенного желания сделать меня козлом отпущения ничего нет. Теперь все зависит от меня. Если они привезли мои вещи, то шмон у деда делали, — наверное, нашли много интересного. Но это не мое. У них под носом сидели пособники бандитов, а они их проморгали. А также на руках у них два трупа. Оба — мои. В том, что дед сгорел заживо, я не сомневался. И мне его не жалко, точно так же как и его сынка. Эксперты найдут на спрятанном ноже остатки крови, как бы я его ни чистил, найдут. Ребята злятся, перед Москвой отчитываться нечем. Шпион пропал, может убит, а может и нет. И миллион, миллион долларов ушел. Бывший сотрудник говорит, что шел на встречу с сотрудниками, и вел шпиона, а мы его по голове прикладом. Башка-то еще болит.
Что еще? Ах да, миллион долларов, который мог пойти в консолидированный федеральный бюджет, тоже пропал. Остались хотя бы деньги, их можно было показать по телевизору, торжественно передать в казначейство и получить за эти деньги грамоту, а то и звезду на погон. Ничего нет, кроме трясущегося от страха придурка, то есть меня.
Потом предложили мне пройти тест на полиграфе. Началось! Я снова представил себя той самой белой собачкой с черными пятнами, которая лежит под крыльцом, трясется от холода и страха, хвост зажат между ног. Хочется выть. Вздрагиваю от каждого шага, от каждого звука, прикосновения.
Меня опутали датчиками. На голову, грудь, живот, на пальцы. Мне страшно, хоть и говорят, чтобы я не боялся, а мне страшно, они сейчас меня снимут с кресла — и в тюрьму!
Они задают обычные автобиографические вопросы, надо отвечать только да или нет . Я отвечаю быстро. На мониторе рисуются графики правды на фоне страха. Раньше были полиграфы с бумажными лентами, так те хоть шуршали, а теперь лишь изредка пощелкивает клавиатуры. Понапридумывал же человек технику на мою голову!
Потом последовали новые вопросы, очень неприятные вопросы. Я к ним готовился, но одно дело, когда тебе задают вопросы за чашкой кофе, рюмочкой коньяка с дорогой сигаретой, и совсем другое — когда ты опутан проводами, и от твоих ответов зависит как минимум твоя свобода.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Я раздавлен, я сломлен. Мне страшно, я плачу от страха и случившегося, я снова та самая собачка, что была в моем сознании несколько часов назад. И теперь выдержать этот эмоциональный фон страха нужно до самого конца. Это очень важно.
Полиграф невозможно обмануть, при условии, конечно, что тебя не готовят все детство в нелегалы , простому смертному это невозможно. Но его показания можно смазать постоянной картиной страха или боли. Причинять себе боль не хотелось.
Спецы курили и пепел стряхивали прямо под ноги, на меня. Еще способ психологического давления. Ничего, я сам недавно был таким же. И давил я похлеще этого пепла.
И аз воздам! — вдруг вспомнилась мне цитата из Библии. Евреи написали, потом греки подключились. Евреи, евреи, евреи, кругом одни евреи.
Будем думать, что Рабинович все сделал как надо. Я же по телефону ему сказал то, чего он никогда не делал. Чтобы при начале перестрелки он откатывался на пятьсот метров. Не знаю, понял он или нет.
Но когда я увидел, в каком он состоянии, то продублировал это прямым объяснением. Не понял или не сделал — сам дурак! Как только меня потащили: Черепанов — тот самый казак из поезда, и его приемный сын, они должны были найти Рабиновича, спросить пароль (узлы связи) и эвакуировать Андрея к себе.
Я сильно рисковал. Очень сильно. Но другого выбора у меня не было. Оставил ему все свое снаряжение, даже ножи из подошв ботинок вытащил. Тот, что в часах остался — ерунда. Была типичная самозащита, а дедок сам себя рванул, сжег.
8.
Судя по тому, что стали чаще останавливаться, понял — приехали в город.
Даже на посту ГАИ остановили.
— Документы. Машину к досмотру!
Старший машины показал документы.
— Счастливого пути! — поехали дальше.
Минут через двадцать добрались до места. Все тело затекло, я не чувствовал его. Пинками выкинули из машины и, низко пригибая мне голову, потащили в какое-то солидного вида здание. Затолкали в одну из комнат.
— Раздевайся!
— Полностью?
Удар по почкам был ответом. Я упал на колени.
— Браслеты снимите, я не могу расстегнуться.
— Сними, — по-прежнему вокруг меня маски-шоу.
Я начал растирать запястья. Кисти опухли и потемнели. Больно, чувствую, как кровь побежала по венам.
— Быстрее!
— Сейчас. Сейчас! — я раздавлен, растоптан, мне страшно и больно.
Суетливо, негнущимися пальцами пытаюсь расстегнуть пуговицы. Не получается.
— Быстрее! — меня несильно толкают пристегнутым рожком автомата.
Я падаю, ударяюсь плечом о стену.
— Стоять!
— Да сейчас, сейчас! Пальцы затекли! — я продолжаю бороться с пуговицами, молниями .
На пол летят куртка, свитер, рубашка, майка; присаживаюсь на самый краешек стула, развязываю шнурки на ботинках, снимаю их, потом брюки. Грязь на них засохла и они стоят колом . Остался в одних трусах. Потираю плечи. Холодно. Но моих конвоиров это не волнует. На руках вновь защелкивают браслеты и, толкая вперед, ведут по длинным коридорам. Я бос, пол мраморный, очень холодный. Видимо, дорожки ковровые у них только там, где большие начальники ходят.
Заталкивают в просторный кабинет. Верхнее освещение не включено, горит лишь настольная лампа на столе, светит прямо на стул. Меня подводят к этому стулу и швыряют на него. Я закрываюсь скованными руками от слепящего света.
— Смотреть прямо! — голос из темноты, из-за лампы
— Свет! Больно! — выдавливаю из себя.
Мне уже не надо притворяться. Холод и страх делают свое дело. Кожа покрывается пупырышками, меня бьет мелкая дрожь.
— Фамилия, имя, отчество, убрать руки от лица!
— Салтымаков Алексей Михайлович.
— Убрать руки!
Я убираю. Свет слепит глаза, я закрываю веки. Лампу направляют немного в сторону. Записывают. Слышно как шариковая ручка скребет по бумаге. Рядом вспыхивает еще одна яркая лампа — снимают на видеокамеру. Психолог тоже здесь. Он потом будет много раз прокручивать пленку и сверять реакцию на вопросы. Адекватно или вру.
Теперь надо довести себя до исступления. Это важно. Страх смажет реакцию. Я начинаю сильнее трястись телом. Лицо делаю более испуганным, взгляд встревоженным. Бегаю глазами, пытаясь увидеть собеседников.
Следуют автобиографические вопросы. Еще вопросы. И плевать, что я сижу перед ними в трусах, и мне очень холодно.
— Цель прибытия в Ставропольский край?
— Обмен.
— Какой обмен?
— Выкуп заложника, находящегося в плену у преступников, на чеченской территории.
— Зачем?
— Чтобы передать его в руки сотрудников ФСБ.
— Ложь!
— Я клянусь! Мне это предложил капитан Толстых! Он сказал, что Рабинович шпион! Я хочу восстановится на службе! А он был моим пропуском. Гарантом!
— Почему не выходил на связь с органами безопасности здесь в Ставрополье, Моздоке?
— Так я же не знал, что вы в курсе событий и за мной могли следить бандиты!
Все это я проговорил скороговоркой, не задумываясь, смотрел только прямо, сквозь лампу.
Потом начались новые вопросы, но к ним я был готов. И вот настало время очень важного вопроса. Я давно его ждал, очень ждал.
— Зачем сигнализировал зажигалкой и фонарем?
— Вам и сигнализировал, что Рабинович у меня.
— Откуда ты знал, что мы находимся при обмене?
— В автобусе я срисовал всю вашу бригаду наружки , потом специально звонил из хозяйского дома, знал же, что телефон на контроле, вы все и узнали. Я же говорю, что вел Рабиновича к вам.
— Врешь ты все! — раздался новый голос из темноты. — Сейчас я тебя по Указу Президента на месяцок в СИЗО оттартаю, и засуну не в БС , а в пресс , там из тебя мигом Машку сделают. Как тебе такой расклад?
На языке нормальных людей это означает, что меня хотят отправить следственный изолятор временного содержания и определить там не в камеру бывших сотрудников, а в пресс-камеру, где из меня по заказу моих же бывших коллег сделают пассивного педераста. И все это будет продолжаться, согласно новому Указу Президента, вопреки уголовно-процессуального кодекса не три дня и не десять, а целый месяц.
Коллеги, язви их в душу, могли это устроить. Я учитывал и этот вариант, но тогда я из тюряги не выйду. Чтобы я — боевой офицер позволил уголовникам надругаться над собой?! Не удержусь — придушу, а там и меня кончат...
Тут мне уже не надо было разыгрывать ужас, он и так пёр из меня. Все тело била уже не мелкая, а крупная дрожь, подбородок дрожал, челюсти лязгали помимо моей воли. По всему телу прокатывались волны.
Все, терять нечего. В бой! Вперед! У-хо-о! Я вскочил со стула и, пока меня не усадили назад, отшвырнул лампу, она грохнулась об пол и разбилась. Темнота полнейшая. Сбоку вновь вспыхнул прожектор видеокамеры.
— Тебя бы гада самого в иваси ! — заорал я.
Голос дрожал и вибрировал от страха.
— За что меня в пресс-хату?! За то, что я рисковал и вытаскивал Рабиновича с чеченской территории?! А ты здесь планы писал! Какого х... ты не послал людей за этим евреем пархатым?!
Тут мне врезали по темени, в глазах потемнело, я рухнул на пол и потерял сознание. А может, сначала потерял сознание, а потом рухнул. Не помню. Да и не важно это.
Очнулся я от резкого запаха нашатыря, на полу. Башка раскалывалась. Меня стало рвать. Тело скручивали и отпускали судороги. Крепко же они меня приложили! Сотрясение остатков мозгов обеспечено. Ничего страшного, одним больше, одним меньше.
Откинулся на спину и понял, что башка-то у меня действительно сильно болит.
— Вы можете передвигаться? — голос незнакомый.
— Да, — выдавил я.
— Помогите ему подняться, принесите одежду. Поговорим завтра, а сейчас мы вас отвезем. Отдохнете.
— В тюрьму? — я хоть и был слаб, но напрягся.
— Нет, на квартиру, там будет все необходимое, отдохнете, потом мы с вами встретимся и зададим несколько вопросов.
Принесли мой спортивный костюм, я его оставлял вместе с другими вещами в доме у деда-покойника. Медленно оделся. Потом в сопровождении трех дюжих молодцов меня посадили в микроавтобус и повезли. Город я не знал абсолютно, и запоминать дороги не стал, меня все равно привезут назад, когда им это надо будет.
Дом типичной сталинской постройки. Жилой дом. Люди живут и не подозревают, что в их подъезде расположена конспиративная квартира. На явочную меня не потащат, а вот на конспиративную — самое время.
Высокие потолки, широкие коридоры. Мебель образца шестидесятых. Меня поместили в спальню, из нее был выход в зал. Там разместилась охрана. На окне решетка. В комнате двуспальная кровать, шкаф для одежды, пара стульев. Пыли нет, видимо убирают постоянно. Но и жилым духом особо не пахнет. Казенщина она и есть казенщина.
— Умыться можно?
Ни слова не говоря меня провели в ванную комнату, где под чутким взглядом конвоя я умылся, побрился, потом принял душ. Часы у меня отобрали при задержании, но настенные в зале показывали 06:07. Длинный денек у меня выдался. Лег спать. Встал уже после обеда. Меня разбудил запах яичницы с колбасой и кофе. И опять все молча.
Затем меня повезли снова в Управление. Опрос проходил уже в освещенной комнате, я был без браслетов, за столом сидели двое сотрудников, перед ним лежали листы опросника, по углам еще четверо. Они тоже шуршали бумажками. Видеооператор молча сновал по комнате, снимая меня со всех возможных ракурсов.
Несложные были вопросы, — в основном дублировали вчерашние, только иногда просили уточнить кое-какие детали. Потом вновь возвращались к вопросам, что были ране, только задавали их по-иному.
Позволили курить. Передо мной стоял чай и минеральная вода. Ну прямо кино — сотрудник вернулся с тяжелого, опасного задания, ему до конца не доверяют и идет опрос, как задание проведено; при этом допускается возможность, что опер был завербован противоположной стороной.
Судя по вопросам, Рабинович им не достался. Это хорошо. На руках у них кроме бешенного желания сделать меня козлом отпущения ничего нет. Теперь все зависит от меня. Если они привезли мои вещи, то шмон у деда делали, — наверное, нашли много интересного. Но это не мое. У них под носом сидели пособники бандитов, а они их проморгали. А также на руках у них два трупа. Оба — мои. В том, что дед сгорел заживо, я не сомневался. И мне его не жалко, точно так же как и его сынка. Эксперты найдут на спрятанном ноже остатки крови, как бы я его ни чистил, найдут. Ребята злятся, перед Москвой отчитываться нечем. Шпион пропал, может убит, а может и нет. И миллион, миллион долларов ушел. Бывший сотрудник говорит, что шел на встречу с сотрудниками, и вел шпиона, а мы его по голове прикладом. Башка-то еще болит.
Что еще? Ах да, миллион долларов, который мог пойти в консолидированный федеральный бюджет, тоже пропал. Остались хотя бы деньги, их можно было показать по телевизору, торжественно передать в казначейство и получить за эти деньги грамоту, а то и звезду на погон. Ничего нет, кроме трясущегося от страха придурка, то есть меня.
Потом предложили мне пройти тест на полиграфе. Началось! Я снова представил себя той самой белой собачкой с черными пятнами, которая лежит под крыльцом, трясется от холода и страха, хвост зажат между ног. Хочется выть. Вздрагиваю от каждого шага, от каждого звука, прикосновения.
Меня опутали датчиками. На голову, грудь, живот, на пальцы. Мне страшно, хоть и говорят, чтобы я не боялся, а мне страшно, они сейчас меня снимут с кресла — и в тюрьму!
Они задают обычные автобиографические вопросы, надо отвечать только да или нет . Я отвечаю быстро. На мониторе рисуются графики правды на фоне страха. Раньше были полиграфы с бумажными лентами, так те хоть шуршали, а теперь лишь изредка пощелкивает клавиатуры. Понапридумывал же человек технику на мою голову!
Потом последовали новые вопросы, очень неприятные вопросы. Я к ним готовился, но одно дело, когда тебе задают вопросы за чашкой кофе, рюмочкой коньяка с дорогой сигаретой, и совсем другое — когда ты опутан проводами, и от твоих ответов зависит как минимум твоя свобода.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48