Из-за жары и духоты я несколько теряюсь. Народ в основном одет в вельвет, замшу и кожу. Вперемешку слышится английская и французская речь.
Галиматье перешагивает через загородку, и мы выходим прямо под свет прожекторов на съемочную площадку, изображающую великолепно воссозданную улицу Марселя. На полу настоящая булыжная мостовая, а в глубине виден старый порт.
- Вон смотри, - говорит Альбер, - малый, который крутится возле кинокамеры и лысый, как орех, - это Жив О'Глотт, самый главный режиссер. Знаешь, сколько ему платят за работу во Франции? Двадцать штук в день только суточные! Ему не удается переварить такие бабки, зато местные девочки называют его Сайта-Клаусом.
Мы пробираемся через лес трехногих юпитеров. Чуть поодаль я замечаю Фреда Лавми. Должен признать, у него обалденная внешность. Парень развалился в кресле, на котором написано его имя. На нем светло-бежевый костюм с переливом, кремовая рубашка и вишневый с бежевыми разводами галстук. Супермен сидит, чуть прикрыв глаза. Зато его рот открыт как ворота, и здоровый малый с загорелой блестящей лысиной пульверизатором что-то прыскает ему в глотку...
- Что это он делает? - спрашиваю я Бебера.
- Обрабатывает ему горло антибиотиками. Лавми считает, что французские киностудии страдают отсутствием гигиены, вот он и опрыскивает рот для профилактики. С такими бабками можно себе позволить думать о здоровье. Знаешь, у этого двуногого гонорар за каждый фильм более восьмисот тысяч! Один слог, который он произносит, стоит дороже, чем речь премьер министра...
Расслабившись, Альбер подходит к актеру.
- Привет, Фредди! - бросает он.
Лавми открывает глаза и закрывает рот, будто неспособен держать открытыми и то и другое.
- А, привет, Боб!
- Хочу представить вам своего друга, - говорит Галиматье на английском, указывая на меня. - Хороший парень, и очень хочет познакомиться с вами.
В какой-то момент у меня возникает опасение, что Альбер назовет мою профессию. Но он об этом не говорит, и я понимаю, что упущение сделано специально. Мой друг журналист большой психолог. И он меня знает. Ему известно, что мне плевать на актеров, кто бы они ни были, и если я пришел сюда, в киностудию, то наверняка что-то разнюхать и дело, скорее всего, очень серьезное.
Где-то внутри себя я благодарю Галиматье за скромное умолчание, и мои дружеские чувства к нему становятся сильнее.
- Привет! - кивает мне Фред Лавми.
Он отодвигает малого с пульверизатором, подмигивает мне и выпрямляется. Лавми, на мой первый взгляд, не выглядит испорченным букой. Он дутая звезда экрана, и серое вещество не очень беспокоит его, дает спокойно спать по ночам, но парень он вроде добрый, понятно сразу.
- Ну вот, теперь вы знакомы, - ухмыляется Альбер.
Поскольку у меня на физиономии отражается внутреннее беспокойство, Альбер пожимает плечами.
- Валяй, но только он не говорит по-французски. Собственно, он и по-американски-то с трудом говорит. Этот малый - цветок предместий больших городов Америки. Его мироощущения формировались среди проституток Филадельфии, а тамошние легавые учили его с помощью дубинки отличать хорошее от плохого. Так что если он чего-то добился, то это уже заслуживает уважения, понимаешь?
- Еще как!
Но Фред в любом случае мне очень симпатичен. Под личиной этакого небрежного громилы угадывается большая человеческая грусть и одиночество.
- Красивый парень, скажи? - говорит Бебер тоном продавца на рынке, расхваливающего свой товар. - У него коктейль поляков и ирландцев в крови, и каков результат! Шикарные ребята американцы! Никакого прошлого, зато какое будущее!
- Что он говорит? - подмигивает мне Фред.
Если я и понимаю по-английски, правда, с трудом, то говорю еще хуже. Но все же, собрав в кучку все свои мизерные знания, изрекаю фразу, которая очень веселит кинозвезду.
- Кто этот верзила, похожий на хот-дог? - спрашиваю я, указывая на малого с пульверизатором.
- Его секретарь. Он служит Фреду менеджером, прислугой и доктором... Его зовут Элвис. Немножко угрюмый, но хороший парень, хоть и педераст...
Я задумчиво разглядываю голубого секретаря. Не он ли, случаем, тот самый, что похитил нашу милую мадам Берюрье?
В мою битком набитую голову заскакивает еще одна шальная мысль.
- Мне бы очень хотелось получить фотографию господина Лавми на память, - говорю я. - Но не кадр из фильма, а портрет живого человека, как сейчас, например, когда ему орошают глотку пульверизатором... Насколько я тебя знаю, ты не пройдешь мимо таких кадров!
- Именно так! - соглашается Альбер. - Ладно, получишь, если тебе надо, мой фотограф как раз здесь, в студии, с альбомом.
Альбер отходит от нас на минутку. Лавми спрашивает, работаю ли я в прессе. Я отвечаю утвердительно.
Секретарь укладывает свой дезинфицирующий инструмент в металлический чемоданчик.
Почему-то этот чемоданчик напоминает мне тот, о котором говорила толстуха. Помните, тот самый, где лежала тряпочка с хлороформом?
Я призываю себя к спокойствию. "Малыш Сан-Антонио, не давай себя увлечь собственному воображению, иначе оно уведет тебя слишком далеко..."
Галиматье возвращается с глянцевой фотографией, держа ее двумя пальцами.
- Такая подойдет? - спрашивает он, ухмыляясь.
На фотографии изображен секретарь Лав-ми к нам лицом, занимающийся своим хозяином, который сидит к нам спиной.
На лице моего друга возникает ироническая улыбка.
- Согласись, что именно секретарь тебя интересует, Тонио? Я это понял по взглядам, которые ты на него бросал. Печенкой чувствую, тут пахнет крупным преступлением. Послушай, дружок, я тебе помогу и достану любые сведения, но если ты, когда настанет время, не дашь мне первому хорошую информацию, я опубликую фотомонтаж, где ты будешь голым на осле с щеткой для сортира в руке, и назову эту эмблему символом твоей профессии.
Глава 8
У четы Берю физиономии, как пасмурная погода. Толстяк проголодался по-настоящему, а проглоченный недавно паштет растворился в его утробе, как незабудка в коровьей пасти. Красавица Берта вне себя от ярости. Ее усы воинственно топорщатся. В машине страшно жарко, и оба красные, как раки после уик-энда в кипящей кастрюле. Словом, идеальная пара.
- Однако вы не торопитесь! - шипит бегемотиха, сверкая глазами. - Вы не отдаете себе отчет в том, что мы торчим в вашей машине с самого утра!
Меня так и тянет заметить ей в ответ, что лучше ей торчать где-нибудь в огороде, отпугивая ворон, а не в моей тачке. В конце концов, она первая вопила, что нужно наказать похитителей. Если бы еще старая корова рассказала нам всю правду!
Отъехав немного от студии, я жму на тормоз и показываю Берте фотографию Элвиса.
- Вы его узнаете?
Мадам устремляет свой коровий взор на глянцевый прямоугольник.
- Нет! - заявляет она категорично. - Никогда не видела этого хмыря! Кто это?
Я ощущаю разочарование. Что-то внутри меня и моего закрытого "форда" подсказывало мне, что секретарь имеет связь (всего лишь устойчивое выражение) с этой темной историей.
- Вы абсолютно уверены? - настаиваю я. - Посмотрите получше!
Толстуха подпрыгивает так, что ноют рессоры.
- Чего?! Вы думаете, я свихнулась? Я же не слепая и умею отличить людей, которых знаю! И...
Она ищет какой-нибудь весомый аргумент, но тщетно. Согласитесь, в жизни главное - быть понятым, правда?
Я прячу фотографию человека с пульверизатором в карман.
- Хорошо! Скажем так, мы выстрелили в "молоко".
- Выстрелили в "молоко"! - негодует нагромождение жира. - Молоко! А дом? Это что, не в счет? Я же говорила, я его узнала!
- В конце концов, мадам Берюрье, вы ведь узнали то, что никогда не видели. Просто не могли видеть...
Этими словами я, похоже, побиваю все ее аргументы. Толстяк ржет, и его нежная супруга, пользуясь случаем, влепляет весельчаку звонкую затрещину, которую он принимает с благоговением.
Испытывая некоторое покалывание в грудной клетке со стороны мотора из-за неудавшихся поисков и не имея желания присутствовать на поединке кетча между супругами Берю, я спешу отвезти счастливую пару в их вольер. Привет, голубки, - говорю я через опущенное стекло, - если узнаю что-нибудь, дам вам знать.
Ух! Наконец-то развязался. Бросаю последний взгляд через зеркальце заднего вида. Чета, стоя на краю тротуара, мило объясняется, напряженно жестикулируя, как целый международный форум глухонемых. Замечательные экземпляры, они оба! Берю и его гиппопотамиха - эпопея! Самое удивительное, что они дышат, потеют (еще как!), мыслят (иногда чуть-чуть) и едят (вот это они делают хорошо!), как все люди. Боженька, видно, был не в духе или экспериментировал с инструментами, когда создавал этакие творения. Во всяком случае, работал не по каталогу! Вспомнишь о них и дух захватывает, будто лезешь на Эйфелеву башню с голыми руками (и босыми ногами).
Часы на щитке приборов объявляют время обеденного перерыва. Мой желудок с ними вполне согласен, и я решаю зайти в ближайшую пивную смолотить чего-нибудь горячего. А за это время моя машина проветрится, освободится от тяжелого запаха моих милых друзей.
Я покупаю вечернюю газету и еду в небольшое заведение рядом с Военной академией, где всегда собирается народ.
За соседним столиком две симпатичные девицы в белых блузках и пиджаках, накинутых на плечи, закусывают сандвичами, длинными, как кларнет Бенни Гудмана. Я посылаю им открытую улыбку поверх своей газеты. Милашки прыскают от смеха. Собственно, что их могло так рассмешить? Я еще пока ничего не сделал. Когда их две, они думают, что они сильные, но стоит вам зажать одну из них в темном углу, как она начинает звать маму, от страха тараща глаза.
Впрочем, бедняжки не представляют большого интереса. Неопытные, бесхитростные, они полны иллюзий, думая, что все мужчины прогуливаются, завернув обручальное кольцо в носовой платок...
Я возвращаюсь к газете и своим мыслям. Удивительно, какую чепуху пишет журналистская братия! Стоит ли тратить чернила и слюни на пустяки? Расходовать энергию, чтобы узнать частную жизнь, например, Софи Аорен, ее любимый сорт сыра... Вы не находите?
Лучше прочту статью, посвященную событиям с мадам Один Таккой. Но ничего нового, если не считать тенденцию прессы подавать этот случай как безнадежный. Где-то я ошибся, как сказал один господин, который специально переоделся, чтобы осчастливить свою жену, и она его не признала. Или же посольство Штатов позвонило в высшие инстанции и попросило спустить дело на тормозах. Редактор фигового листка выдвигает гипотезу, что мадам пошла за мужчиной в аэропорту по собственной воле и никакого похищения не было. А действительно, нет никаких доказательств обратного. По утверждениям свидетелей, человек не показался им похитителем, он ей не угрожал и вообще не заставлял ее идти за ним... Есть мнение, что это всего лишь недоразумение. Я готов поспорить на нейтрон мужского пола против молекулы женского пола, что завтра страсти утихнут, а историю похоронят. Это как раз в духе газетных уток, проскальзывающих на страницы, как глицериновая слеза по щеке Брижит Бардо!
Когда я заканчиваю чтение и поднимаю глаза, соседний стол уже пуст, обе птички смылись по своим девичьим делам.
Тут можно совсем зачахнуть, пытаясь найти хоть какое-то объяснение.
В расследовании, когда есть метод, как у Декарта, всегда нужно исходить из суммы фактов, имеющихся на текущий момент. Похоже, момент настал.
Если их расставить в хронологическом порядке, каковы эти самые факты, имеющиеся у следствия, то есть у меня?
Первое: два человека похищают Берту Берюрье. Удерживают ее два дня, затем отпускают на свободу, не причинив ей никого вреда и не дав объяснений.
Второе: через некоторое время после освобождения Б. Б. (не Брижит Бардо) те же ребята (во всяком случае, показания на одного из них совпадают) перехватывают американку, похожую на толстую Берту как две капли воды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
Галиматье перешагивает через загородку, и мы выходим прямо под свет прожекторов на съемочную площадку, изображающую великолепно воссозданную улицу Марселя. На полу настоящая булыжная мостовая, а в глубине виден старый порт.
- Вон смотри, - говорит Альбер, - малый, который крутится возле кинокамеры и лысый, как орех, - это Жив О'Глотт, самый главный режиссер. Знаешь, сколько ему платят за работу во Франции? Двадцать штук в день только суточные! Ему не удается переварить такие бабки, зато местные девочки называют его Сайта-Клаусом.
Мы пробираемся через лес трехногих юпитеров. Чуть поодаль я замечаю Фреда Лавми. Должен признать, у него обалденная внешность. Парень развалился в кресле, на котором написано его имя. На нем светло-бежевый костюм с переливом, кремовая рубашка и вишневый с бежевыми разводами галстук. Супермен сидит, чуть прикрыв глаза. Зато его рот открыт как ворота, и здоровый малый с загорелой блестящей лысиной пульверизатором что-то прыскает ему в глотку...
- Что это он делает? - спрашиваю я Бебера.
- Обрабатывает ему горло антибиотиками. Лавми считает, что французские киностудии страдают отсутствием гигиены, вот он и опрыскивает рот для профилактики. С такими бабками можно себе позволить думать о здоровье. Знаешь, у этого двуногого гонорар за каждый фильм более восьмисот тысяч! Один слог, который он произносит, стоит дороже, чем речь премьер министра...
Расслабившись, Альбер подходит к актеру.
- Привет, Фредди! - бросает он.
Лавми открывает глаза и закрывает рот, будто неспособен держать открытыми и то и другое.
- А, привет, Боб!
- Хочу представить вам своего друга, - говорит Галиматье на английском, указывая на меня. - Хороший парень, и очень хочет познакомиться с вами.
В какой-то момент у меня возникает опасение, что Альбер назовет мою профессию. Но он об этом не говорит, и я понимаю, что упущение сделано специально. Мой друг журналист большой психолог. И он меня знает. Ему известно, что мне плевать на актеров, кто бы они ни были, и если я пришел сюда, в киностудию, то наверняка что-то разнюхать и дело, скорее всего, очень серьезное.
Где-то внутри себя я благодарю Галиматье за скромное умолчание, и мои дружеские чувства к нему становятся сильнее.
- Привет! - кивает мне Фред Лавми.
Он отодвигает малого с пульверизатором, подмигивает мне и выпрямляется. Лавми, на мой первый взгляд, не выглядит испорченным букой. Он дутая звезда экрана, и серое вещество не очень беспокоит его, дает спокойно спать по ночам, но парень он вроде добрый, понятно сразу.
- Ну вот, теперь вы знакомы, - ухмыляется Альбер.
Поскольку у меня на физиономии отражается внутреннее беспокойство, Альбер пожимает плечами.
- Валяй, но только он не говорит по-французски. Собственно, он и по-американски-то с трудом говорит. Этот малый - цветок предместий больших городов Америки. Его мироощущения формировались среди проституток Филадельфии, а тамошние легавые учили его с помощью дубинки отличать хорошее от плохого. Так что если он чего-то добился, то это уже заслуживает уважения, понимаешь?
- Еще как!
Но Фред в любом случае мне очень симпатичен. Под личиной этакого небрежного громилы угадывается большая человеческая грусть и одиночество.
- Красивый парень, скажи? - говорит Бебер тоном продавца на рынке, расхваливающего свой товар. - У него коктейль поляков и ирландцев в крови, и каков результат! Шикарные ребята американцы! Никакого прошлого, зато какое будущее!
- Что он говорит? - подмигивает мне Фред.
Если я и понимаю по-английски, правда, с трудом, то говорю еще хуже. Но все же, собрав в кучку все свои мизерные знания, изрекаю фразу, которая очень веселит кинозвезду.
- Кто этот верзила, похожий на хот-дог? - спрашиваю я, указывая на малого с пульверизатором.
- Его секретарь. Он служит Фреду менеджером, прислугой и доктором... Его зовут Элвис. Немножко угрюмый, но хороший парень, хоть и педераст...
Я задумчиво разглядываю голубого секретаря. Не он ли, случаем, тот самый, что похитил нашу милую мадам Берюрье?
В мою битком набитую голову заскакивает еще одна шальная мысль.
- Мне бы очень хотелось получить фотографию господина Лавми на память, - говорю я. - Но не кадр из фильма, а портрет живого человека, как сейчас, например, когда ему орошают глотку пульверизатором... Насколько я тебя знаю, ты не пройдешь мимо таких кадров!
- Именно так! - соглашается Альбер. - Ладно, получишь, если тебе надо, мой фотограф как раз здесь, в студии, с альбомом.
Альбер отходит от нас на минутку. Лавми спрашивает, работаю ли я в прессе. Я отвечаю утвердительно.
Секретарь укладывает свой дезинфицирующий инструмент в металлический чемоданчик.
Почему-то этот чемоданчик напоминает мне тот, о котором говорила толстуха. Помните, тот самый, где лежала тряпочка с хлороформом?
Я призываю себя к спокойствию. "Малыш Сан-Антонио, не давай себя увлечь собственному воображению, иначе оно уведет тебя слишком далеко..."
Галиматье возвращается с глянцевой фотографией, держа ее двумя пальцами.
- Такая подойдет? - спрашивает он, ухмыляясь.
На фотографии изображен секретарь Лав-ми к нам лицом, занимающийся своим хозяином, который сидит к нам спиной.
На лице моего друга возникает ироническая улыбка.
- Согласись, что именно секретарь тебя интересует, Тонио? Я это понял по взглядам, которые ты на него бросал. Печенкой чувствую, тут пахнет крупным преступлением. Послушай, дружок, я тебе помогу и достану любые сведения, но если ты, когда настанет время, не дашь мне первому хорошую информацию, я опубликую фотомонтаж, где ты будешь голым на осле с щеткой для сортира в руке, и назову эту эмблему символом твоей профессии.
Глава 8
У четы Берю физиономии, как пасмурная погода. Толстяк проголодался по-настоящему, а проглоченный недавно паштет растворился в его утробе, как незабудка в коровьей пасти. Красавица Берта вне себя от ярости. Ее усы воинственно топорщатся. В машине страшно жарко, и оба красные, как раки после уик-энда в кипящей кастрюле. Словом, идеальная пара.
- Однако вы не торопитесь! - шипит бегемотиха, сверкая глазами. - Вы не отдаете себе отчет в том, что мы торчим в вашей машине с самого утра!
Меня так и тянет заметить ей в ответ, что лучше ей торчать где-нибудь в огороде, отпугивая ворон, а не в моей тачке. В конце концов, она первая вопила, что нужно наказать похитителей. Если бы еще старая корова рассказала нам всю правду!
Отъехав немного от студии, я жму на тормоз и показываю Берте фотографию Элвиса.
- Вы его узнаете?
Мадам устремляет свой коровий взор на глянцевый прямоугольник.
- Нет! - заявляет она категорично. - Никогда не видела этого хмыря! Кто это?
Я ощущаю разочарование. Что-то внутри меня и моего закрытого "форда" подсказывало мне, что секретарь имеет связь (всего лишь устойчивое выражение) с этой темной историей.
- Вы абсолютно уверены? - настаиваю я. - Посмотрите получше!
Толстуха подпрыгивает так, что ноют рессоры.
- Чего?! Вы думаете, я свихнулась? Я же не слепая и умею отличить людей, которых знаю! И...
Она ищет какой-нибудь весомый аргумент, но тщетно. Согласитесь, в жизни главное - быть понятым, правда?
Я прячу фотографию человека с пульверизатором в карман.
- Хорошо! Скажем так, мы выстрелили в "молоко".
- Выстрелили в "молоко"! - негодует нагромождение жира. - Молоко! А дом? Это что, не в счет? Я же говорила, я его узнала!
- В конце концов, мадам Берюрье, вы ведь узнали то, что никогда не видели. Просто не могли видеть...
Этими словами я, похоже, побиваю все ее аргументы. Толстяк ржет, и его нежная супруга, пользуясь случаем, влепляет весельчаку звонкую затрещину, которую он принимает с благоговением.
Испытывая некоторое покалывание в грудной клетке со стороны мотора из-за неудавшихся поисков и не имея желания присутствовать на поединке кетча между супругами Берю, я спешу отвезти счастливую пару в их вольер. Привет, голубки, - говорю я через опущенное стекло, - если узнаю что-нибудь, дам вам знать.
Ух! Наконец-то развязался. Бросаю последний взгляд через зеркальце заднего вида. Чета, стоя на краю тротуара, мило объясняется, напряженно жестикулируя, как целый международный форум глухонемых. Замечательные экземпляры, они оба! Берю и его гиппопотамиха - эпопея! Самое удивительное, что они дышат, потеют (еще как!), мыслят (иногда чуть-чуть) и едят (вот это они делают хорошо!), как все люди. Боженька, видно, был не в духе или экспериментировал с инструментами, когда создавал этакие творения. Во всяком случае, работал не по каталогу! Вспомнишь о них и дух захватывает, будто лезешь на Эйфелеву башню с голыми руками (и босыми ногами).
Часы на щитке приборов объявляют время обеденного перерыва. Мой желудок с ними вполне согласен, и я решаю зайти в ближайшую пивную смолотить чего-нибудь горячего. А за это время моя машина проветрится, освободится от тяжелого запаха моих милых друзей.
Я покупаю вечернюю газету и еду в небольшое заведение рядом с Военной академией, где всегда собирается народ.
За соседним столиком две симпатичные девицы в белых блузках и пиджаках, накинутых на плечи, закусывают сандвичами, длинными, как кларнет Бенни Гудмана. Я посылаю им открытую улыбку поверх своей газеты. Милашки прыскают от смеха. Собственно, что их могло так рассмешить? Я еще пока ничего не сделал. Когда их две, они думают, что они сильные, но стоит вам зажать одну из них в темном углу, как она начинает звать маму, от страха тараща глаза.
Впрочем, бедняжки не представляют большого интереса. Неопытные, бесхитростные, они полны иллюзий, думая, что все мужчины прогуливаются, завернув обручальное кольцо в носовой платок...
Я возвращаюсь к газете и своим мыслям. Удивительно, какую чепуху пишет журналистская братия! Стоит ли тратить чернила и слюни на пустяки? Расходовать энергию, чтобы узнать частную жизнь, например, Софи Аорен, ее любимый сорт сыра... Вы не находите?
Лучше прочту статью, посвященную событиям с мадам Один Таккой. Но ничего нового, если не считать тенденцию прессы подавать этот случай как безнадежный. Где-то я ошибся, как сказал один господин, который специально переоделся, чтобы осчастливить свою жену, и она его не признала. Или же посольство Штатов позвонило в высшие инстанции и попросило спустить дело на тормозах. Редактор фигового листка выдвигает гипотезу, что мадам пошла за мужчиной в аэропорту по собственной воле и никакого похищения не было. А действительно, нет никаких доказательств обратного. По утверждениям свидетелей, человек не показался им похитителем, он ей не угрожал и вообще не заставлял ее идти за ним... Есть мнение, что это всего лишь недоразумение. Я готов поспорить на нейтрон мужского пола против молекулы женского пола, что завтра страсти утихнут, а историю похоронят. Это как раз в духе газетных уток, проскальзывающих на страницы, как глицериновая слеза по щеке Брижит Бардо!
Когда я заканчиваю чтение и поднимаю глаза, соседний стол уже пуст, обе птички смылись по своим девичьим делам.
Тут можно совсем зачахнуть, пытаясь найти хоть какое-то объяснение.
В расследовании, когда есть метод, как у Декарта, всегда нужно исходить из суммы фактов, имеющихся на текущий момент. Похоже, момент настал.
Если их расставить в хронологическом порядке, каковы эти самые факты, имеющиеся у следствия, то есть у меня?
Первое: два человека похищают Берту Берюрье. Удерживают ее два дня, затем отпускают на свободу, не причинив ей никого вреда и не дав объяснений.
Второе: через некоторое время после освобождения Б. Б. (не Брижит Бардо) те же ребята (во всяком случае, показания на одного из них совпадают) перехватывают американку, похожую на толстую Берту как две капли воды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21