Попробуй пойми почему! Архивная регистрационная книга пахнет иначе, чем регистрационная книга бакалейщика.
Я рассыпаю приветы и шутки. Затем поднимаюсь в отдел уголовной картотеки. Сотрудник отдела говорит мне, что он как раз получил через курьера фото одного типа, некоего Матье Матье. Я беру снимок. На нем изображена группа рыбаков, снятых с гирляндой форели. На заднем плане виднеется невзрачное лицо. Кто-то из Белькомбежской полиции обвел его жирным кружком.
– Можно увеличить эту рожу, – говорю я. – Надо бы отнести фото в лабораторию.
Но папаша Катаплазм, король уголовной картотеки, встряхивает своим яйцеобразным черепом, который похож на суппозиторий, смонтированный на подшипниках.
– Не стоит, обойдемся лупой.
Он берет вышеозначенный оптический прибор и углубляется в изучение снимка. У этого человека, поверьте мне (а если не верите, пусть вам выкрасят щеки ртутно-хромовой краской), так вот, у этого человека, повторяю я, поскольку у вас совсем нет памяти, мозг, способный посрамить ЭВМ фирмы И.Б.М.
– Я узнаю этого господина, – неспешно произносит он из-под своих усов старой крысы.
– Не может быть. Вы знаете Матье Матье?
– Это не его фамилия. Имя, да... действительно Матье. Вспомнил! Матье Матиас! Могу даже вам сказать, что он разыскивается полицией. Хотя уже нет, из-за срока давности...
Подождите-ка, сейчас посмотрим. Кажется, он убил свою жену в состоянии опьянения...
Он роется в ящике с карточками на букву "М". Его малюсенькие пальчики перелопачивают их с быстротой сошедшей с ума ротационной машины.
– Мы говорим «Матиас»... Ма... ти... ас! Вот, нашел!
Он выхватывает четырехугольник лощеной бумаги, к которому приколота фотография. Ошибки нет, с поправкой в десять – двенадцать лет это тот же самый человек, что и на снимке с рыбаками.
Он читает: "Матиас Матье, родился 18 января 1905 года в Безезиле-Финде (департамент Сена-и-Эр), проживает в тупике профессора Гродю в Аньере. Женат на Гуняфье Соланж. Токарь. Убил свою жену 23 апреля 1953 года в состоянии алкогольного опьянения. Скрылся. Разыскивается прокуратурой департамента Сена".
Я возвращаю карточку папаше Катаплазму.
– Спасибо. Это все, что я хотел узнать.
Похоже, что дела начинают набирать обороты. Приободренный, я направляюсь к Старику.
С руками за спиной, с наморщенным лбом, с сияющей орденской ленточкой и озабоченным взглядом Босс расхаживает по ковру своего кабинета.
– По вашему мнению, мой добрый друг (я опять становлюсь его добрым другом), по вашему мнению (повторяет он, ибо он знает, что ваша память совсем плоха), графа Марто-и-Фосий убил, стало быть, садовник?
Я отрицательно качаю головой.
– Не обязательно, господин директор...
Он хмурит брови.
– Как не обязательно?
– У меня складывается впечатление, что граф покончил с собой. Послушайте, я изложу вам свою версию событий. Бредовый телефонный звонок от сумасшедшей Наташи был для Гаэтана де Марто-и-Фосий роковым. Она ему сообщает, что между ними все кончено. Он ее умоляет. Она непреклонна. Он прежде всего граф. Его менталитет, восходящий к крестоносцам, одерживает верх. Он угрожает самоубийством. Она смеется и тут же обрывает разговор. Тогда он стреляет в себя...
– Тремя пулями в сердце! – шутит Босс.
– Именно так. Не забывайте, что ему пришлось наклониться над столом, на котором находился телефон. Чтобы направить на себя оружие, он должен был опереться локтем на этот стол.
Его палец судорожно сжался... Три пули вошли одна за другой... Он упал...
– Но он...
– Знаю, – перебиваю я. – Он держал трубку правой рукой, и он не был левшой. По-моему, вот тут-то и вмешался Матье Матиас. Привлеченный выстрелами, садовник вошел в кабинет. Поскольку никто не появлялся, он занялся организацией мизансцены, по причине мне пока неизвестной, но которую он нам, надеюсь, объяснит, если нам удастся его разыскать.
– Это бессмыслица! – восклицает Стриженый. – Обычно преступления стремятся представить как самоубийство, а не самоубийство выдать за убийство.
– Обычно так и бывает, господин директор. Но бывают и исключения, которые подтверждают правило. Я чувствую, что Матье и является одним из этих исключений
– Ну хорошо, а дальше что?
– Затем он вернулся к своей работе и стал выжидать. Камердинер поднял тревогу, и Матье побежал за врачом.
Босс становится все более и более скептичен. Он супится, а его нос выкачивает остатки воздуха из легких.
– Почему он исчез?
Я смеюсь.
– Вот что произошло, патрон Матье подстригает кусты. Раздаются три выстрела. Он входит. Видит, что его хозяин мертв, и понимает, что тот покончил с собой. В ящике, в котором граф хранил револьвер, есть что-то, что вызывает вожделение у Матье, – деньги! Он кладет их себе в карман. Но он боится вызвать подозрение, если поднимет тревогу. Поэтому он хочет сделать так, чтобы подумали, будто мотивом преступления явилась кража. Он вкладывает телефонную трубку в руку графа, затем уносит деньги, прячет их в коробку из-под завтрака и закапывает ее в кустах. Продолжение нам известно: он идет за доктором, отвечает на вопросы полицейских и т. д. На следующий день он возвращается, откапывает коробку и исчезает.
– Прикончив перед тем своего пса?
– Да. Не забывайте, что Матье пьяница. Зверь, убивший до этого свою жену. Собака хотела идти за ним. Для него это было слишком опасно. И тогда он заколол бедное животное вилами и ушел. Безусловно, он поселился в какой-нибудь деревне, как сделал это более десяти лет назад. Может быть, – шучу я, – его теперь называют Матиас Матиас. Мы его найдем, патрон. И вы увидите, что я был прав.
Старик улыбается
– Ну что ж, это возможно. Я же убежден, что графа убил он.
Он щелкает пальцами.
– Но, скажите-ка, я вот о чем думаю, а как же с остальными кандидатами?
– Это не имеет никакого отношения к Матье, господин директор. Кстати, третий погиб случайно.
Он пожимает плечами.
– А второй сам себе перерезал горло во время бритья?
– Нет. По-моему, только второе убийство является убийством.
Босс пожимает плечами.
– Самоубийство, убийство, несчастный случай, так?
– Именно так, патрон.
– Вам нелегко придется, чтобы заставить прессу поверить во все это.
– У меня будут доказательства.
– Да услышит вас Бог. Но мне кажется, что вы забываете об одной существенной детали
Он садится за стол и поглаживает кончиками пальцев позолоту своего бювара из тисненой кожи.
– О покушении, жертвами которого вы с Берюрье стали сегодня утром
Я делаю недовольную гримасу. Однако он прав. Я об этом уже и думать забыл Честное слово, он мне испортил настроение, старый бонза. Я предпочитаю удалиться.
Глава XVII
Перед тем, как вернуться в Белькомб, я проверяю алиби зятя покойного Ляндоффе. Тут нет проблем пишите на доске «Не повезло» и сотрите. Гуляка в самом деле провел ту ночь в Париже с женщиной, как он мне и сказал
Спустя два часа я въезжаю на площадь мэрии Белькомба. Она забита народом. Не мэрия, а площадь.
Взгромоздившийся на бочку торжествующий Диоген Берю, в рыцарской соломенной шляпе, окруженный Морбле и закутанный в шарф Пино, произносит речь, приводящую толпу в восторг
– Сегодня утром убийца попытался свести со мною счеты. Но я вам уже говорил не далее, как вчера вечером, что Берюрье так просто не возьмешь. Вот я по-прежнему перед вами, более чем когда бы то ни было, друзья мои. И я, Берю, вам говорю, что, когда я стану вашим депутатом, ваши дела никогда не будут лучше, чем при мне. И никогда Белькомб не будет более белькомбежским!
Его слова принимаются с триумфом. Пино смеется сквозь свой насморк.
Я прокладываю себе дорогу сквозь толпу, чтобы добраться до него:
– Ничего плохого не случилось за время моего отсутствия, старина?
– Ну что ты! – протестующе отвечает Пино – Его безумно любят, нашего Толстяка.
Он несколько раз подряд чихает и откашливается в ладонь
– Я только одного не понимаю, зачем он взял себе такого заместителя! Он же мог обратиться ко мне, и я охотно оказал бы ему эту услугу.
Морбле, у которого тонкий для бывшего жандарма слух, становится пунцовым.
– Вы, тухлая рыба, – поворачивается он к развалине, – советую воздержаться от подобных размышлений. Я являюсь близким другом Александра и...
– Это я близкий друг Александра, – утверждает славный, добрый Пино. – Лучше спросить об этом у комиссара Сан-Антонио.
– Вы оба ошибаетесь, и тот и другой, у Берюрье всегда был только один близкий друг – это я.
Я оставляю их в полнейшей растерянности и направляюсь в комиссариат
– Кого сегодня убили? – спрашиваю я.
Инспектора пожимают плечами.
– Пока никого. Кстати, господин комиссар. Мы вам раздобыли фотографию Матье Матье. Не очень хорошая, к тому же фотографировали не его...
– Я в курсе. Спасибо, – прерываю я. – Матье Матье в действительности является Матье Матиасом, и десять лет назад он убил свою жену. Господа, вам придется прочесать всю Нормандию – край, где он родился. Полагаю, что он там и скрывается. Он, наверное, спрятался в какой-нибудь захолустной деревушке. Думаю, вы его найдете без особого труда.
Полицейские шумят и начинают поспешно надевать свои пиджаки
– Тот, кто его поймает, увидит свое фото в газетах, – обещаю я.
Людей всегда надо стимулировать. Можно подумать, что из голубятни выпустили голубей. Я остаюсь один. Сквозь оконные решетки в комиссариат врывается выглянувшее солнце. Ему плевать на решетки. Я кладу голову на руки. Мне хорошо, я ни о чем не думаю или почти не думаю... Я вспоминаю малышку Наташу, такую красивую и такую сумасшедшую. Лакомый кусочек. Надо будет навестить ее, чтобы сказать, что я ее обманул, а также чтобы сообщить о печальной участи графа. Поскольку я убежден, что Гаэтан покончил жизнь самоубийством, его самопожертвование не должно остаться без вознаграждения.
Открывается дверь, и входит Мартине, разодетый, как милорд, и сияющий ослепительнее, чем прожектор противовоздушной обороны. На нем тиковый светло-серый костюм, голубая рубашка и желто-канареечный галстук. Я бы даже сказал, чижикового цвета, но не хочу его обидеть. Он размахивает у меня перед глазами конвертом.
– Она ответила, господин комиссар!
Приятность разливается по всему моему телу, даже там, где я не осмеливаюсь вам об этом сказать.
Я достаю из конверта клочок бумаги, на котором написана следующая загадочная фраза. «Я посещаю церковь Святого коленопреклонения каждый вечер в семь часов» Это скрытое приглашение для открытия переговоров
– Вот и хорошо, мой мальчик, – говорю я Мартине, одетому под канарейку.
– Как дальше будет развиваться операция? – осведомляется красавчик.
– Естественно, туда отправишься ты и спросишь, сколько она заплатит за улики.
– Улики чего? – спрашивает ненасытный.
– Не уточняй, ибо ситуация скользкая. Если она задаст этот вопрос, скажи ей, что ты предпочитаешь не отвечать. Это вопрос психологии. Надеюсь, ты ее не лишен. Ты должен попытаться узнать то, чего ты не знаешь, дав понять даме, что тебе это известно That is ruler of the game, you see?
Он, должно быть, бегло говорит по-японски, так как согласно кивает головой.
Я смотрю на часы. Они показывают, как и положено, шесть часов двадцать пять минут.
– У тебя остается тридцать пять минут на то, чтобы надеть темные очки и отправиться туда. Встречаемся здесь, как только ты расстанешься с дамой. С тобой – мои лучшие пожелания!
Он устремляется на задание. В воздухе разлита томность. Я предпочел бы сам заняться этой вдовушкой, но, к сожалению, она меня знает. У меня такое ощущение, что я смог бы у нее кое-что выведать. Глупо работать с ней через посредство канарейки. Это похоже на манипуляции с радиоактивными веществами Ваши руки совершают жест, но выполняет его система колесиков и захватов.
Трио избранников – Берю, Пино, Морбле – с шумом и грохотом вторгается в комиссариат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
Я рассыпаю приветы и шутки. Затем поднимаюсь в отдел уголовной картотеки. Сотрудник отдела говорит мне, что он как раз получил через курьера фото одного типа, некоего Матье Матье. Я беру снимок. На нем изображена группа рыбаков, снятых с гирляндой форели. На заднем плане виднеется невзрачное лицо. Кто-то из Белькомбежской полиции обвел его жирным кружком.
– Можно увеличить эту рожу, – говорю я. – Надо бы отнести фото в лабораторию.
Но папаша Катаплазм, король уголовной картотеки, встряхивает своим яйцеобразным черепом, который похож на суппозиторий, смонтированный на подшипниках.
– Не стоит, обойдемся лупой.
Он берет вышеозначенный оптический прибор и углубляется в изучение снимка. У этого человека, поверьте мне (а если не верите, пусть вам выкрасят щеки ртутно-хромовой краской), так вот, у этого человека, повторяю я, поскольку у вас совсем нет памяти, мозг, способный посрамить ЭВМ фирмы И.Б.М.
– Я узнаю этого господина, – неспешно произносит он из-под своих усов старой крысы.
– Не может быть. Вы знаете Матье Матье?
– Это не его фамилия. Имя, да... действительно Матье. Вспомнил! Матье Матиас! Могу даже вам сказать, что он разыскивается полицией. Хотя уже нет, из-за срока давности...
Подождите-ка, сейчас посмотрим. Кажется, он убил свою жену в состоянии опьянения...
Он роется в ящике с карточками на букву "М". Его малюсенькие пальчики перелопачивают их с быстротой сошедшей с ума ротационной машины.
– Мы говорим «Матиас»... Ма... ти... ас! Вот, нашел!
Он выхватывает четырехугольник лощеной бумаги, к которому приколота фотография. Ошибки нет, с поправкой в десять – двенадцать лет это тот же самый человек, что и на снимке с рыбаками.
Он читает: "Матиас Матье, родился 18 января 1905 года в Безезиле-Финде (департамент Сена-и-Эр), проживает в тупике профессора Гродю в Аньере. Женат на Гуняфье Соланж. Токарь. Убил свою жену 23 апреля 1953 года в состоянии алкогольного опьянения. Скрылся. Разыскивается прокуратурой департамента Сена".
Я возвращаю карточку папаше Катаплазму.
– Спасибо. Это все, что я хотел узнать.
Похоже, что дела начинают набирать обороты. Приободренный, я направляюсь к Старику.
С руками за спиной, с наморщенным лбом, с сияющей орденской ленточкой и озабоченным взглядом Босс расхаживает по ковру своего кабинета.
– По вашему мнению, мой добрый друг (я опять становлюсь его добрым другом), по вашему мнению (повторяет он, ибо он знает, что ваша память совсем плоха), графа Марто-и-Фосий убил, стало быть, садовник?
Я отрицательно качаю головой.
– Не обязательно, господин директор...
Он хмурит брови.
– Как не обязательно?
– У меня складывается впечатление, что граф покончил с собой. Послушайте, я изложу вам свою версию событий. Бредовый телефонный звонок от сумасшедшей Наташи был для Гаэтана де Марто-и-Фосий роковым. Она ему сообщает, что между ними все кончено. Он ее умоляет. Она непреклонна. Он прежде всего граф. Его менталитет, восходящий к крестоносцам, одерживает верх. Он угрожает самоубийством. Она смеется и тут же обрывает разговор. Тогда он стреляет в себя...
– Тремя пулями в сердце! – шутит Босс.
– Именно так. Не забывайте, что ему пришлось наклониться над столом, на котором находился телефон. Чтобы направить на себя оружие, он должен был опереться локтем на этот стол.
Его палец судорожно сжался... Три пули вошли одна за другой... Он упал...
– Но он...
– Знаю, – перебиваю я. – Он держал трубку правой рукой, и он не был левшой. По-моему, вот тут-то и вмешался Матье Матиас. Привлеченный выстрелами, садовник вошел в кабинет. Поскольку никто не появлялся, он занялся организацией мизансцены, по причине мне пока неизвестной, но которую он нам, надеюсь, объяснит, если нам удастся его разыскать.
– Это бессмыслица! – восклицает Стриженый. – Обычно преступления стремятся представить как самоубийство, а не самоубийство выдать за убийство.
– Обычно так и бывает, господин директор. Но бывают и исключения, которые подтверждают правило. Я чувствую, что Матье и является одним из этих исключений
– Ну хорошо, а дальше что?
– Затем он вернулся к своей работе и стал выжидать. Камердинер поднял тревогу, и Матье побежал за врачом.
Босс становится все более и более скептичен. Он супится, а его нос выкачивает остатки воздуха из легких.
– Почему он исчез?
Я смеюсь.
– Вот что произошло, патрон Матье подстригает кусты. Раздаются три выстрела. Он входит. Видит, что его хозяин мертв, и понимает, что тот покончил с собой. В ящике, в котором граф хранил револьвер, есть что-то, что вызывает вожделение у Матье, – деньги! Он кладет их себе в карман. Но он боится вызвать подозрение, если поднимет тревогу. Поэтому он хочет сделать так, чтобы подумали, будто мотивом преступления явилась кража. Он вкладывает телефонную трубку в руку графа, затем уносит деньги, прячет их в коробку из-под завтрака и закапывает ее в кустах. Продолжение нам известно: он идет за доктором, отвечает на вопросы полицейских и т. д. На следующий день он возвращается, откапывает коробку и исчезает.
– Прикончив перед тем своего пса?
– Да. Не забывайте, что Матье пьяница. Зверь, убивший до этого свою жену. Собака хотела идти за ним. Для него это было слишком опасно. И тогда он заколол бедное животное вилами и ушел. Безусловно, он поселился в какой-нибудь деревне, как сделал это более десяти лет назад. Может быть, – шучу я, – его теперь называют Матиас Матиас. Мы его найдем, патрон. И вы увидите, что я был прав.
Старик улыбается
– Ну что ж, это возможно. Я же убежден, что графа убил он.
Он щелкает пальцами.
– Но, скажите-ка, я вот о чем думаю, а как же с остальными кандидатами?
– Это не имеет никакого отношения к Матье, господин директор. Кстати, третий погиб случайно.
Он пожимает плечами.
– А второй сам себе перерезал горло во время бритья?
– Нет. По-моему, только второе убийство является убийством.
Босс пожимает плечами.
– Самоубийство, убийство, несчастный случай, так?
– Именно так, патрон.
– Вам нелегко придется, чтобы заставить прессу поверить во все это.
– У меня будут доказательства.
– Да услышит вас Бог. Но мне кажется, что вы забываете об одной существенной детали
Он садится за стол и поглаживает кончиками пальцев позолоту своего бювара из тисненой кожи.
– О покушении, жертвами которого вы с Берюрье стали сегодня утром
Я делаю недовольную гримасу. Однако он прав. Я об этом уже и думать забыл Честное слово, он мне испортил настроение, старый бонза. Я предпочитаю удалиться.
Глава XVII
Перед тем, как вернуться в Белькомб, я проверяю алиби зятя покойного Ляндоффе. Тут нет проблем пишите на доске «Не повезло» и сотрите. Гуляка в самом деле провел ту ночь в Париже с женщиной, как он мне и сказал
Спустя два часа я въезжаю на площадь мэрии Белькомба. Она забита народом. Не мэрия, а площадь.
Взгромоздившийся на бочку торжествующий Диоген Берю, в рыцарской соломенной шляпе, окруженный Морбле и закутанный в шарф Пино, произносит речь, приводящую толпу в восторг
– Сегодня утром убийца попытался свести со мною счеты. Но я вам уже говорил не далее, как вчера вечером, что Берюрье так просто не возьмешь. Вот я по-прежнему перед вами, более чем когда бы то ни было, друзья мои. И я, Берю, вам говорю, что, когда я стану вашим депутатом, ваши дела никогда не будут лучше, чем при мне. И никогда Белькомб не будет более белькомбежским!
Его слова принимаются с триумфом. Пино смеется сквозь свой насморк.
Я прокладываю себе дорогу сквозь толпу, чтобы добраться до него:
– Ничего плохого не случилось за время моего отсутствия, старина?
– Ну что ты! – протестующе отвечает Пино – Его безумно любят, нашего Толстяка.
Он несколько раз подряд чихает и откашливается в ладонь
– Я только одного не понимаю, зачем он взял себе такого заместителя! Он же мог обратиться ко мне, и я охотно оказал бы ему эту услугу.
Морбле, у которого тонкий для бывшего жандарма слух, становится пунцовым.
– Вы, тухлая рыба, – поворачивается он к развалине, – советую воздержаться от подобных размышлений. Я являюсь близким другом Александра и...
– Это я близкий друг Александра, – утверждает славный, добрый Пино. – Лучше спросить об этом у комиссара Сан-Антонио.
– Вы оба ошибаетесь, и тот и другой, у Берюрье всегда был только один близкий друг – это я.
Я оставляю их в полнейшей растерянности и направляюсь в комиссариат
– Кого сегодня убили? – спрашиваю я.
Инспектора пожимают плечами.
– Пока никого. Кстати, господин комиссар. Мы вам раздобыли фотографию Матье Матье. Не очень хорошая, к тому же фотографировали не его...
– Я в курсе. Спасибо, – прерываю я. – Матье Матье в действительности является Матье Матиасом, и десять лет назад он убил свою жену. Господа, вам придется прочесать всю Нормандию – край, где он родился. Полагаю, что он там и скрывается. Он, наверное, спрятался в какой-нибудь захолустной деревушке. Думаю, вы его найдете без особого труда.
Полицейские шумят и начинают поспешно надевать свои пиджаки
– Тот, кто его поймает, увидит свое фото в газетах, – обещаю я.
Людей всегда надо стимулировать. Можно подумать, что из голубятни выпустили голубей. Я остаюсь один. Сквозь оконные решетки в комиссариат врывается выглянувшее солнце. Ему плевать на решетки. Я кладу голову на руки. Мне хорошо, я ни о чем не думаю или почти не думаю... Я вспоминаю малышку Наташу, такую красивую и такую сумасшедшую. Лакомый кусочек. Надо будет навестить ее, чтобы сказать, что я ее обманул, а также чтобы сообщить о печальной участи графа. Поскольку я убежден, что Гаэтан покончил жизнь самоубийством, его самопожертвование не должно остаться без вознаграждения.
Открывается дверь, и входит Мартине, разодетый, как милорд, и сияющий ослепительнее, чем прожектор противовоздушной обороны. На нем тиковый светло-серый костюм, голубая рубашка и желто-канареечный галстук. Я бы даже сказал, чижикового цвета, но не хочу его обидеть. Он размахивает у меня перед глазами конвертом.
– Она ответила, господин комиссар!
Приятность разливается по всему моему телу, даже там, где я не осмеливаюсь вам об этом сказать.
Я достаю из конверта клочок бумаги, на котором написана следующая загадочная фраза. «Я посещаю церковь Святого коленопреклонения каждый вечер в семь часов» Это скрытое приглашение для открытия переговоров
– Вот и хорошо, мой мальчик, – говорю я Мартине, одетому под канарейку.
– Как дальше будет развиваться операция? – осведомляется красавчик.
– Естественно, туда отправишься ты и спросишь, сколько она заплатит за улики.
– Улики чего? – спрашивает ненасытный.
– Не уточняй, ибо ситуация скользкая. Если она задаст этот вопрос, скажи ей, что ты предпочитаешь не отвечать. Это вопрос психологии. Надеюсь, ты ее не лишен. Ты должен попытаться узнать то, чего ты не знаешь, дав понять даме, что тебе это известно That is ruler of the game, you see?
Он, должно быть, бегло говорит по-японски, так как согласно кивает головой.
Я смотрю на часы. Они показывают, как и положено, шесть часов двадцать пять минут.
– У тебя остается тридцать пять минут на то, чтобы надеть темные очки и отправиться туда. Встречаемся здесь, как только ты расстанешься с дамой. С тобой – мои лучшие пожелания!
Он устремляется на задание. В воздухе разлита томность. Я предпочел бы сам заняться этой вдовушкой, но, к сожалению, она меня знает. У меня такое ощущение, что я смог бы у нее кое-что выведать. Глупо работать с ней через посредство канарейки. Это похоже на манипуляции с радиоактивными веществами Ваши руки совершают жест, но выполняет его система колесиков и захватов.
Трио избранников – Берю, Пино, Морбле – с шумом и грохотом вторгается в комиссариат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21