И артисты, которых он продюсирует с Гаевым, тоже часть России. Между прочим, не худшая её часть.
— Тоже являются частью России, — зачем-то пропел Зайцев.
И теперь Зайцеву предлагается трава-нуть хозяина и хозяина хозяина в обмен на судьбу России…
Барановский пообещал, что таблетки безопасны. Лейтенант утверждает, что клиенты очнутся через двенадцать часов…
«Дурак, — заключил Зайцев, — не на судьбу России в обмен, а на твою шкуру. Ты, дурак, теперь содержатель наркопритона».
Стоит Барановскому щёлкнуть пальцами, и уже сегодня его будут пендюрить на Лубянке. Пинать по яйцам… Тот же Матадор первым пнёт.
Нет, надо идти сдаваться Гаеву. Через шесть часов Президент подпишет Указ о Барышеве. Анисимов не кинет Гаева. А Гаев Зайцева…
Зайцев брёл, не разбирая дороги.
Сильный ветер с залива. Мнёт низкое небо, как бумажный лист. Срывает с пролетающих тучек куски дождя и швыряет их в город.
— А Михалыч вчера нажрался и давай возгудать: дескать, захочу, всех вас сейчас выгоню в жопу и водки больше не дам…
Два мужика в одинаковых серых фуфайках курили у входа в какую-то контору.
— А ещё Михалыч орал, будто он может отключить, если захочет, электричество во всём Выборге. Что у них профилактика, и все линии сейчас сидят на узле, который он сторожит… Захочу, говорит, поверну рубильник, и не только город отрубится, но и таможня, и аэродром… Предлагал за ящик водки, на спор…
Сильный ветер с залива. Лист неба смялся в комок. Капли дождя начали хлестать по щекам.
На тринадцатом гудке трубку сняли и тут же положили. Короткие сигналы.
— Быстрее, пожалуйста, — сказала Арину в спину шофёру, — там кто-то есть.
Улицы были запружены народом, на каждом углу приходилось стоять и сигналить минут по пять. Ряженый Пушкин заглянул в окно машины, крикнул «Аи да сукин сын!» Бог знает что. Праздник.
Девка с длинной косой и в кокошнике отбивала чечётку и выдавала частушку за частушкой.
Мама, хоккеиста я люблю!
Я за Лёшку Яшина пойду!
Лёшка в НХЛ играет,
Баксы клюшкой зашибает,
Мама, я за Яшина пойду…
Рядом с Ариной на заднем сиденье тяжело дышал человек-гора кавказской национальности. Тот самый, что вёз Арину в загадочный плен.
Теперь Арина знала, что его зовут Кинг-Конг. Знала, что час назад Кинг-Конг освободил Матадора.
— Быстрее, пожалуйста! — повторила Арина. Ей не удалось встретиться с Глебом. Его, как сказал Кинг-Конг, срочно увезли «навэрх».
Машина с трудом протиснулась к дому Зайцева на Китай-городе.
— Бэрэгыс нах, — тяжело сказал Кинг-Конг. Кинжал чесался на татуировке. Но ему было велено ждать Арину в машине.
Арина долго не отпускала кнопку звонка. Она была уверена, что в квартире кто-то есть.
В Теремке Арина надеялась обнаружить Пусю. Зайцев сообщил Барановскому по спутниковой связи, как Пуся нашёл по запаху Акварель.
После трёх дней сплошного чёрного невезения удача, наконец, улыбнулась генералу Барановскому: неожиданно обнаружился нос на Акварель.
В квартире стояла мёртвая тишина.
Арина вытащила сотовый.
— Для семнадцаит ноль пять. Это я, Арина, звоню тебе в дверь. Открой, мне очень нужно. Я одна.
Пейджер — волшебная машина. Дверь распахнулась. Ёжиков быстро впустил Арину в квартиру и судорожно заскрежетал замками. Выглядел он очень обеспокоенно.
— Что случилось? — встревожилась Арина.
— Не, всё чин-чин, — нарочито громко сказал Ёжиков, — думал, вдруг бультерьеры. А у нас уже клюв мёрзнет…
— Знакомься, — сказал Ёжиков, провожая Арину в комнату, — это Ванька. Мы с ним в изоляторе кантовались, прикинь! А это Арина…
Ванька рассеянно кивнул. Конопатый молодой человек с томно-декадентской внешностью. Рубашки на нём не было. Узкое цыплячье тело, изрытые уколами мышцы. Резиновый жгут на левой руке.
Неспокойный зрачок, скачущий, как шар в лототроне.
«А где же Пуся?» — огляделась Арина.
Пуся зарылся в подушки на диване и жадно смотрел на иглу.
Игла примеривалась к руке, как комар, ищущий, где укусить. Игла мелко прыгала по коже, семенила, как балерина на сцене.
— Не могу, — сказал наконец Ванька и вдруг обратился к Арине. — Не поможешь?
«Начинается… — поморщилась Арина, — Ладно, этот отвалится, и я поговорю с Пусей…»
Ванька благодарно улыбнулся, протянул шприц. Зрачок успокоился.
— Давай я вколочу, чего ты будешь, — решительно сказал Ёжиков и попытался перехватить шприц.
— Нет, пусть она, — возразил Ванька, — я хочу, чтобы она.
Ёжиков закашлялся и отвернулся.
Арина успокоила тёплыми пальцами нервную гусиную кожу. Рука Ваньки расслабилась. Игла скользнула в вену.
Ванька откинулся на топчан. Лицо его порозовело. И хотя он лежал практически без движения, Арине показалось, что жесты его стали мягче.
— Дай сигарету, — попросил Женька Пусю изменившимся сухим голосом.
Сигареты лежали на столике у дивана. Пуся перегнулся за пачкой, выпрямился. Пухлая ручка вдруг побелела и сжалась, раздавила пачку «Парламента».
Арина проследила за Пусиным взглядом.
Задорно-детские розовые пятна на щеках Ваньки уже превратились в ярко-красные, а теперь переходили в огненно-оранжевые. Губы потемнели и неторопливо, словно в замедленной съёмке, выворачивались наизнанку.
Тишину прервал истошный крик. Пуся взвыл, скатился с дивана, роняя подушки, и скрылся в глубинах квартиры.
Ванькины глаза выскочили из глазниц вперёд, словно выдвинулись линзы бинокля. Радужная оболочка пульсировала нефтяными цветами, как готовый лопнуть мыльный пузырь.
— Что с ним? — Арина сначала услышала незнакомый глухой голос, а потом поняла, что это она задаёт вопрос.
Ёжиков, не отрываясь, смотрел на страшное лицо. Взгляд Ёжикова был твёрд и спокоен.
— Горячий укол, — сказал Ёжиков.
Арина почувствовала, как все её внутренности свело и стянуло вниз, словно к воронке водопровода.
Это она сделала Ваньке укол. Она, Арина, убила человека.
— Горячий укол, — сказал Ёжиков. — Это он говорил в ящике, что Матадор торгует героином. Его зовут Степан, его Пуся опознал. Его вписали в мою камеру наседкой.
Вздувшаяся на лбу Ваньки-Степана исчерня-синяя жилка вдруг лопнула. По лицу потекла струйка тяжёлой багровой крови. На губах жертвы надувались и лопались маленькие белесые пузырьки.
Арина слышала о горячих уколах, об адских смесях препарата, воды и углекислого газа, которые вводят жертве под видом наркотика.
— Глеб, я убила человека, — тихо прошептала Арина, обращаясь к далёкому Матадору. — Я теперь как ты, Глеб.
Ванька со скрипом повернул голову. Ванька посмотрел на Арину в упор: будто прицелился для ответного выстрела.
У Ваньки с промежутком в две секунды лопнули оба глаза. Первый скатился ленивой яичницей по бледному телу. Второй выстрелил, как шампанская пробка.
В комнату влетел визжащий Пуся:
— Дайте мне! Быстрее! Укол!
Арина отёрла лицо большим носовым платком с портретом Натальи Гончаровой.
— Нет, Пуся, — строго сказала Арина, — тебе придётся потерпеть. Надо найти в большой квартире склянку с Акварелью. Ты должен быть голоден…
Генерал Барановский сделал глубокий вдох через нос, задержал и медленно выпустил воздух.
Матадор сделал глубокий вдох через нос и выпустил воздух. В этом упражнении важно, чтобы выдох был вдвое длиннее вдоха.
— Ты так легко произносишь это слово — предательство, — сказал Барановский. — Для тебя это безусловный, безоговорочный грех. Но ты подумай: не оттого ли людям даны разные тела, чтобы каждый заботился о своём? Должен ли учитель сохранять верность ученику, даже если это опасно для его дела и тела? Или для их совместного с учеником дела?
— Слова ваши, может, и правильные, господин генерал, — отвечал Матадор. — Но вы меня кинули. Кинули. Вы посадили мою девчонку в клетку, чтобы я прыгал, как буратина… Право вы, может, имеете, но учителем после такого быть перестаёте.
Барановский вновь сунул в рот вонючую «Приму»:
— Хорошо, я тебе расскажу, как погиб мой учитель…
Матадор только краем уха слышал о легендарном учителе генерала Барановского. О человеке, который научил Барановского обращаться с мыслью и телом. Всему тому, чему Барановский научил Матадора и Малыша, лучших своих учеников. Они умели по две недели обходиться без еды и воды… перепрыгивать десятиметровые пропасти… выстреливать взглядом траекторию, по которой потом слепо и послушно следует пуля…
— Это случилось в Африке… Мы воевали тогда в одной стране…
— В Африке? — удивился Матадор. — Разве вы были в Африке?
— Да, я воевал в Африке, — кивнул Барановский. — Сорок лет назад Советский Союз вёл одну локальную войну в Африке. Группа Комитета Госбезопасности встала на консервацию в одной маленькой деревеньке… Это была деревенька вроде той, в которую ты попал в Портсване, в ней тоже жили колдуны…
Матадор закурил.
— В ней тоже жили колдуны. План центра предполагал истребление всех жителей деревни за исключением нескольких человек, которых мы предполагали сделать… прислугой…
— Рабами, — подсказал Матадор.
— Да, рабами, — кивнул Барановский. — Группа консервировалась на неопределённое время. В деревеньке были подходящие условия: хижины, рыба сама приходила к берегу… Но жителей было много, а хижин мало…
— И вы их уничтожили? — спросил Матадор.
— Нет… Колдун без имени, так его звали, учил наших ребят… Он учил нас способам изменения своего тела и сознания, открывал нам тайны предков. В обмен на это жителям деревеньки сохранили жизнь.
Матадор прикрыл глаза. В темноте всплыла картинка: чёрным ярким контуром квадратная маска из его африканского прошлого…
— Колдун без имени не просто учил нас преодолевать водопады и пропасти. Он назвал нас своими учениками… Группа получила из Центра задание: пробраться через длинную цепь болот на территорию сосед него государства…
— Болота? — очнулся Матадор. — Мне никогда не доводилось форсировать болота.
— Огромные вонючие болота с горячи ми испарениями… Засасывают человека в минуту. Севшую птицу болото съедает мгновенно. Будто кто-то сидит в тине и дёргает птицу за лапку. Иногда она успевает вскрикнуть…
Барановский прервал рассказ, нащупал в ящике новую пачку «Примы». Выглянул из-за тяжёлой шторы на Лубянскую площадь. По площади бродили нарядные толпы москвичей и гостей столицы. Готовились сжигать гигантское чучело Дантеса.
— Вы говорили о Колдуне без имени, — напомнил Матадор.
— Да… Колдун без имени пошёл вместе с группой. Перед болотами духи сказали ему, что он не перейдёт на другую сторону. Что он непременно погибнет. И спутники его скорее всего погибнут. Но у них есть шанс, а у него нет…
— И что сделал колдун?
— Колдун открыл, что ему поведали духи. Он сказал им, что должен остаться. Мои друзья возразили ему: учитель не должен бросать учеников…
— И что же? — напрягся Матадор.
— Всех засосало болото. Колдун без имени знал, что идёт на верную смерть, но ему объяснили, что нельзя кидать учеников… И он пошёл. А поступок учителя был бы — бросить их. Бывает, что нужно оставить тех, кто тебе дорог и близок… Я бросил тогда, год назад, Малыша. Я обманул тебя с Ариной, да. Я не придумал других способов подтолкнуть дело. Это может значить, что я плохой профессионал, но не значит, что мне надо бросать нравственные упрёки. Может быть, тебе когда-нибудь придётся оставить меня. И я к этому готов, Глеб…
— Генерал, — взволнованно сказал Глеб, — вы так спокойно говорите о таких вещах…
— Увы, Глеб, есть вещи, которые больше нас, больше наших отношений. Люди предают даже очень близких людей. Так бывает, Глеб. Так всегда будет.
Генерал замолчал. Молчал и Матадор. Спустя минуту, гудящую тишину прервал телефонный звонок.
— А Колдун без имени не успел передать многих своих умений. Мне… и тебе, — генерал взял трубку. — Извини, Глеб.
Матадор вдруг поймал себя на том, что стоит посреди кабинета, спиной к генералу, и держит в вытянутой руке череп из расстрельных пуль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
— Тоже являются частью России, — зачем-то пропел Зайцев.
И теперь Зайцеву предлагается трава-нуть хозяина и хозяина хозяина в обмен на судьбу России…
Барановский пообещал, что таблетки безопасны. Лейтенант утверждает, что клиенты очнутся через двенадцать часов…
«Дурак, — заключил Зайцев, — не на судьбу России в обмен, а на твою шкуру. Ты, дурак, теперь содержатель наркопритона».
Стоит Барановскому щёлкнуть пальцами, и уже сегодня его будут пендюрить на Лубянке. Пинать по яйцам… Тот же Матадор первым пнёт.
Нет, надо идти сдаваться Гаеву. Через шесть часов Президент подпишет Указ о Барышеве. Анисимов не кинет Гаева. А Гаев Зайцева…
Зайцев брёл, не разбирая дороги.
Сильный ветер с залива. Мнёт низкое небо, как бумажный лист. Срывает с пролетающих тучек куски дождя и швыряет их в город.
— А Михалыч вчера нажрался и давай возгудать: дескать, захочу, всех вас сейчас выгоню в жопу и водки больше не дам…
Два мужика в одинаковых серых фуфайках курили у входа в какую-то контору.
— А ещё Михалыч орал, будто он может отключить, если захочет, электричество во всём Выборге. Что у них профилактика, и все линии сейчас сидят на узле, который он сторожит… Захочу, говорит, поверну рубильник, и не только город отрубится, но и таможня, и аэродром… Предлагал за ящик водки, на спор…
Сильный ветер с залива. Лист неба смялся в комок. Капли дождя начали хлестать по щекам.
На тринадцатом гудке трубку сняли и тут же положили. Короткие сигналы.
— Быстрее, пожалуйста, — сказала Арину в спину шофёру, — там кто-то есть.
Улицы были запружены народом, на каждом углу приходилось стоять и сигналить минут по пять. Ряженый Пушкин заглянул в окно машины, крикнул «Аи да сукин сын!» Бог знает что. Праздник.
Девка с длинной косой и в кокошнике отбивала чечётку и выдавала частушку за частушкой.
Мама, хоккеиста я люблю!
Я за Лёшку Яшина пойду!
Лёшка в НХЛ играет,
Баксы клюшкой зашибает,
Мама, я за Яшина пойду…
Рядом с Ариной на заднем сиденье тяжело дышал человек-гора кавказской национальности. Тот самый, что вёз Арину в загадочный плен.
Теперь Арина знала, что его зовут Кинг-Конг. Знала, что час назад Кинг-Конг освободил Матадора.
— Быстрее, пожалуйста! — повторила Арина. Ей не удалось встретиться с Глебом. Его, как сказал Кинг-Конг, срочно увезли «навэрх».
Машина с трудом протиснулась к дому Зайцева на Китай-городе.
— Бэрэгыс нах, — тяжело сказал Кинг-Конг. Кинжал чесался на татуировке. Но ему было велено ждать Арину в машине.
Арина долго не отпускала кнопку звонка. Она была уверена, что в квартире кто-то есть.
В Теремке Арина надеялась обнаружить Пусю. Зайцев сообщил Барановскому по спутниковой связи, как Пуся нашёл по запаху Акварель.
После трёх дней сплошного чёрного невезения удача, наконец, улыбнулась генералу Барановскому: неожиданно обнаружился нос на Акварель.
В квартире стояла мёртвая тишина.
Арина вытащила сотовый.
— Для семнадцаит ноль пять. Это я, Арина, звоню тебе в дверь. Открой, мне очень нужно. Я одна.
Пейджер — волшебная машина. Дверь распахнулась. Ёжиков быстро впустил Арину в квартиру и судорожно заскрежетал замками. Выглядел он очень обеспокоенно.
— Что случилось? — встревожилась Арина.
— Не, всё чин-чин, — нарочито громко сказал Ёжиков, — думал, вдруг бультерьеры. А у нас уже клюв мёрзнет…
— Знакомься, — сказал Ёжиков, провожая Арину в комнату, — это Ванька. Мы с ним в изоляторе кантовались, прикинь! А это Арина…
Ванька рассеянно кивнул. Конопатый молодой человек с томно-декадентской внешностью. Рубашки на нём не было. Узкое цыплячье тело, изрытые уколами мышцы. Резиновый жгут на левой руке.
Неспокойный зрачок, скачущий, как шар в лототроне.
«А где же Пуся?» — огляделась Арина.
Пуся зарылся в подушки на диване и жадно смотрел на иглу.
Игла примеривалась к руке, как комар, ищущий, где укусить. Игла мелко прыгала по коже, семенила, как балерина на сцене.
— Не могу, — сказал наконец Ванька и вдруг обратился к Арине. — Не поможешь?
«Начинается… — поморщилась Арина, — Ладно, этот отвалится, и я поговорю с Пусей…»
Ванька благодарно улыбнулся, протянул шприц. Зрачок успокоился.
— Давай я вколочу, чего ты будешь, — решительно сказал Ёжиков и попытался перехватить шприц.
— Нет, пусть она, — возразил Ванька, — я хочу, чтобы она.
Ёжиков закашлялся и отвернулся.
Арина успокоила тёплыми пальцами нервную гусиную кожу. Рука Ваньки расслабилась. Игла скользнула в вену.
Ванька откинулся на топчан. Лицо его порозовело. И хотя он лежал практически без движения, Арине показалось, что жесты его стали мягче.
— Дай сигарету, — попросил Женька Пусю изменившимся сухим голосом.
Сигареты лежали на столике у дивана. Пуся перегнулся за пачкой, выпрямился. Пухлая ручка вдруг побелела и сжалась, раздавила пачку «Парламента».
Арина проследила за Пусиным взглядом.
Задорно-детские розовые пятна на щеках Ваньки уже превратились в ярко-красные, а теперь переходили в огненно-оранжевые. Губы потемнели и неторопливо, словно в замедленной съёмке, выворачивались наизнанку.
Тишину прервал истошный крик. Пуся взвыл, скатился с дивана, роняя подушки, и скрылся в глубинах квартиры.
Ванькины глаза выскочили из глазниц вперёд, словно выдвинулись линзы бинокля. Радужная оболочка пульсировала нефтяными цветами, как готовый лопнуть мыльный пузырь.
— Что с ним? — Арина сначала услышала незнакомый глухой голос, а потом поняла, что это она задаёт вопрос.
Ёжиков, не отрываясь, смотрел на страшное лицо. Взгляд Ёжикова был твёрд и спокоен.
— Горячий укол, — сказал Ёжиков.
Арина почувствовала, как все её внутренности свело и стянуло вниз, словно к воронке водопровода.
Это она сделала Ваньке укол. Она, Арина, убила человека.
— Горячий укол, — сказал Ёжиков. — Это он говорил в ящике, что Матадор торгует героином. Его зовут Степан, его Пуся опознал. Его вписали в мою камеру наседкой.
Вздувшаяся на лбу Ваньки-Степана исчерня-синяя жилка вдруг лопнула. По лицу потекла струйка тяжёлой багровой крови. На губах жертвы надувались и лопались маленькие белесые пузырьки.
Арина слышала о горячих уколах, об адских смесях препарата, воды и углекислого газа, которые вводят жертве под видом наркотика.
— Глеб, я убила человека, — тихо прошептала Арина, обращаясь к далёкому Матадору. — Я теперь как ты, Глеб.
Ванька со скрипом повернул голову. Ванька посмотрел на Арину в упор: будто прицелился для ответного выстрела.
У Ваньки с промежутком в две секунды лопнули оба глаза. Первый скатился ленивой яичницей по бледному телу. Второй выстрелил, как шампанская пробка.
В комнату влетел визжащий Пуся:
— Дайте мне! Быстрее! Укол!
Арина отёрла лицо большим носовым платком с портретом Натальи Гончаровой.
— Нет, Пуся, — строго сказала Арина, — тебе придётся потерпеть. Надо найти в большой квартире склянку с Акварелью. Ты должен быть голоден…
Генерал Барановский сделал глубокий вдох через нос, задержал и медленно выпустил воздух.
Матадор сделал глубокий вдох через нос и выпустил воздух. В этом упражнении важно, чтобы выдох был вдвое длиннее вдоха.
— Ты так легко произносишь это слово — предательство, — сказал Барановский. — Для тебя это безусловный, безоговорочный грех. Но ты подумай: не оттого ли людям даны разные тела, чтобы каждый заботился о своём? Должен ли учитель сохранять верность ученику, даже если это опасно для его дела и тела? Или для их совместного с учеником дела?
— Слова ваши, может, и правильные, господин генерал, — отвечал Матадор. — Но вы меня кинули. Кинули. Вы посадили мою девчонку в клетку, чтобы я прыгал, как буратина… Право вы, может, имеете, но учителем после такого быть перестаёте.
Барановский вновь сунул в рот вонючую «Приму»:
— Хорошо, я тебе расскажу, как погиб мой учитель…
Матадор только краем уха слышал о легендарном учителе генерала Барановского. О человеке, который научил Барановского обращаться с мыслью и телом. Всему тому, чему Барановский научил Матадора и Малыша, лучших своих учеников. Они умели по две недели обходиться без еды и воды… перепрыгивать десятиметровые пропасти… выстреливать взглядом траекторию, по которой потом слепо и послушно следует пуля…
— Это случилось в Африке… Мы воевали тогда в одной стране…
— В Африке? — удивился Матадор. — Разве вы были в Африке?
— Да, я воевал в Африке, — кивнул Барановский. — Сорок лет назад Советский Союз вёл одну локальную войну в Африке. Группа Комитета Госбезопасности встала на консервацию в одной маленькой деревеньке… Это была деревенька вроде той, в которую ты попал в Портсване, в ней тоже жили колдуны…
Матадор закурил.
— В ней тоже жили колдуны. План центра предполагал истребление всех жителей деревни за исключением нескольких человек, которых мы предполагали сделать… прислугой…
— Рабами, — подсказал Матадор.
— Да, рабами, — кивнул Барановский. — Группа консервировалась на неопределённое время. В деревеньке были подходящие условия: хижины, рыба сама приходила к берегу… Но жителей было много, а хижин мало…
— И вы их уничтожили? — спросил Матадор.
— Нет… Колдун без имени, так его звали, учил наших ребят… Он учил нас способам изменения своего тела и сознания, открывал нам тайны предков. В обмен на это жителям деревеньки сохранили жизнь.
Матадор прикрыл глаза. В темноте всплыла картинка: чёрным ярким контуром квадратная маска из его африканского прошлого…
— Колдун без имени не просто учил нас преодолевать водопады и пропасти. Он назвал нас своими учениками… Группа получила из Центра задание: пробраться через длинную цепь болот на территорию сосед него государства…
— Болота? — очнулся Матадор. — Мне никогда не доводилось форсировать болота.
— Огромные вонючие болота с горячи ми испарениями… Засасывают человека в минуту. Севшую птицу болото съедает мгновенно. Будто кто-то сидит в тине и дёргает птицу за лапку. Иногда она успевает вскрикнуть…
Барановский прервал рассказ, нащупал в ящике новую пачку «Примы». Выглянул из-за тяжёлой шторы на Лубянскую площадь. По площади бродили нарядные толпы москвичей и гостей столицы. Готовились сжигать гигантское чучело Дантеса.
— Вы говорили о Колдуне без имени, — напомнил Матадор.
— Да… Колдун без имени пошёл вместе с группой. Перед болотами духи сказали ему, что он не перейдёт на другую сторону. Что он непременно погибнет. И спутники его скорее всего погибнут. Но у них есть шанс, а у него нет…
— И что сделал колдун?
— Колдун открыл, что ему поведали духи. Он сказал им, что должен остаться. Мои друзья возразили ему: учитель не должен бросать учеников…
— И что же? — напрягся Матадор.
— Всех засосало болото. Колдун без имени знал, что идёт на верную смерть, но ему объяснили, что нельзя кидать учеников… И он пошёл. А поступок учителя был бы — бросить их. Бывает, что нужно оставить тех, кто тебе дорог и близок… Я бросил тогда, год назад, Малыша. Я обманул тебя с Ариной, да. Я не придумал других способов подтолкнуть дело. Это может значить, что я плохой профессионал, но не значит, что мне надо бросать нравственные упрёки. Может быть, тебе когда-нибудь придётся оставить меня. И я к этому готов, Глеб…
— Генерал, — взволнованно сказал Глеб, — вы так спокойно говорите о таких вещах…
— Увы, Глеб, есть вещи, которые больше нас, больше наших отношений. Люди предают даже очень близких людей. Так бывает, Глеб. Так всегда будет.
Генерал замолчал. Молчал и Матадор. Спустя минуту, гудящую тишину прервал телефонный звонок.
— А Колдун без имени не успел передать многих своих умений. Мне… и тебе, — генерал взял трубку. — Извини, Глеб.
Матадор вдруг поймал себя на том, что стоит посреди кабинета, спиной к генералу, и держит в вытянутой руке череп из расстрельных пуль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32