Клавдия Салтыкова была непохожа на человека, тратящего время на сплетни.
Из спальни, оттолкнув неплотно прикрытую дверь, вышла маленькая кривоногая собачонка, пучеглазая, с лохматым хвостом, похожая на декоративную аквариумную рыбу. Деликатно процокав когтями по паркету, собака подошла к Салтыковой и трудно вспрыгнула к ней на колени. Клавдия потрепала ее ласково по спине и душевно поведала мне:
- Людям бы у нее поучиться не помешало. Это собачка «ши-пу», ей тыщи лет несчетные, а выжила такая мелкая тварь благодаря характеру - жадная, умная, трусливая и злая…
- А на кой вам, Клавдия Сергеевна, злая собачонка? - спросил я, вспомнив огромного Барса.
- Так это она с чужими злая, а со мной она ласковая. - Салтыкова сбросила ее с колен, и собачонка, отряхнувшись, покосилась на меня своими выпученными коричнево-кровавыми глазами и недовольно зарычала густым нутряным хрипом.
Салтыкова встала и пошла на кухню, а я принялся рассматривать небольшую картину в старой раме, висевшую на стене над сервантом. Хозяйка принесла кувшин и два стакана, налила в них сок, и стекло мигом вспотело холодной испариной.
Перехватив мой взгляд, Клавдия заметила:
- Это хорошая картина. «Деревенский праздник» называется. Художник Кустодоев. Слыхали небось?
- Кустодиев? - удивился я
- Может, Кустодиев. Вроде бабка эта говорила - Кустодоев. В прошлом году у старухи тут одной купила. Из «бывших» бабка. Сохранились у ней кой-какие вещички.
Зазвонил телефон. Салтыкова сняла трубку, недовольно ответила:
- Слушаю… Ну, я. Я, говорю… И что?.. Нет.. Ничем тебе помочь не могу… Не могу… У меня и так проверка за проверкой… Не знаю… - Она неожиданно усмехнулась, сказала зло - весело: - А у меня и сейчас такой проверяющий сидит… Да, дома, а, что такого - у меня время безразмерное, как гэдээровские колготки… Да ладно тебе!.. Если можешь - прости, а не можешь - не надо… Пока…
Бросила на рычаг трубку, походя ткнула кнопку выключателя телевизора, и в комнату влетел с экрана дельтаплан - лохматый стройный парень, гибкий и нежный, высоким страстным голосом пел о любви к своему дельтаплану, с которым они где-то под облаками летают.
Салтыкова сердито хмыкнула:
- Вот, елки - палки, времена настали - жены мужей кормят, мужики поют бабьими голосами. Странные дела… Так чего вы хотели спросить?
- Я знаю, что у вас были с покойным Николаем Ивановичем Коростылевым неважные отношения. Вот я и хотел у вас выяснить - почему?
Она выключила телевизор, нажала на крышку блестящей сигаретницы, стоящей посреди журнального столика рядом с большой хрустальной пепельницей, ловко ухватила выскочившую сигарету, чиркнула не спеша зажигалкой, затянулась со вкусом, щуря левый глаз от тоненькой струйки дыма, и я обратил внимание на то, какие у нее маленькие руки - короткие пухлые пальчики с длинными полированными ногтями. Странно было видеть у такой крупной женщины эти жирные когтистые лапки.
- Я вам все охотно расскажу, но перед тем, как ответить на все ваши вопросы, хотела бы и вам задать всего один…
- Прошу вас.
- А вы кто такой? Вы откуда взялись?
- Взялся я из Москвы, сюда приехал на похороны своего старого учителя, зовут меня Станислав Павлович Тихонов, работаю я в Московском уголовном розыске, по званию я майор милиции. И все это вы, Клавдия Сергеевна, прекрасно знаете…
- Это-то я все знаю, - махнула она рукой. - Неведомо мне только - в каком вы-то значении здесь сидите и вопросы мне задаете? У вас задание есть? Или самоуправничаете?
Молодец, Клавдия Сергеевна! Бой - баба. Большую жизнь прожила в торговле. Я засмеялся и ответил.
- У меня есть задание. Я его сам себе дал. Самоуправно…
- Да - а? - зловеще протянула Клавдия. - Очень интересно! Думаю, что правильно будет к вам письмо официальное на работу прислать - начальству вашему и в парторганизацию! Пусть они поинтересуются, как вы тут своими правами и красной книжечкой фигурируете, выгораживаете дружков своих. Или родственников, точно не знаю.
Я жалобно перебил ее:
- Окститесь, Клавдия Сергеевна! Мой дружок и родственник, которого я выгораживаю, на кладбище лежит. Поздно мне его выгораживать…
- Его-то поздно, а меня срамить - по городу ходить с вопросами - не поздно! Я-то еще не померла! Да вам меня не очернить - меня здесь знают, слава богу, не один год! Я завтра вам такое письмо организую и от властей, и от городской общественности. Вам разобъяснят, как себе самому давать задания по личным делам на государственной службе…
Ну, что же, пожалуй, пора дать этой зарвавшейся девушке укорот, она и так далековато забралась от сознания своей безнаказанности.
Усмехнулся и сказал ласково:
- Мне кажется, что у вас, Клавдия Сергеевна, это становится хобби - загружать работой службы Министерства связи…
Она побледнела, желваки на щеках зачугунели:
- Вы, что хотите этим сказать?
- Что вы ошибочно полагаете, будто мои расспросы - это мое частное дело. Мне кажется, что оно уже стало и вашим делом, а поскольку вы со мной говорить не желаете, то завтра я пойду к городскому прокурору, и завтра же, кстати, возвращается начальник управления внутренних дел. Вызовут вас официальной повесткой и будут допрашивать. Вы меня понимаете - допрашивать, а не разговаривать…
- О чем же это вы хотите меня допрашивать, интересно знать? - подбоченилась Салтыкова.
- Обо всем, что вы можете знать по поводу такого из ряда вон выходящего случая. О несчастье, взволновавшем весь город! Каждый честный человек, которому хоть крупица малая известна, должен был бы не «права качать», а постараться помочь разобраться со всей этой печальной историей.
- Так, по-вашему, выходит, что я не честный человек? - с вызовом спросила она.
- Я ничего подобного не говорил, - твердо отрезал я. - Я пришел к вам за ответом на несколько вопросов, а вы решили меня пугануть. Вы напрягитесь, подумайте маленько - вам ли меня стращать?
- Ну, и вы меня не напугаете, - поехала она потихоньку на попятную.
- А я вас и не собирался пугать. Я задал вам ясный вопрос - что произошло между вами и покойным Коростылевым?
- Да ничего не произошло! Вздорный, завистливый старик был, прости господи! Вы-то думаете - вам тут все вздыхают горько, слезы рукавами натирают, - что все в трауре глубоком, а я человек прямой и врать не стану - всем он тут надоел, во все дела лез, как клещ липучий. Все ему - и не честные, и не совестливые, и не такие, и не сякие! Один он праведник, добрым словом сыт! Тьфу, надоел.
Я сидел, опустив глаза, и испытывал боль, будто била она меня с размаху по щекам своими маленькими когтистыми лапками. Боялся взглянуть ей в лицо, закричать, ударить. Только крепче сжимал ладони, одну в другой, чтобы не так заметно тряслись руки. И спросил ее негромко:
- Что вам лично плохого сделал Коростылев?
- Мне? Да мне он и не мог ничего сделать - руки коротки! На ребенке хотел отыграться! Нашел, старый пень, с кем счеты сводить!
- За, что же он с Настей мог счеты сводить?
- А за все! что молода, да хороша, да красиво одета! И его не боится, плевала она на его глупые придирки! Он ей поперек жизни хотел стать отомстить за свою песью старость!
- А может быть, Клавдия Сергеевна, не хотел Коростылев, чтобы выросла ваша девочка похожей на собачку «ши-пу»? Может, он ей настоящей жизни желал? Может, хотел чтобы стала Настя большая щедрая, смелая и умная? Тогда и тысячи лет не нужно, а хватит нормального человеческого века?
- Ага! Конечно! Он хотел ей добра, а я зла? Это правильно вы все рассмотрели! Да я жизнь на нее свою положила! Одна, без отца воспитываю! Легко, думаете? Как волчок кручусь - за уроки на пианино четвертак подай, по-французски отстает - учительшу держу, одеть, обуть девку надо? Копейкой никто не поможет, а нотации читать - каждый горазд! Да ребенка баламутить разговорами.
- Чего ж ее баламутить - она ведь не маленькая уже, думать начинает сама.
- Как же - думает она! Вчера уселась реветь если не дашь пятнадцать рублей на духи, буду сидеть реветь! Мне ее надо бы за тройки ремнем пороть, а все сердце щемит, мне-то не у кого было на духи просить! Дала конечно, что ж мне - деньги ее слез дороже! Для нее только и стараюсь, и она уже знает
- к отцу-то не пойдет деньги требовать.
- А почему к отцу не пойдет!
- Да чего с него спрашивать! Серый дурень городской колхозан, село неумытое.
- Простите, Настя какого мнения о своем отце?
- Не знаю, не спрашивала я ее. Так ведь не без глаз она, видит это сокровище. Я и так скрипя сердцем соглашаюсь на их свидания.
- А чем же вам так не нравятся их встречи?
- А тем, что незачем это! Не хочу чтобы девчонка выросла небесной козой. Скрипя сердцем дозволяю.
Она так и говорила - «скрипя сердцем». Она правильно говорила - я слышал пронзительный душе раздирающий скрип этого ожесточенного сердца. Оно не было смазано ни одним добрым чувством.
- А где сейчас Настя?
- На танцы убежала. У них это быстро с понтом под зонтом и помчались на танцульки, а зачем она вам?
- Хотел познакомиться поговорить спросить.
- О чем?
- О многом. Например, жалко ей Коростылева?
- А я вам за нее отвечу - ей жалко. Так себе и пометьте где это нужно. Очень жалко. Вообще всех жалко, а себя - особенно.
Перегородив дорогу между домами Кольяныча и учительницы Нади Воронцовой стоял «Запорожец». На крышу маленькой трескучей машинки облокотился высокий красивый парень в спортивном костюме с яркими эмблемами «Адидас». Уперев руки в боки с ним разговаривала Надина мать. Пока я ставил на обочину автомобиль и вылезал из кабины, не было слышно из-за шума мотора их голосов, но я видел, что говорит она с парнем сердито, а потом весело смеется. Я направился к ним, но парень в это время махнул рукой, распахнул дверцу лихо нырнул в тесное гнездо за рулем, «Запорожец» пулеметно резко затрещал и помчался вниз по скату дороги.
- Чего сердитесь Евдокия Романовна? - спросил я Дусю. Она утерла лицо кончиком платка сказала с досадой и злостью.
- Ну и люди стали - ни стыда, ни совести! Сраму не знают. Ведь сказано было сто раз: «Не ходи ты к нам не хочет тебя Надя видеть», а все прется ничем его не проймешь! Слов людских не понимает ржет как жеребец и все тут.
- А кто это Евдокия Романовна?
- Да ну его! Говорить о нем неохота Петька Есаков дармоед и пустопляс! Второй год ходит за Надей. Она его на порог пускать не хочет, а он все надоедничает: «Будешь все равно моей женой».
Я заметил осторожно:
- Парень-то он красивый, видный.
- А, что толку! Пустобрех, бездельник. Срамота, а не мужик - и от досады она сплюнула. - Это ведь надо молодой парень к Клавке Салтыковой на ночную смену работать ходит! Нахлебник!
- А днем-то он, что делает?
- Что делает! - от негодования Дуся всплеснула руками.
- Физкультурник он. Здоровый мужик руками - ногами дрыгает. Да правда за работу и зарплату такую получает - сорок рублей. Это же ведь надо взрослый молодой парень сорок рублей получает!
- А где он сорок рублей получает? - спросил я.
- Тренирует при школе футбольную команду. Ему предлагали разные места, но он не хочет. Сейчас говорит ценность основная - свобода, а не рублишки. Ну ясно рублишки не ценность если ему Клавка дает сколько хочет. Вон купила своему обормоту автомобиль. Не бог весть какой маленький таратаистый, а все ж таки ездит.
Я присел на лавочку у забора закурил сигарету и спросил с интересом:
- А, что - Наде он совсем не нравится?
Дуся от возмущения подалась вся ко мне:
- Да, что же вы такое говорите? Как же Наде он может нравиться? Надя девушка серьезная, а этот - тунеядец, оболтус, бездельник. Я ему говорю давеча: «Как же ты можешь жить-то на сорок рублей?», а он регочет: я, говорит, бережливо живу…
Дуся печально покачала головой.
- Сбился с панталыку парень. Его несколько лет назад Николай Иванович, царствие ему небесное, выгнал из школы. Он ведь раньше учителем физкультуры там был.
- А за, что выгнал?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
Из спальни, оттолкнув неплотно прикрытую дверь, вышла маленькая кривоногая собачонка, пучеглазая, с лохматым хвостом, похожая на декоративную аквариумную рыбу. Деликатно процокав когтями по паркету, собака подошла к Салтыковой и трудно вспрыгнула к ней на колени. Клавдия потрепала ее ласково по спине и душевно поведала мне:
- Людям бы у нее поучиться не помешало. Это собачка «ши-пу», ей тыщи лет несчетные, а выжила такая мелкая тварь благодаря характеру - жадная, умная, трусливая и злая…
- А на кой вам, Клавдия Сергеевна, злая собачонка? - спросил я, вспомнив огромного Барса.
- Так это она с чужими злая, а со мной она ласковая. - Салтыкова сбросила ее с колен, и собачонка, отряхнувшись, покосилась на меня своими выпученными коричнево-кровавыми глазами и недовольно зарычала густым нутряным хрипом.
Салтыкова встала и пошла на кухню, а я принялся рассматривать небольшую картину в старой раме, висевшую на стене над сервантом. Хозяйка принесла кувшин и два стакана, налила в них сок, и стекло мигом вспотело холодной испариной.
Перехватив мой взгляд, Клавдия заметила:
- Это хорошая картина. «Деревенский праздник» называется. Художник Кустодоев. Слыхали небось?
- Кустодиев? - удивился я
- Может, Кустодиев. Вроде бабка эта говорила - Кустодоев. В прошлом году у старухи тут одной купила. Из «бывших» бабка. Сохранились у ней кой-какие вещички.
Зазвонил телефон. Салтыкова сняла трубку, недовольно ответила:
- Слушаю… Ну, я. Я, говорю… И что?.. Нет.. Ничем тебе помочь не могу… Не могу… У меня и так проверка за проверкой… Не знаю… - Она неожиданно усмехнулась, сказала зло - весело: - А у меня и сейчас такой проверяющий сидит… Да, дома, а, что такого - у меня время безразмерное, как гэдээровские колготки… Да ладно тебе!.. Если можешь - прости, а не можешь - не надо… Пока…
Бросила на рычаг трубку, походя ткнула кнопку выключателя телевизора, и в комнату влетел с экрана дельтаплан - лохматый стройный парень, гибкий и нежный, высоким страстным голосом пел о любви к своему дельтаплану, с которым они где-то под облаками летают.
Салтыкова сердито хмыкнула:
- Вот, елки - палки, времена настали - жены мужей кормят, мужики поют бабьими голосами. Странные дела… Так чего вы хотели спросить?
- Я знаю, что у вас были с покойным Николаем Ивановичем Коростылевым неважные отношения. Вот я и хотел у вас выяснить - почему?
Она выключила телевизор, нажала на крышку блестящей сигаретницы, стоящей посреди журнального столика рядом с большой хрустальной пепельницей, ловко ухватила выскочившую сигарету, чиркнула не спеша зажигалкой, затянулась со вкусом, щуря левый глаз от тоненькой струйки дыма, и я обратил внимание на то, какие у нее маленькие руки - короткие пухлые пальчики с длинными полированными ногтями. Странно было видеть у такой крупной женщины эти жирные когтистые лапки.
- Я вам все охотно расскажу, но перед тем, как ответить на все ваши вопросы, хотела бы и вам задать всего один…
- Прошу вас.
- А вы кто такой? Вы откуда взялись?
- Взялся я из Москвы, сюда приехал на похороны своего старого учителя, зовут меня Станислав Павлович Тихонов, работаю я в Московском уголовном розыске, по званию я майор милиции. И все это вы, Клавдия Сергеевна, прекрасно знаете…
- Это-то я все знаю, - махнула она рукой. - Неведомо мне только - в каком вы-то значении здесь сидите и вопросы мне задаете? У вас задание есть? Или самоуправничаете?
Молодец, Клавдия Сергеевна! Бой - баба. Большую жизнь прожила в торговле. Я засмеялся и ответил.
- У меня есть задание. Я его сам себе дал. Самоуправно…
- Да - а? - зловеще протянула Клавдия. - Очень интересно! Думаю, что правильно будет к вам письмо официальное на работу прислать - начальству вашему и в парторганизацию! Пусть они поинтересуются, как вы тут своими правами и красной книжечкой фигурируете, выгораживаете дружков своих. Или родственников, точно не знаю.
Я жалобно перебил ее:
- Окститесь, Клавдия Сергеевна! Мой дружок и родственник, которого я выгораживаю, на кладбище лежит. Поздно мне его выгораживать…
- Его-то поздно, а меня срамить - по городу ходить с вопросами - не поздно! Я-то еще не померла! Да вам меня не очернить - меня здесь знают, слава богу, не один год! Я завтра вам такое письмо организую и от властей, и от городской общественности. Вам разобъяснят, как себе самому давать задания по личным делам на государственной службе…
Ну, что же, пожалуй, пора дать этой зарвавшейся девушке укорот, она и так далековато забралась от сознания своей безнаказанности.
Усмехнулся и сказал ласково:
- Мне кажется, что у вас, Клавдия Сергеевна, это становится хобби - загружать работой службы Министерства связи…
Она побледнела, желваки на щеках зачугунели:
- Вы, что хотите этим сказать?
- Что вы ошибочно полагаете, будто мои расспросы - это мое частное дело. Мне кажется, что оно уже стало и вашим делом, а поскольку вы со мной говорить не желаете, то завтра я пойду к городскому прокурору, и завтра же, кстати, возвращается начальник управления внутренних дел. Вызовут вас официальной повесткой и будут допрашивать. Вы меня понимаете - допрашивать, а не разговаривать…
- О чем же это вы хотите меня допрашивать, интересно знать? - подбоченилась Салтыкова.
- Обо всем, что вы можете знать по поводу такого из ряда вон выходящего случая. О несчастье, взволновавшем весь город! Каждый честный человек, которому хоть крупица малая известна, должен был бы не «права качать», а постараться помочь разобраться со всей этой печальной историей.
- Так, по-вашему, выходит, что я не честный человек? - с вызовом спросила она.
- Я ничего подобного не говорил, - твердо отрезал я. - Я пришел к вам за ответом на несколько вопросов, а вы решили меня пугануть. Вы напрягитесь, подумайте маленько - вам ли меня стращать?
- Ну, и вы меня не напугаете, - поехала она потихоньку на попятную.
- А я вас и не собирался пугать. Я задал вам ясный вопрос - что произошло между вами и покойным Коростылевым?
- Да ничего не произошло! Вздорный, завистливый старик был, прости господи! Вы-то думаете - вам тут все вздыхают горько, слезы рукавами натирают, - что все в трауре глубоком, а я человек прямой и врать не стану - всем он тут надоел, во все дела лез, как клещ липучий. Все ему - и не честные, и не совестливые, и не такие, и не сякие! Один он праведник, добрым словом сыт! Тьфу, надоел.
Я сидел, опустив глаза, и испытывал боль, будто била она меня с размаху по щекам своими маленькими когтистыми лапками. Боялся взглянуть ей в лицо, закричать, ударить. Только крепче сжимал ладони, одну в другой, чтобы не так заметно тряслись руки. И спросил ее негромко:
- Что вам лично плохого сделал Коростылев?
- Мне? Да мне он и не мог ничего сделать - руки коротки! На ребенке хотел отыграться! Нашел, старый пень, с кем счеты сводить!
- За, что же он с Настей мог счеты сводить?
- А за все! что молода, да хороша, да красиво одета! И его не боится, плевала она на его глупые придирки! Он ей поперек жизни хотел стать отомстить за свою песью старость!
- А может быть, Клавдия Сергеевна, не хотел Коростылев, чтобы выросла ваша девочка похожей на собачку «ши-пу»? Может, он ей настоящей жизни желал? Может, хотел чтобы стала Настя большая щедрая, смелая и умная? Тогда и тысячи лет не нужно, а хватит нормального человеческого века?
- Ага! Конечно! Он хотел ей добра, а я зла? Это правильно вы все рассмотрели! Да я жизнь на нее свою положила! Одна, без отца воспитываю! Легко, думаете? Как волчок кручусь - за уроки на пианино четвертак подай, по-французски отстает - учительшу держу, одеть, обуть девку надо? Копейкой никто не поможет, а нотации читать - каждый горазд! Да ребенка баламутить разговорами.
- Чего ж ее баламутить - она ведь не маленькая уже, думать начинает сама.
- Как же - думает она! Вчера уселась реветь если не дашь пятнадцать рублей на духи, буду сидеть реветь! Мне ее надо бы за тройки ремнем пороть, а все сердце щемит, мне-то не у кого было на духи просить! Дала конечно, что ж мне - деньги ее слез дороже! Для нее только и стараюсь, и она уже знает
- к отцу-то не пойдет деньги требовать.
- А почему к отцу не пойдет!
- Да чего с него спрашивать! Серый дурень городской колхозан, село неумытое.
- Простите, Настя какого мнения о своем отце?
- Не знаю, не спрашивала я ее. Так ведь не без глаз она, видит это сокровище. Я и так скрипя сердцем соглашаюсь на их свидания.
- А чем же вам так не нравятся их встречи?
- А тем, что незачем это! Не хочу чтобы девчонка выросла небесной козой. Скрипя сердцем дозволяю.
Она так и говорила - «скрипя сердцем». Она правильно говорила - я слышал пронзительный душе раздирающий скрип этого ожесточенного сердца. Оно не было смазано ни одним добрым чувством.
- А где сейчас Настя?
- На танцы убежала. У них это быстро с понтом под зонтом и помчались на танцульки, а зачем она вам?
- Хотел познакомиться поговорить спросить.
- О чем?
- О многом. Например, жалко ей Коростылева?
- А я вам за нее отвечу - ей жалко. Так себе и пометьте где это нужно. Очень жалко. Вообще всех жалко, а себя - особенно.
Перегородив дорогу между домами Кольяныча и учительницы Нади Воронцовой стоял «Запорожец». На крышу маленькой трескучей машинки облокотился высокий красивый парень в спортивном костюме с яркими эмблемами «Адидас». Уперев руки в боки с ним разговаривала Надина мать. Пока я ставил на обочину автомобиль и вылезал из кабины, не было слышно из-за шума мотора их голосов, но я видел, что говорит она с парнем сердито, а потом весело смеется. Я направился к ним, но парень в это время махнул рукой, распахнул дверцу лихо нырнул в тесное гнездо за рулем, «Запорожец» пулеметно резко затрещал и помчался вниз по скату дороги.
- Чего сердитесь Евдокия Романовна? - спросил я Дусю. Она утерла лицо кончиком платка сказала с досадой и злостью.
- Ну и люди стали - ни стыда, ни совести! Сраму не знают. Ведь сказано было сто раз: «Не ходи ты к нам не хочет тебя Надя видеть», а все прется ничем его не проймешь! Слов людских не понимает ржет как жеребец и все тут.
- А кто это Евдокия Романовна?
- Да ну его! Говорить о нем неохота Петька Есаков дармоед и пустопляс! Второй год ходит за Надей. Она его на порог пускать не хочет, а он все надоедничает: «Будешь все равно моей женой».
Я заметил осторожно:
- Парень-то он красивый, видный.
- А, что толку! Пустобрех, бездельник. Срамота, а не мужик - и от досады она сплюнула. - Это ведь надо молодой парень к Клавке Салтыковой на ночную смену работать ходит! Нахлебник!
- А днем-то он, что делает?
- Что делает! - от негодования Дуся всплеснула руками.
- Физкультурник он. Здоровый мужик руками - ногами дрыгает. Да правда за работу и зарплату такую получает - сорок рублей. Это же ведь надо взрослый молодой парень сорок рублей получает!
- А где он сорок рублей получает? - спросил я.
- Тренирует при школе футбольную команду. Ему предлагали разные места, но он не хочет. Сейчас говорит ценность основная - свобода, а не рублишки. Ну ясно рублишки не ценность если ему Клавка дает сколько хочет. Вон купила своему обормоту автомобиль. Не бог весть какой маленький таратаистый, а все ж таки ездит.
Я присел на лавочку у забора закурил сигарету и спросил с интересом:
- А, что - Наде он совсем не нравится?
Дуся от возмущения подалась вся ко мне:
- Да, что же вы такое говорите? Как же Наде он может нравиться? Надя девушка серьезная, а этот - тунеядец, оболтус, бездельник. Я ему говорю давеча: «Как же ты можешь жить-то на сорок рублей?», а он регочет: я, говорит, бережливо живу…
Дуся печально покачала головой.
- Сбился с панталыку парень. Его несколько лет назад Николай Иванович, царствие ему небесное, выгнал из школы. Он ведь раньше учителем физкультуры там был.
- А за, что выгнал?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24