Дождь прекратился, когда мы покончили с яйцами и кофе. Мы поехали к Миддлсекскому водопаду и побрели с собаками сквозь сырой лес.
Маргарет всегда заставляла меня нервничать, так что, когда Стив забросил меня домой, я надела вельветовую голубую матроску от Лоры Эшли и кружевную блузку. На ногах были колготки и туфли без каблуков. Я знала, что Маргарет заставит меня почувствовать себя девчонкой, так что для этой роли и оделась.
В Кембридже попадаются дома, которые выглядят так, словно некогда были фермерскими. Несколько именно таких есть на Эйвон-Хилл, чуть-чуть к северу от бывших Редклифских общежитий, ныне домов Гарварда, — всего только в десяти минутах ходьбы от моего дома. В обычном городе соседство с Эйвон-Хилл было бы обычным. В Кембридже это почти Брэтл-стрит. Маргарет владела одним из этих фермерских домов, нежно-желтым, с окном-эркером и с белым крыльцом по одну сторону. Я знала, что она живет одна. Ее муж давно умер. Я позвонила и услышала собак, но, когда Маргарет открыла дверь, две ее золотистые тихо лежали на полу, не прыгая и не лая. Прежде я ни одной из них не видела. Они были красотки, с прелестными головками и светлыми сияющими шкурами.
— Холли, — сказала она, — я слышала, вы потеряли вашу малышку золотистую?
К закату своему Винни была двадцати двух дюймов в холке и весила шестьдесят пять фунтов — идеальный размер для суки золотистого ретривера. В ней ничего не было от «малышки».
— Да, — сказала я и переменила тему: — А эти молодые леди — новенькие, да?
— Кара и Мисси. Мисси тринадцать месяцев, а она получила две специализации. Вчера в Вустере Кара шла лучшей на ринге, и она это знает.
Хвастунья.
— Они прекрасно выглядят, — честно сказала я.
А вот Маргарет так не выглядела никогда. Она словно почти и не менялась все время, пока я ее знала: высокая, неуклюжая, с крупными костями и с кожей янки, как называют ее местные дерматологи, — бледной, с шелушащимися красными участками, поврежденными солнцем. Волосы она скорее всего уложила совсем недавно. Коричневатые, чуть отливающие бронзой, они были закручены во что-то вроде шиньона и крепко заколоты. Одета она была в то же, что и всегда, — кремовую блузку с завязками на шее и зелено-голубой твидовый костюм, вероятно предназначенный подчеркнуть ее странные зелено-голубые кошачьи глаза.
— Вы и сами хорошо выглядите, — находчиво добавила я.
Она меня поблагодарила и предложила чаю или кофе, от которых я отказалась. Стив взял с меня такое обещание. Мы расположились не в гостиной, а в небольшом кабинете с золотисто-желтым ковром, на котором не было заметно шерсти, с длинными занавесками в тон ковру, книжными шкафами, набитыми книгами о собаках и призами, с красным дубовым шведским бюро, двумя легкими креслами, тщательно обитыми ситцем с узором из листьев, и с развешанными по рискованно белым стенам лентами, трофеями и обрамленными фотографиями, сделанными на выставках. Комната выглядела приятно, но не роскошно, и все, что в ней было нового, — это некоторые новые ленты, призы и фотографии. Маргарет освободила собак и разрешила им последовать за нами, но, едва мы вошли в эту комнату, снова их уложила.
В интервью я решила не касаться темы послушания, но замены ей не нашла. Это меня не тревожило. Я знала — что-нибудь подвернется. Призы и ленты были решительно отовсюду, поэтому я попросила советов для путешествующих: как вы перевозите своих собак на выставку? с какими проблемами сталкиваетесь? Маргарет так привыкла давать интервью, что много стараться мне не пришлось, — разве что выслушивать ее да карябать на бумаге стенограмму. Я спросила ее насчет позывов к тошноте и лекарственных средств. Она сказала, что у нее никогда не бывало таких затруднений и что она не верит в допинг для собак. Рассказала о самолетах, авиалиниях и мотелях. Предмет этот она хорошо знала. Похоже, в прошлом году она выиграла на всех решающих выставках у нас и на некоторых в Канаде. В отличие от большинства участвующих в выставках, она ненавидела прицепы. На отдаленные выставки она летала, а потом арендовала автофургон. Она сама себя интервьюировала, и я была чуточку раздосадована, поняв, что ее монолог хорошо запишется.
Минут через сорок пять я спросила ее о других собаках, и она повела меня через неотремонтированную кухню на задний двор. Хотя я слыхала, что ее прозвали клячей, ходила она как верблюд. Двор и псарня были великолепны. Возьмись я когда-нибудь за шантаж или вымогательство, барыш свой я потратила бы копируя этот комплекс, хотя, конечно, земли у меня не будет. Маргарет включила прожекторы, осветившие двор раз в десять ярче моего. Слева, у деревянной ограды — огорожен был весь двор, — стояло новое строение размером с гараж, с четырьмя бетонными вольерами. На лужайке были установлены снаряды для прыжков и барьеры регулируемых размеров: не только снаряд для прыжков в высоту и четыре барьера для прыжков в длину, но еще и снаряды для прыжков через преграду и прыжков через окно. Маргарет шагнула к маленькому строению и ввела меня внутрь. Я всегда считала купальное и вычесывательное помещение Марисы в амбаре в Аулз-Хед идеальным, но лишь до того, как увидела это. Вся комната была выложена бело-голубым кафелем, но имелось там и пространство, обитое циновками, которое, видимо, позволяло обучать собак в плохую погоду. В стену были встроены обогреватель и кондиционер. Все было новое. Кевин, верно, этого не видел. Утопленная в полу ванна была чем-то, что вы ожидали бы увидеть в купальном заведении на самом шикарном курорте. Если бы Маргарет попыталась продать мне пай своего предприятия, я бы к ней присоединилась. Это место придавало новое значение словам «дом для собак».
В двух из четырех загородок, построенных вдоль стены, находились два других золотистых ретривера Маргарет: Либби, которую я помнила, и новый, кобель, — оба возбужденно лаяли и прыгали.
— Потрясающе, — сказала я ей. Никогда прежде я не испытывала такой откровенной алчности. — Просто фантастика!
Пожалуй, собачьим раем это не было. Рауди был бы разочарован, если бы попытался прорыться сквозь бетон, да и абсолютное отсутствие запаха ему бы не понравилось. Фактически это был дом для людей, не для собак. Я все равно завидовала.
Вернувшись в кабинет, она наконец спросила, завела ли я новую собаку.
— Я взяла маламута, — сказала я.
— Ох, дорогая моя, — захлебнулась она. — Позвольте дать вам один совет. Берите этот тренировочный ошейник и надевайте высоко ему на шею… У вас ведь не сука, нет?
Я сказала, что нет.
— Вы надеваете ему этот ошейник высоко на шею и, когда он вас опережает, что есть сил его тянете. С золотистыми этого не надо, но тут это единственный способ, поверьте мне.
Давая этот совет, она еще более обычного походила на известную кулинарку Джулию Чайлд в злобном настроении. Я ждала, что она вот-вот пожелает мне bon appetit, словно я намеревалась подцепить на вилку кусок тушеной лайки, но на деле она пожелала мне удачи с моим псом и добавила:
— Вы ведь помните моего маламута, не так ли? Он был чудный мальчик.
— Я видела фотографии, — сказала я. — И мне в самом деле больно было узнать…
— Я осталась с разбитым сердцем, — призналась она, погружаясь в мягкое кресло и указывая мне на другое. — Опустошенная. Такая работа!.. У меня нет сил, чтобы снова через это пройти.
Она напомнила мне Кевина, если не считать того, что он оплакивал свою собаку, а она — свою работу.
К моему удивлению, она еще глубже погрузилась в кресло и сообщила:
— Знаете, я начала думать, что на меня, возможно, наложено наказание за ту глупую ссору с Фрэнком. Мне из-за него ужасно… Вы знали, что он намеревался принести извинения?
— Не знала, — ответила я. — Рада это слышать.
— Он мне написал, — произнесла она с нажимом, словно я ей противоречила. — Как раз перед тем, как это случилось. Общество становится ужасно кровожадным, не правда ли?
Кто не согласился бы? Если цель моего визита и отличалась от результата, я могла бы подчеркнуть — насилие не окончательно безнадежно, если принять во внимание, что ее собаки живут во дворце, как сказали бы люди. Я рада, что этого не сказала, — еще бы, ведь мои собаки всегда питались лучше большинства детей.
Не дожидаясь моего согласия или несогласия, она продолжала:
— Я знала Фрэнка с девичества. Вы этого не знали, да? У меня был брат, Билл. Они были соучениками. — Слова «по Гарварду» остались непроизнесенными. — Они служили вместе.
Я сперва подумала — она имеет в виду, что они оба были служащими, но вовремя ухватила за хвост возможную ошибку.
— На Второй мировой?
— И в конце войны, и сразу после. На флоте, — сказала она. Ее лицо обычно не отражает ничего, кроме высокомерия, но грустный взор смягчил ей глаза. — Ваша мама знала Фрэнка, не так ли?
— Да.
Мариса знала всех и каждого. Маргарет сказала, что Мариса всегда была лучшим вожатым, чем Бак, и спросила о нем.
— У него все отлично, — ответила я. — Я его только что видела. Он по-прежнему в Аулз-Хед. Вы ведь тоже ездите в Мэн? В Дир-Айл?
Я вклеила этот вопрос не слишком ловко, но все-таки вклеила. Маргарет, казалось, не обратила на это внимания. Некоторые никогда не интересуются, зачем вы их расспрашиваете. Считают, что вам и впрямь интересно, как они живут. Дир-Айл был только интуитивной догадкой.
— В Блю-Хилл. Мы всегда туда выезжаем.
Дир-Айл. Блю-Хилл Лодки. Теннис. Англиканские проповеди. И, подметила я, золотистые ретриверы. Я знала достаточно, чтобы понять, что ее «мы» означало на сей раз не золотистых, а три-четыре поколения ее семьи. Мы поговорили о Мэне. Она напомнила мне, чтобы я высоко надевала тренировочный ошейник на шею своему псу.
Когда я вошла к себе в кухню и включила верхний свет, то увидела, что Рауди в мое отсутствие поразвлекся. Ухитрился открыть дверцу шкафа, которую я, верно, оставила приоткрытой, и разодрал и сожрал все, что нашел: коробки с овсяными хлопьями, с крекерами, с изюмом. Хуже всего было то, что там оказалась и смесь для шоколадного торта. Шоколад собакам вреден. Мы с ним обсудили его поведение. Я сказала, что это вне моих представлений о поведении Собаки-Товарища. Вытряхнула упаковки прямо ему в морду. Я надеялась, что Рита дома, в своей квартире на втором этаже. Она считает, что людям полезно выплескивать свои эмоции. Рауди поджал хвост и повесил голову. Он не переставая наблюдал за мной и, думаю, меня выслушал. Я радовалась, что тут нет Маргарет Робишод. Радовалась, что нет Марисы. Скверно, если ваша собака набезобразничала, но еще сквернее — присутствие при этом кого-то постороннего.
Протерев пол, я — в ожидании, когда он подсохнет, — села на табуретку и позвонила Баку, чтобы спросить о приютах для животных поблизости от Блю-Хилл. Он дал мне несколько названий. Вдобавок я попросила его снова рассказать мне о лайках и о военно-морском флоте США.
Глава 11
Всякого, кто любит собак, должно интересовать, как выглядит мир с точки зрения собаки. Когда мы спрашиваем, как собака видит мир, мы уже делаем ошибку, потому что пес не столько видит мир, сколько чует и слышит его. Если бы собак заинтересовал наш мир, они, вероятно, спросили бы, как он пахнет или звучит, но наш собственный первый вопрос не совсем ошибочен. Только собаки и люди видят мир по-разному. Во-первых, собаки ниже нас, значит, и обзор у них ниже, чем у нас. Во-вторых, их зримый мир в основном черный, белый и серый с чем-то красным. Черный, белый и серый — как ездовые собаки на плавучей льдине, красный — как взрыв той бомбы.
Бак на сей раз знал не больше, чем уже рассказали мне книги. В 1935 году Американский клуб собаководства признал аляскинскую лайку. Генофонд породы состоял из чистокровных псов Коцебу, и, когда их стало достаточно, АКС закрыл племенную книгу, что означает — отныне и впредь все зарегистрированные лайки должны вести происхождение от этих родоначальников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Маргарет всегда заставляла меня нервничать, так что, когда Стив забросил меня домой, я надела вельветовую голубую матроску от Лоры Эшли и кружевную блузку. На ногах были колготки и туфли без каблуков. Я знала, что Маргарет заставит меня почувствовать себя девчонкой, так что для этой роли и оделась.
В Кембридже попадаются дома, которые выглядят так, словно некогда были фермерскими. Несколько именно таких есть на Эйвон-Хилл, чуть-чуть к северу от бывших Редклифских общежитий, ныне домов Гарварда, — всего только в десяти минутах ходьбы от моего дома. В обычном городе соседство с Эйвон-Хилл было бы обычным. В Кембридже это почти Брэтл-стрит. Маргарет владела одним из этих фермерских домов, нежно-желтым, с окном-эркером и с белым крыльцом по одну сторону. Я знала, что она живет одна. Ее муж давно умер. Я позвонила и услышала собак, но, когда Маргарет открыла дверь, две ее золотистые тихо лежали на полу, не прыгая и не лая. Прежде я ни одной из них не видела. Они были красотки, с прелестными головками и светлыми сияющими шкурами.
— Холли, — сказала она, — я слышала, вы потеряли вашу малышку золотистую?
К закату своему Винни была двадцати двух дюймов в холке и весила шестьдесят пять фунтов — идеальный размер для суки золотистого ретривера. В ней ничего не было от «малышки».
— Да, — сказала я и переменила тему: — А эти молодые леди — новенькие, да?
— Кара и Мисси. Мисси тринадцать месяцев, а она получила две специализации. Вчера в Вустере Кара шла лучшей на ринге, и она это знает.
Хвастунья.
— Они прекрасно выглядят, — честно сказала я.
А вот Маргарет так не выглядела никогда. Она словно почти и не менялась все время, пока я ее знала: высокая, неуклюжая, с крупными костями и с кожей янки, как называют ее местные дерматологи, — бледной, с шелушащимися красными участками, поврежденными солнцем. Волосы она скорее всего уложила совсем недавно. Коричневатые, чуть отливающие бронзой, они были закручены во что-то вроде шиньона и крепко заколоты. Одета она была в то же, что и всегда, — кремовую блузку с завязками на шее и зелено-голубой твидовый костюм, вероятно предназначенный подчеркнуть ее странные зелено-голубые кошачьи глаза.
— Вы и сами хорошо выглядите, — находчиво добавила я.
Она меня поблагодарила и предложила чаю или кофе, от которых я отказалась. Стив взял с меня такое обещание. Мы расположились не в гостиной, а в небольшом кабинете с золотисто-желтым ковром, на котором не было заметно шерсти, с длинными занавесками в тон ковру, книжными шкафами, набитыми книгами о собаках и призами, с красным дубовым шведским бюро, двумя легкими креслами, тщательно обитыми ситцем с узором из листьев, и с развешанными по рискованно белым стенам лентами, трофеями и обрамленными фотографиями, сделанными на выставках. Комната выглядела приятно, но не роскошно, и все, что в ней было нового, — это некоторые новые ленты, призы и фотографии. Маргарет освободила собак и разрешила им последовать за нами, но, едва мы вошли в эту комнату, снова их уложила.
В интервью я решила не касаться темы послушания, но замены ей не нашла. Это меня не тревожило. Я знала — что-нибудь подвернется. Призы и ленты были решительно отовсюду, поэтому я попросила советов для путешествующих: как вы перевозите своих собак на выставку? с какими проблемами сталкиваетесь? Маргарет так привыкла давать интервью, что много стараться мне не пришлось, — разве что выслушивать ее да карябать на бумаге стенограмму. Я спросила ее насчет позывов к тошноте и лекарственных средств. Она сказала, что у нее никогда не бывало таких затруднений и что она не верит в допинг для собак. Рассказала о самолетах, авиалиниях и мотелях. Предмет этот она хорошо знала. Похоже, в прошлом году она выиграла на всех решающих выставках у нас и на некоторых в Канаде. В отличие от большинства участвующих в выставках, она ненавидела прицепы. На отдаленные выставки она летала, а потом арендовала автофургон. Она сама себя интервьюировала, и я была чуточку раздосадована, поняв, что ее монолог хорошо запишется.
Минут через сорок пять я спросила ее о других собаках, и она повела меня через неотремонтированную кухню на задний двор. Хотя я слыхала, что ее прозвали клячей, ходила она как верблюд. Двор и псарня были великолепны. Возьмись я когда-нибудь за шантаж или вымогательство, барыш свой я потратила бы копируя этот комплекс, хотя, конечно, земли у меня не будет. Маргарет включила прожекторы, осветившие двор раз в десять ярче моего. Слева, у деревянной ограды — огорожен был весь двор, — стояло новое строение размером с гараж, с четырьмя бетонными вольерами. На лужайке были установлены снаряды для прыжков и барьеры регулируемых размеров: не только снаряд для прыжков в высоту и четыре барьера для прыжков в длину, но еще и снаряды для прыжков через преграду и прыжков через окно. Маргарет шагнула к маленькому строению и ввела меня внутрь. Я всегда считала купальное и вычесывательное помещение Марисы в амбаре в Аулз-Хед идеальным, но лишь до того, как увидела это. Вся комната была выложена бело-голубым кафелем, но имелось там и пространство, обитое циновками, которое, видимо, позволяло обучать собак в плохую погоду. В стену были встроены обогреватель и кондиционер. Все было новое. Кевин, верно, этого не видел. Утопленная в полу ванна была чем-то, что вы ожидали бы увидеть в купальном заведении на самом шикарном курорте. Если бы Маргарет попыталась продать мне пай своего предприятия, я бы к ней присоединилась. Это место придавало новое значение словам «дом для собак».
В двух из четырех загородок, построенных вдоль стены, находились два других золотистых ретривера Маргарет: Либби, которую я помнила, и новый, кобель, — оба возбужденно лаяли и прыгали.
— Потрясающе, — сказала я ей. Никогда прежде я не испытывала такой откровенной алчности. — Просто фантастика!
Пожалуй, собачьим раем это не было. Рауди был бы разочарован, если бы попытался прорыться сквозь бетон, да и абсолютное отсутствие запаха ему бы не понравилось. Фактически это был дом для людей, не для собак. Я все равно завидовала.
Вернувшись в кабинет, она наконец спросила, завела ли я новую собаку.
— Я взяла маламута, — сказала я.
— Ох, дорогая моя, — захлебнулась она. — Позвольте дать вам один совет. Берите этот тренировочный ошейник и надевайте высоко ему на шею… У вас ведь не сука, нет?
Я сказала, что нет.
— Вы надеваете ему этот ошейник высоко на шею и, когда он вас опережает, что есть сил его тянете. С золотистыми этого не надо, но тут это единственный способ, поверьте мне.
Давая этот совет, она еще более обычного походила на известную кулинарку Джулию Чайлд в злобном настроении. Я ждала, что она вот-вот пожелает мне bon appetit, словно я намеревалась подцепить на вилку кусок тушеной лайки, но на деле она пожелала мне удачи с моим псом и добавила:
— Вы ведь помните моего маламута, не так ли? Он был чудный мальчик.
— Я видела фотографии, — сказала я. — И мне в самом деле больно было узнать…
— Я осталась с разбитым сердцем, — призналась она, погружаясь в мягкое кресло и указывая мне на другое. — Опустошенная. Такая работа!.. У меня нет сил, чтобы снова через это пройти.
Она напомнила мне Кевина, если не считать того, что он оплакивал свою собаку, а она — свою работу.
К моему удивлению, она еще глубже погрузилась в кресло и сообщила:
— Знаете, я начала думать, что на меня, возможно, наложено наказание за ту глупую ссору с Фрэнком. Мне из-за него ужасно… Вы знали, что он намеревался принести извинения?
— Не знала, — ответила я. — Рада это слышать.
— Он мне написал, — произнесла она с нажимом, словно я ей противоречила. — Как раз перед тем, как это случилось. Общество становится ужасно кровожадным, не правда ли?
Кто не согласился бы? Если цель моего визита и отличалась от результата, я могла бы подчеркнуть — насилие не окончательно безнадежно, если принять во внимание, что ее собаки живут во дворце, как сказали бы люди. Я рада, что этого не сказала, — еще бы, ведь мои собаки всегда питались лучше большинства детей.
Не дожидаясь моего согласия или несогласия, она продолжала:
— Я знала Фрэнка с девичества. Вы этого не знали, да? У меня был брат, Билл. Они были соучениками. — Слова «по Гарварду» остались непроизнесенными. — Они служили вместе.
Я сперва подумала — она имеет в виду, что они оба были служащими, но вовремя ухватила за хвост возможную ошибку.
— На Второй мировой?
— И в конце войны, и сразу после. На флоте, — сказала она. Ее лицо обычно не отражает ничего, кроме высокомерия, но грустный взор смягчил ей глаза. — Ваша мама знала Фрэнка, не так ли?
— Да.
Мариса знала всех и каждого. Маргарет сказала, что Мариса всегда была лучшим вожатым, чем Бак, и спросила о нем.
— У него все отлично, — ответила я. — Я его только что видела. Он по-прежнему в Аулз-Хед. Вы ведь тоже ездите в Мэн? В Дир-Айл?
Я вклеила этот вопрос не слишком ловко, но все-таки вклеила. Маргарет, казалось, не обратила на это внимания. Некоторые никогда не интересуются, зачем вы их расспрашиваете. Считают, что вам и впрямь интересно, как они живут. Дир-Айл был только интуитивной догадкой.
— В Блю-Хилл. Мы всегда туда выезжаем.
Дир-Айл. Блю-Хилл Лодки. Теннис. Англиканские проповеди. И, подметила я, золотистые ретриверы. Я знала достаточно, чтобы понять, что ее «мы» означало на сей раз не золотистых, а три-четыре поколения ее семьи. Мы поговорили о Мэне. Она напомнила мне, чтобы я высоко надевала тренировочный ошейник на шею своему псу.
Когда я вошла к себе в кухню и включила верхний свет, то увидела, что Рауди в мое отсутствие поразвлекся. Ухитрился открыть дверцу шкафа, которую я, верно, оставила приоткрытой, и разодрал и сожрал все, что нашел: коробки с овсяными хлопьями, с крекерами, с изюмом. Хуже всего было то, что там оказалась и смесь для шоколадного торта. Шоколад собакам вреден. Мы с ним обсудили его поведение. Я сказала, что это вне моих представлений о поведении Собаки-Товарища. Вытряхнула упаковки прямо ему в морду. Я надеялась, что Рита дома, в своей квартире на втором этаже. Она считает, что людям полезно выплескивать свои эмоции. Рауди поджал хвост и повесил голову. Он не переставая наблюдал за мной и, думаю, меня выслушал. Я радовалась, что тут нет Маргарет Робишод. Радовалась, что нет Марисы. Скверно, если ваша собака набезобразничала, но еще сквернее — присутствие при этом кого-то постороннего.
Протерев пол, я — в ожидании, когда он подсохнет, — села на табуретку и позвонила Баку, чтобы спросить о приютах для животных поблизости от Блю-Хилл. Он дал мне несколько названий. Вдобавок я попросила его снова рассказать мне о лайках и о военно-морском флоте США.
Глава 11
Всякого, кто любит собак, должно интересовать, как выглядит мир с точки зрения собаки. Когда мы спрашиваем, как собака видит мир, мы уже делаем ошибку, потому что пес не столько видит мир, сколько чует и слышит его. Если бы собак заинтересовал наш мир, они, вероятно, спросили бы, как он пахнет или звучит, но наш собственный первый вопрос не совсем ошибочен. Только собаки и люди видят мир по-разному. Во-первых, собаки ниже нас, значит, и обзор у них ниже, чем у нас. Во-вторых, их зримый мир в основном черный, белый и серый с чем-то красным. Черный, белый и серый — как ездовые собаки на плавучей льдине, красный — как взрыв той бомбы.
Бак на сей раз знал не больше, чем уже рассказали мне книги. В 1935 году Американский клуб собаководства признал аляскинскую лайку. Генофонд породы состоял из чистокровных псов Коцебу, и, когда их стало достаточно, АКС закрыл племенную книгу, что означает — отныне и впредь все зарегистрированные лайки должны вести происхождение от этих родоначальников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29