В политике – это не то, что в полиции, тут продвигаешься благодаря своей глотке. Я, конечно, не хочу хвастать, приятель, но что касается моей глотки, то она у меня – слава богу, разве нет? Если хочешь, уметь болтать – это особый дар!
– В ожидании депутатского кресла, – обрываю я его, – побереги свои перышки, Толстый. Не забывай, что убийца все еще разгуливает на свободе и подкарауливает тебя!
Он хохочет, потом своим согнутым указательным пальцем манит меня в сторону. Я повинуюсь.
– Послушай, Сан-А, – наклоняется он ко мне, дыша в лицо перегаром, который заставляет подумать о винодельческом кооперативе, – я не верю в историю о чокнутом. Мое глубокое убеждение, что все эти преступления являются нормальными. Но последнее – вовсе не преступление.
– Значит, это эскимо на палочке? – шучу я, поскольку шутить полезно.
– Несчастный случай, я тебе уже говорил об этом.
– А два первых?
– Согласен, похоже на это, как сказала бы Далила, но это не дело рук сумасшедшего. Если бы я поверил в сумасшедшего, надеюсь, ты понимаешь, что я бы не стал выставлять свою кандидатуру. У меня всего лишь одна шкура, и я за нее держусь, приятель! Ты можешь представить Берту без меня? Ей больше некому будет наставлять рога!
Я кладу руку на плечо Тучному
– На твоем месте, Толстый, я бы все-таки предусмотрел и эту возможность. Представь, что ты ошибаешься?
Но он уже закусил удила. Дай бог, чтоб это были милосердные удила!
– Если ты беспокоишься о моем здоровье, можешь передохнуть, приятель я пью рыбий жир каждое утро!
После того как произошел обмен этими любезностями, мы все возвращаемся в Сен-Тюрлюрю, чтобы предаться целительному сну.
На следующее утро мы встаем рано. Я чувствую себя бодрым, хотя не могу объяснить причину этой бодрости. У меня складывается впечатление, что период маразма заканчивается. Мой персональный внутренний голос предсказывает ясную погоду и нашептывает мне добрые обещания Берю распевает во весь голос. Он появляется на лестничном повороте, выбритый, в свежей рубашке, с улыбкой победителя Аустерлицкой битвы на губах
Мне отрадно видеть, что мы настроены на одну и ту же волну.
– Ты, кажется, в отличной форме, Толстый? – обращаюсь я к нему, дуя на обжигающий кофе.
– Да, – соглашается он. – Сегодня утром у меня пресс-конференция в кафе «Индустрия и Монумент – объединенным мертвецам». И мне пришлось просмотреть основные направления моей программы, по поводу которой я держал речь вчера вечером.
Я ничего не отвечаю. Он мне начинает надоедать, этот Берю. Пока он поглощает свой завтрак, состоящий из сала, ветчины, яичницы-глазуньи, сыра и литра красного вина, я спускаюсь, чтобы вывести автомобиль после этого возвращаюсь, чтобы поцеловать Фелицию
Когда я вновь вхожу в столовую, Тучный вытирает лезвие своего перочинного ножа изнанкой галстука, засовывает свой рабочий инструмент в карман и встает.
– Придется утром купить другую шляпу, – решает он, снимая свой фетровый ореол с вешалки.
– Да, – поощряю я его, – придется.
Мы занимаем места в моей машине – и погоняй, водитель! Направление – Белькомб.
– Ох и возгордится моя толстуха, когда я стану депутатом, – мечтательно говорит Постыдный. – Представляешь, какой эффект это произведет на соседей!
Я не говорю ему, что думаю по этому поводу во-первых, потому что не хочу его обидеть, во-вторых, потому что мое внимание сосредоточено на опасных выкрутасах, которые проделывает какой-то мальчишка, оседлавший слишком большой для него велосипед. При нашем приближении он теряет уверенность в себе. Я беру как можно правее и останавливаюсь. Но возникшая опасность приводит его в полную растерянность, и он устремляется прямо на машину. Напрасно пытаясь вывернуть в последний момент руль, он цепляется за мое левое переднее крыло и отлетает в сторону Его переднее колесо выписывает несколько «восьмерок», потом велосипед падает в пятидесяти метрах от машины. Мальчишка совершает планирующий полет и приземляется на обочине Мы с Толстым выходим из машины, чтобы оказать ему помощь. Нам достаточно одного взгляда, чтобы убедиться, что он всего лишь поцарапался. Тем не менее от волнения он плачет.
– И не стыдно ездить на старом велосипеде без тормозов, – выговаривает Его депутатствующее Величество. – Ты же мог разбиться, малыш!
Берю умолкает и достает из кармана записную книжку. Это совершенно новая записная книжка, которая недолго останется таковой, ибо карман Берю – отнюдь не то место, где предметы сохраняют свою девственность.
Он сосет кончик карандаша и делает на белой странице какие-то таинственные записи.
– Что ты делаешь? – удивленно спрашиваю я.
– Это штука, которую я включу в свою программу: проверить тормоза детских велосипедов!
Я утешаю мальчишку и сую ему в руку два банкнота, чтобы он поставил новые тормоза на свою кучу железного хлама. Он тут же вытирает слезы, а затем использует свой влажный носовой платок, чтобы унять кровь, которая сочится из его царапин.
– Все в порядке, малыш?
– Да, месье, спасибо.
Мы направляемся к машине. Мы делаем два шага, и тут происходит непредвиденное. Взрыв раскалывает деревенскую тишину. Клубится черный дым, и взвивается пламя! Моя машина взлетела на воздух и пылает, как в американских фильмах.
Я бегу к пожарищу. Но поздно. Машина объята сплошным огнем. Кто-то мне подложил под сиденье воспламеняющуюся мину.
Будущий депутат зеленеет, как испорченная селедка. Его бескровные губы дрожат.
– Что это значит? – бормочет он.
– Это значит, что сумасшедший, существование которого ты отрицаешь, пытался убрать тебя, – заверяю я его. – А поскольку ему недолго резвиться, он заодно решил убрать и меня. Не случись происшествия с этим сопляком, нам бы пришлось жарковато!
– Ты... ты... ты... ты... – начинает Толстяк.
– Ты в заику играешь? – иронизирую я.
– Ты... ты считаешь, что это он меня имел в виду?
– Готов заключить с тобой пари на тысячу против одного, дурачок! Ты бы должен был уже сообразить, что в этом краю профессия кандидата обеспечивает человеку покой. Вечный покой!
Мы смотрим, как догорает моя колесница, окруженная толпой крестьян. Нас расспрашивают.
– Это самовозгорание, – поясняю я уверенно, чтобы не дать им повода для сомнений.
Ничего не скажешь, день начинается прекрасно. А я был так оптимистически настроен!
– Ты хоть застраховал машину? – ворчит Ужасный.
– Да, мой Толстоморденький. Но, что касается тебя, ты должен застраховать свою жизнь.
Берю молчит. Его философия терпит крах. То be or not to be, that the question!
Это как раз то, что он себе сейчас говорит...
По-французски...
И на свой манер!
Глава XV
Я оставляю Берюрье заботу комментировать для прессы и для моих коллег перипетии покушения, избежать которого нам удалось по воле провидения, и запираюсь в комиссариате, отдав дежурным приказ никого ко мне не впускать.
– Сегодня с утра, господин комиссар, вам уже дважды звонил Ляплюм, – предупреждает меня секретарь. – Он оставил номер телефона, по которому вы можете его отыскать.
Я прошу соединить меня с ним. Вскоре торопливый голос инспектора Ляплюма ласкает мою евстахиеву трубу.
– Готово, месье комиссар. Я отыскал автора телефонного звонка.
– Не может быть!
– Честное слово!
Он сияет от счастья. Должен признаться, что если он в самом деле нашел корреспондента графа Гаэтана де Марто-и-Фосий, то сделал отличное дело.
– Кто это?
– Женщина. Некая Наташа Баннэ, славянского происхождения. Проживает в одном семейном пансионате на бульваре Пор-Руаяль.
– Чем она занимается?
– Насколько мне известно, ничем. Она красивая блондинка двадцати пяти лет, с большущими голубыми глазами и пепельнорусыми волосами.
– Она живет сама?
– Да.
– Где остановился ты?
– В этом самом пансионате, что и она. Я снял комнату через две двери от ее номера. Жду ваших указаний.
Я размышляю. Ляплюм думает, что нас прервали, и в отчаянии повторяет: «Алло! алло! алло!»
– Успокойся, сынок. Я думаю. Ты должен попытаться с ней познакомиться.
Мое предложение не вызывает у него энтузиазма.
– Безнадежное дело, месье комиссар! Я не обладаю вашей артистичной внешностью. Женщины не бросаются на меня, а когда мне случается овладеть ими, мне достается больше упреков, чем благодарностей.
– Прекрасно, следи за ней, я приеду сам.
Вот так. Это решение пришло неожиданно. Совершенно неожиданно! Я услышал, как говорю это, не испытывая необходимости что-то решать. Что меня подтолкнуло? Желание понюхать парижский воздух.
Я записываю адрес Ляплюма, вешаю трубку, чтобы тут же попросить номер хибары Приди-Папуля.
– Соедините меня с Пино, – прошу я телефонистку после того, как представляюсь.
Звонки принимаются разыскивать этого доходягу. Наконец до меня долетает его насморочный голос, едва различимый, настолько заложены его носовые пазухи.
– А, это ты Сан-А? – мямлит Развалина. – Представь себе, что я страшно простудился. Я как раз думаю, не поспать ли мне...
– Поспишь в другой раз, старик, – решаю я за него, – а сейчас прыгай в машину и езжай в Белькомб-на-Му.
– Что? – задыхается он от возмущения. – Но у меня температура 38,2 градуса!
– Это доказывает, что обмен веществ у тебя функционирует. Делай, что я тебе говорю: это неотложно и серьезно.
– Но что случилось? – хнычет развалина
– Случилось то, что жизнь Берю в опасности. Мне нужен верный и опытный человек, чтобы обеспечить его защиту, улавливаешь?
– Но я...
Я вешаю трубку, чтобы положить конец его рассказу о своем гриппе и своих болях.
Он, должно быть, еще продолжает балаболить там, на другом конце провода. Я знаю, что Насморочный приедет и сделает свою работу. Хилый, болтливый, этот папаша Пино постоянно пребывает одной ногой в могиле, другой на банановой кожуре, но удар держит хорошо
– Есть какие-нибудь новости о Матье Матье? – спрашиваю я у дежурных.
– По-прежнему никаких, – отвечают мне.
Я приказываю моим господам-помощникам раздобыть любой ценой его фотографию
– Когда вы ее найдете, разошлите во все газеты для опубликования и пошлите одну в уголовную картотеку
Мне говорят «Yes», я отвечаю «О'кэй» Затем сажусь в новый автомобиль и устремляюсь в Париж, через Сен-Тюрлюрю, так как рассчитываю заскочить в отель.
Я нахожу Фелицию мертвой от страха и пытаюсь ее успокоить
– Мама, это не меня хотели убрать, а Берю. И вообще все складывается как нельзя лучше.
– Да, ты так считаешь? – восклицает моя добрая дорогая мама.
– Ну да. Надо, чтобы дело шевелилось. Плохо, когда наступает застой. Я отправляюсь в Париж для одной серьезной проверки. А тебе я хочу поручить небольшое расследование.
– Мне? – удивляется моя славная мама.
– Послушай, мама Бомбу сунули под сиденье машины в промежуток между моментом, когда я вывел ее из гаража, и моментом, когда мы в нее сели. Между этими моментами прошло не более десяти минут. Постарайся узнать, кто в это время здесь бродил, кто мог приблизиться к машине.
– Ты не думаешь, что бомбу могли подложить ночью?
– Уверен, что нет. Кто мог предвидеть время нашего выезда из отеля, поскольку, ложась спать, я и сам этого не знал. Поверь мне, сделано это было тогда, когда я говорю.
– Почему ты не хочешь поручить расследование твоим инспекторам? – спрашивает она
Я улыбаюсь ей
– По очень простой причине, мама Здесь деревня. Люди страшатся полиции. Чем больше чиста их совесть, тем больше они ее боятся. Как только легавый приступает к расспросам, они начинают играть в молчанку. К тебе же у них нет недоверия, и они будут говорить. Понимаешь?
– Я сделаю невозможное, – обещает Фелиция.
За эти слова она получает право на супер-гран-родственный поцелуй своего малыша.
Полтора часа спустя я прибываю в столицу
Гостиница оказывается скромным, слегка буржуазным семейным пансионатом, расположенным в глубине двора и – любопытная деталь – напоминающим мне своей атмосферой особняк покойного графа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
– В ожидании депутатского кресла, – обрываю я его, – побереги свои перышки, Толстый. Не забывай, что убийца все еще разгуливает на свободе и подкарауливает тебя!
Он хохочет, потом своим согнутым указательным пальцем манит меня в сторону. Я повинуюсь.
– Послушай, Сан-А, – наклоняется он ко мне, дыша в лицо перегаром, который заставляет подумать о винодельческом кооперативе, – я не верю в историю о чокнутом. Мое глубокое убеждение, что все эти преступления являются нормальными. Но последнее – вовсе не преступление.
– Значит, это эскимо на палочке? – шучу я, поскольку шутить полезно.
– Несчастный случай, я тебе уже говорил об этом.
– А два первых?
– Согласен, похоже на это, как сказала бы Далила, но это не дело рук сумасшедшего. Если бы я поверил в сумасшедшего, надеюсь, ты понимаешь, что я бы не стал выставлять свою кандидатуру. У меня всего лишь одна шкура, и я за нее держусь, приятель! Ты можешь представить Берту без меня? Ей больше некому будет наставлять рога!
Я кладу руку на плечо Тучному
– На твоем месте, Толстый, я бы все-таки предусмотрел и эту возможность. Представь, что ты ошибаешься?
Но он уже закусил удила. Дай бог, чтоб это были милосердные удила!
– Если ты беспокоишься о моем здоровье, можешь передохнуть, приятель я пью рыбий жир каждое утро!
После того как произошел обмен этими любезностями, мы все возвращаемся в Сен-Тюрлюрю, чтобы предаться целительному сну.
На следующее утро мы встаем рано. Я чувствую себя бодрым, хотя не могу объяснить причину этой бодрости. У меня складывается впечатление, что период маразма заканчивается. Мой персональный внутренний голос предсказывает ясную погоду и нашептывает мне добрые обещания Берю распевает во весь голос. Он появляется на лестничном повороте, выбритый, в свежей рубашке, с улыбкой победителя Аустерлицкой битвы на губах
Мне отрадно видеть, что мы настроены на одну и ту же волну.
– Ты, кажется, в отличной форме, Толстый? – обращаюсь я к нему, дуя на обжигающий кофе.
– Да, – соглашается он. – Сегодня утром у меня пресс-конференция в кафе «Индустрия и Монумент – объединенным мертвецам». И мне пришлось просмотреть основные направления моей программы, по поводу которой я держал речь вчера вечером.
Я ничего не отвечаю. Он мне начинает надоедать, этот Берю. Пока он поглощает свой завтрак, состоящий из сала, ветчины, яичницы-глазуньи, сыра и литра красного вина, я спускаюсь, чтобы вывести автомобиль после этого возвращаюсь, чтобы поцеловать Фелицию
Когда я вновь вхожу в столовую, Тучный вытирает лезвие своего перочинного ножа изнанкой галстука, засовывает свой рабочий инструмент в карман и встает.
– Придется утром купить другую шляпу, – решает он, снимая свой фетровый ореол с вешалки.
– Да, – поощряю я его, – придется.
Мы занимаем места в моей машине – и погоняй, водитель! Направление – Белькомб.
– Ох и возгордится моя толстуха, когда я стану депутатом, – мечтательно говорит Постыдный. – Представляешь, какой эффект это произведет на соседей!
Я не говорю ему, что думаю по этому поводу во-первых, потому что не хочу его обидеть, во-вторых, потому что мое внимание сосредоточено на опасных выкрутасах, которые проделывает какой-то мальчишка, оседлавший слишком большой для него велосипед. При нашем приближении он теряет уверенность в себе. Я беру как можно правее и останавливаюсь. Но возникшая опасность приводит его в полную растерянность, и он устремляется прямо на машину. Напрасно пытаясь вывернуть в последний момент руль, он цепляется за мое левое переднее крыло и отлетает в сторону Его переднее колесо выписывает несколько «восьмерок», потом велосипед падает в пятидесяти метрах от машины. Мальчишка совершает планирующий полет и приземляется на обочине Мы с Толстым выходим из машины, чтобы оказать ему помощь. Нам достаточно одного взгляда, чтобы убедиться, что он всего лишь поцарапался. Тем не менее от волнения он плачет.
– И не стыдно ездить на старом велосипеде без тормозов, – выговаривает Его депутатствующее Величество. – Ты же мог разбиться, малыш!
Берю умолкает и достает из кармана записную книжку. Это совершенно новая записная книжка, которая недолго останется таковой, ибо карман Берю – отнюдь не то место, где предметы сохраняют свою девственность.
Он сосет кончик карандаша и делает на белой странице какие-то таинственные записи.
– Что ты делаешь? – удивленно спрашиваю я.
– Это штука, которую я включу в свою программу: проверить тормоза детских велосипедов!
Я утешаю мальчишку и сую ему в руку два банкнота, чтобы он поставил новые тормоза на свою кучу железного хлама. Он тут же вытирает слезы, а затем использует свой влажный носовой платок, чтобы унять кровь, которая сочится из его царапин.
– Все в порядке, малыш?
– Да, месье, спасибо.
Мы направляемся к машине. Мы делаем два шага, и тут происходит непредвиденное. Взрыв раскалывает деревенскую тишину. Клубится черный дым, и взвивается пламя! Моя машина взлетела на воздух и пылает, как в американских фильмах.
Я бегу к пожарищу. Но поздно. Машина объята сплошным огнем. Кто-то мне подложил под сиденье воспламеняющуюся мину.
Будущий депутат зеленеет, как испорченная селедка. Его бескровные губы дрожат.
– Что это значит? – бормочет он.
– Это значит, что сумасшедший, существование которого ты отрицаешь, пытался убрать тебя, – заверяю я его. – А поскольку ему недолго резвиться, он заодно решил убрать и меня. Не случись происшествия с этим сопляком, нам бы пришлось жарковато!
– Ты... ты... ты... ты... – начинает Толстяк.
– Ты в заику играешь? – иронизирую я.
– Ты... ты считаешь, что это он меня имел в виду?
– Готов заключить с тобой пари на тысячу против одного, дурачок! Ты бы должен был уже сообразить, что в этом краю профессия кандидата обеспечивает человеку покой. Вечный покой!
Мы смотрим, как догорает моя колесница, окруженная толпой крестьян. Нас расспрашивают.
– Это самовозгорание, – поясняю я уверенно, чтобы не дать им повода для сомнений.
Ничего не скажешь, день начинается прекрасно. А я был так оптимистически настроен!
– Ты хоть застраховал машину? – ворчит Ужасный.
– Да, мой Толстоморденький. Но, что касается тебя, ты должен застраховать свою жизнь.
Берю молчит. Его философия терпит крах. То be or not to be, that the question!
Это как раз то, что он себе сейчас говорит...
По-французски...
И на свой манер!
Глава XV
Я оставляю Берюрье заботу комментировать для прессы и для моих коллег перипетии покушения, избежать которого нам удалось по воле провидения, и запираюсь в комиссариате, отдав дежурным приказ никого ко мне не впускать.
– Сегодня с утра, господин комиссар, вам уже дважды звонил Ляплюм, – предупреждает меня секретарь. – Он оставил номер телефона, по которому вы можете его отыскать.
Я прошу соединить меня с ним. Вскоре торопливый голос инспектора Ляплюма ласкает мою евстахиеву трубу.
– Готово, месье комиссар. Я отыскал автора телефонного звонка.
– Не может быть!
– Честное слово!
Он сияет от счастья. Должен признаться, что если он в самом деле нашел корреспондента графа Гаэтана де Марто-и-Фосий, то сделал отличное дело.
– Кто это?
– Женщина. Некая Наташа Баннэ, славянского происхождения. Проживает в одном семейном пансионате на бульваре Пор-Руаяль.
– Чем она занимается?
– Насколько мне известно, ничем. Она красивая блондинка двадцати пяти лет, с большущими голубыми глазами и пепельнорусыми волосами.
– Она живет сама?
– Да.
– Где остановился ты?
– В этом самом пансионате, что и она. Я снял комнату через две двери от ее номера. Жду ваших указаний.
Я размышляю. Ляплюм думает, что нас прервали, и в отчаянии повторяет: «Алло! алло! алло!»
– Успокойся, сынок. Я думаю. Ты должен попытаться с ней познакомиться.
Мое предложение не вызывает у него энтузиазма.
– Безнадежное дело, месье комиссар! Я не обладаю вашей артистичной внешностью. Женщины не бросаются на меня, а когда мне случается овладеть ими, мне достается больше упреков, чем благодарностей.
– Прекрасно, следи за ней, я приеду сам.
Вот так. Это решение пришло неожиданно. Совершенно неожиданно! Я услышал, как говорю это, не испытывая необходимости что-то решать. Что меня подтолкнуло? Желание понюхать парижский воздух.
Я записываю адрес Ляплюма, вешаю трубку, чтобы тут же попросить номер хибары Приди-Папуля.
– Соедините меня с Пино, – прошу я телефонистку после того, как представляюсь.
Звонки принимаются разыскивать этого доходягу. Наконец до меня долетает его насморочный голос, едва различимый, настолько заложены его носовые пазухи.
– А, это ты Сан-А? – мямлит Развалина. – Представь себе, что я страшно простудился. Я как раз думаю, не поспать ли мне...
– Поспишь в другой раз, старик, – решаю я за него, – а сейчас прыгай в машину и езжай в Белькомб-на-Му.
– Что? – задыхается он от возмущения. – Но у меня температура 38,2 градуса!
– Это доказывает, что обмен веществ у тебя функционирует. Делай, что я тебе говорю: это неотложно и серьезно.
– Но что случилось? – хнычет развалина
– Случилось то, что жизнь Берю в опасности. Мне нужен верный и опытный человек, чтобы обеспечить его защиту, улавливаешь?
– Но я...
Я вешаю трубку, чтобы положить конец его рассказу о своем гриппе и своих болях.
Он, должно быть, еще продолжает балаболить там, на другом конце провода. Я знаю, что Насморочный приедет и сделает свою работу. Хилый, болтливый, этот папаша Пино постоянно пребывает одной ногой в могиле, другой на банановой кожуре, но удар держит хорошо
– Есть какие-нибудь новости о Матье Матье? – спрашиваю я у дежурных.
– По-прежнему никаких, – отвечают мне.
Я приказываю моим господам-помощникам раздобыть любой ценой его фотографию
– Когда вы ее найдете, разошлите во все газеты для опубликования и пошлите одну в уголовную картотеку
Мне говорят «Yes», я отвечаю «О'кэй» Затем сажусь в новый автомобиль и устремляюсь в Париж, через Сен-Тюрлюрю, так как рассчитываю заскочить в отель.
Я нахожу Фелицию мертвой от страха и пытаюсь ее успокоить
– Мама, это не меня хотели убрать, а Берю. И вообще все складывается как нельзя лучше.
– Да, ты так считаешь? – восклицает моя добрая дорогая мама.
– Ну да. Надо, чтобы дело шевелилось. Плохо, когда наступает застой. Я отправляюсь в Париж для одной серьезной проверки. А тебе я хочу поручить небольшое расследование.
– Мне? – удивляется моя славная мама.
– Послушай, мама Бомбу сунули под сиденье машины в промежуток между моментом, когда я вывел ее из гаража, и моментом, когда мы в нее сели. Между этими моментами прошло не более десяти минут. Постарайся узнать, кто в это время здесь бродил, кто мог приблизиться к машине.
– Ты не думаешь, что бомбу могли подложить ночью?
– Уверен, что нет. Кто мог предвидеть время нашего выезда из отеля, поскольку, ложась спать, я и сам этого не знал. Поверь мне, сделано это было тогда, когда я говорю.
– Почему ты не хочешь поручить расследование твоим инспекторам? – спрашивает она
Я улыбаюсь ей
– По очень простой причине, мама Здесь деревня. Люди страшатся полиции. Чем больше чиста их совесть, тем больше они ее боятся. Как только легавый приступает к расспросам, они начинают играть в молчанку. К тебе же у них нет недоверия, и они будут говорить. Понимаешь?
– Я сделаю невозможное, – обещает Фелиция.
За эти слова она получает право на супер-гран-родственный поцелуй своего малыша.
Полтора часа спустя я прибываю в столицу
Гостиница оказывается скромным, слегка буржуазным семейным пансионатом, расположенным в глубине двора и – любопытная деталь – напоминающим мне своей атмосферой особняк покойного графа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21