Порою ему кажется, что он до сих пор шагает за нею...
Вспоминать ему о ней легко, она часто приходит к нему в снах, которые он видит с шумами, запахами давно ушедших лет, их окружают музыка и быт того времени. В снах он вновь видит парки и кинотеатры своей молодости, Бродвей в час пик, школьные балы и танцы в "Железке", и повсюду их сопровождают давно забытые ритмы и мелодии -- просто ретро-фильмы с собственным участием в главной роли. Когда ему тяжело, тоска одолевает беспричинно, он заклинает кого-то свыше, властного над нашими судьбами: "Пусть приснится моя молодость!" А молодость -- это любовь.
Прекрасные сны-фильмы, где запоздало, через тридцать лет удается разглядеть то, что не удалось в свое время. Правда, ни один из них он не может досмотреть до конца, они, как в детективном сериале, обрываются на самом интересном месте, и продолжения, как ни желай, не бывает. Эти сны-фильмы одноразовые и для единственного зрителя, и после них очень трудно вписаться в повседневную жизнь. Но ни за что на свете Рушан не отказался бы от них.
Когда-то друзья, беззлобно посмеиваясь на его безответной любовью к девочке из соседней железнодорожной школы, успокаивая его, говорили: не грусти, первая любовь -- как корь, переболеешь, встретишь другую и забудешь свою гордую пианистку с улицы 1905 года. Сегодня, считай, жизнь прожита, а он ее не забыл, впрочем, он и тогда чувствовал, что это всерьез и надолго.
Когда в прорабской возникают разговоры его коллег о первых увлечениях своих детей, которые никто не воспринимает всерьез, у Рушана по лицу пробегает грустная улыбка. Он не вмешивается в такого рода диспуты, -- кому нужен его душевный опыт? Да и, глядя на него, заезженного жизнью одинокого прораба, разве можно предположить, что и его когда-то одолевали страсти, и он почувствовал на себе волшебный огонь обжигающей любви, и что воспоминания о ней -- самое дорогое, что осталось ему, ими он и жив.
"Воспоминания -- единственный рай, откуда нас невозможно изгнать",--вычитал он где-то и запомнил на всю жизнь.
И все-таки, чтобы разобраться в жизни, хоть что-то в ней понять, ее надо одолеть. Как -- вопрос другой. На долгом пути, может, и откроются давно мучавшие тайны. До последних дней, возвращаясь памятью к девочке с нотной папкой в руках, он испытывал неловкость от сознания, что кто-то, заглянувший в эту "книгу", мог спросить: а как же Светланка Резникова, Ниночка Новова? Рушан, привыкший отвечать в жизни за свои поступки и никогда не прятавшийся за словеса и чужие спины, от этого не заданного вопроса сникал, может, оттого и не касался откровений о себе.
Наверное, человек более тонкий, чем прораб --художник, например, или писатель, артист,-- легко бы разобрался в своих отношениях, тем более давних и ни к чему конкретному ныне не обязывающих, но для Рушана это явилось непреодолимой преградой, он не хотел унижать в воспоминаниях ни себя, не своих возлюбленных, ни тех привязанностей, которыми дорожил. Слишком дороги они были ему, оттого он затруднялся заполнить страницы книги, которую, казалось, и читал, и писал одновременно, событиями о личной жизни, где каждой из них, казалось бы, нашлось достойное место. И вдруг неожиданно он нашел ход к пониманию себя, того давнего, и всех своих привязанностей.
В одной мемуарной книге совершенно случайно попались ему на глаза страницы о Жане Кокто. Они-то дали ключ к пониманию давнишних событий. Оказывается, после его смерти биографы обнаружили четыре письма, полных любви, нежности, написанных им перед отправкой на фронт, послания эти сравнивают с образцами любовной лирики. Все письма адресованы четырем разным женщинам, но... написаны словно под копирку. И что более чем странно, ни одна их этих прекрасных дам, проживших долгую и счастливую жизнь, позже, узнав об этом, не только не отказалась от письма, а настаивала, что содержание адресованного ей признания отражает суть их истинных отношений с Кокто.
Конечно, он не француз Кокто, и прямой аналогии здесь вроде нет, но только пытаясь понять известного драматурга и его поклонниц, столь рьяно отстаивающих приоритет на его любовное послание, он пришел к разгадке давних событий.
Два коротких, но бурных "романа" со Светланкой Резниковой и Ниночкой Нововой, кстати одноклассницами, входившими в одну спаянную, недоступную компанию, хорошо известную в их городе, "случились" в последние полгода, когда Рушан учился на четвертом курсе и уже работал над дипломным проектом. Сегодня он понимает, что дважды пришелся "ко двору" в их каких-то девичьих интригах, интересах, до конца не разгаданных им и сегодня. Одно ясно, они не расставляли ему специально ловушек, просто он подвернулся случайно и как нельзя лучше подходил для задуманной ими роли. Но в том-то и суть: обе они не ожидали, что затеянная легкомысленная интрижка заденет что-то и в их сердце, обожжет тоже надолго, как выяснится позже,-- теперь-то Рушан знал это.
Конечно, подводя итоги прожитого, Рушан мог бы не вспоминать об этих "романах", отнеся их в разряд легкомысленных увлечений. Тем более, на взгляд человека постороннего, две "любви" в полгода могут показаться несерьезными, не достойными быть упомянутыми в разговоре о столь высоком чувстве.
Но сроки тут ни при чем -- он встречал позже примеры из серьезной классической литературы, когда дни, даже часы многое значили, определяли судьбу на всю жизнь или становились духовной опорой героев. Был и более веский аргумент -- на всем стоит тавро: проверено временем.
... К тому новогоднему балу в сорок пятой железнодорожной школе, где у Рушана неожиданно начался "роман" со Светланкой Резниковой, Дасаев уже три с половиной года был безответно влюблен в Томочку Давыдычеву, и, конечно, в их провинциальном городке многие об этом знали. Там все на виду, невозможно уберечься от любопытных взглядов, а Рушан и не таился, да и любовь к такой заметной девушке не могла остаться незамеченной.
В ту пору школьники жили куда более насыщенной жизнью, чем нынешние, каждую субботу в той или иной школе проводились вечера, организованные с большой выдумкой, куда непременно приходили старшеклассники из других районов. На такие программы приглашались одни и те же лица, среди них и Тамара, а уж где она -- там и Рушан. Хозяева среди гостей сразу выделяли девушку и наперебой зазывали на танец, но как-то сам собой быстро возникал барьер между ней и новыми поклонниками: по залу неслышной волной прокатывалось: "девушка Рушана". Так бывало и в "Железке", и на летней танцплощадке, и в "ОДО". Тамара, конечно, знала об этом, наверное, ей иногда даже нравилось такое опекунство.
В семнадцать мы все бываем кем-то очарованы, зачастую безответно, и в молодом эгоизме вряд ли замечаем, кто в кого влюблен, тем более чтобы помнить через годы... Но их отношения, наверное, запали в память многим. Спустя лет десять, в один из своих наездов в Актюбинск, он получил тому подтверждение. Остановился он в тот раз в родном городе в гостинице "Казахстан" и часто гулял по улице Карла Либкнехта, давно утратившей название Бродвей. В день по нескольку раз он поднимался вверх от парка Пушкина к сорок пятой школе, стоящей на горе, напротив пожарки, и как воочию видел себя юным, азартным, раскланивавшимся с улыбкой направо и налево,-- на Бродвее он был своим парнем. И вот однажды во время прогулки его остановила молодая женщина с двумя авоськами и, смущаясь, спросила:
-- Извините, скажите, пожалуйста, как у вас сложились отношения с Тамарой?-- Видя его удивление, она, растерявшись вконец, добавила: -- Не знаю почему, но я часто вспоминаю вас. Я никогда не забуду, как вы выискивали глазами ее на вечерах в нашей школе, мне казалось, ваш взгляд сжигал все на пути к ней. Поверьте, это не только моя фантазия, мне то же самое говорили подружки, многие за вас, Рушан, переживали.
-- Спасибо,-- ответил растроганный Дасаев.-- Но, увы, она вышла замуж за другого и живет в Черновцах.
Пока женщина не скрылась за углом, он долго смотрел ей вслед, пытаясь припомнить ее на тех вечерах, которые отчетливо помнил, но, увы... Он заметил смущение незнакомки и от мятого, невзрачного платья и стоптанных туфель, и от тяжелых авосек с картошкой и понял, как нелегко дался ей вопрос, у нее своих забот хватало, это бросалось в глаза сразу, и вот надо же...
Вообще в тех местах, где он появлялся, знали, в кого он влюблен, и эта верность у многих вызывала симпатию. Впрочем, нужно оговориться, по тем временам это был не подвиг, а нечто само собой разумеющееся -- верность окружающими ценилась. Но каково было тогда самому Рушану? Через полгода он заканчивал техникум, а что ожидает путейца? Полустанок, в лучшем случае --станция? Надеяться на то, что туда приедет Тамара, было бесполезно, тут надежды даже на переписку не было. Она знала, что он есть, влюблен в нее, и, кажется, воспринимала это как должное: иногда позволяла проводить после школьных вечеров, танцевала с ним, порою даже говорила ему приятные слова, кокетничала, изредка объявлялась на его соревнованиях по боксу и очень темпераментно болела, но все это было не то... Он-то видел, как "встречались" с девушками его друзья -- Валька Бучкин, Ленечка Спесивцев. Незнакомым девушкам, которые вдруг начинали интересоваться им, друзья говорили: оставь, его никто, кроме Давыдычевой, не интересует, безнадежный однолюб. Вот такая у него была репутация в те юные годы.
Тот новогодний вечер для них был последним в Актюбинске. Летом он отбывал по направлению и понимал, что навсегда расстается с беспечной студенческой жизнью, а впереди -- нелегкие взрослые будни. Работа на транспорте требует человека целиком, он уже знал, что дорожный мастер не имеет права отлучиться с участка, не предупредив, где его могут найти,--такова специфика.
В тот праздничный вечер его одолевали грустные мысли, хотя после бала в школе он был приглашен Стаиным в одну интересную компанию. Жорик, с кем он пришел в сорок пятую, мотался по залу, пытаясь выяснить, кто же скрывается за No 14, завалившим его любовными посланиями, а Рушан, задумавшись, стоял у колонны, не решался пригласить на танец Тамару, почему-то державшуюся сегодня особенно капризно. Объявили "белый" танец, и Рушана пригласила Светлана Резникова. Между собой ребята звали ее "Леди". Светланка, надменная, острая на язык девушка, из известной в городе семьи, нравилась многим и знала об этом. Рушан, давно не видевший ее, поздравил с наступающим Новым годом и спросил, зная про ее давний и прочный роман с парнем, учившимся в мединституте:
-- А где же Славик?
Светланка, положив ему обе руки на плечи,-- прежние танцы позволяли это,-- сказала озорно и без всякого сожаления:
-- А он бросил меня...
-- Тебя, прекрасная Леди? В это трудно поверить,-- подлаживаясь под ее шутливый тон, ответил Рушан.
-- Да, вот такой он ветреник. И как мне кажется, на сегодня мы --прекрасная пара. Ты не нужен Давыдычевой, я -- Мещерякову, двое отверженных. Ну как, Рушан, закрутим любовь?
Она глядела на него с улыбкой и теснее сжимала пальцы рук у шеи. Близость ее, жар рук, аромат духов кружили ему голову. Видя, что Рушан не понимает, в шутку или всерьез она говорит, Светланка показала на вальсирующую у елки пару: Славик увлеченно танцевал с давней соперницей Светланки -- Верочкой Осадчей. Как только кончился танец, она взяла его под руку и, отведя к колонне, осталась рядом с ним. Глядя нежно, как не смотрела на него до сих пор ни одна девушка, она поправила Рушану бабочку и с обворожительной улыбкой, от которой он терялся, заявила:
-- Хочешь -- не хочешь, Дасаев, я беру тебя сегодня в плен. Уходя на вечер, я слышала по радио призыв: обиженные в любви -- объединяйтесь!
Дасаев, не понимая, разыгрывают его или это всерьез, смутился еще больше. Выручил объявившийся рядом Стаин... И тут Рушан почувствовал, что Светланка не шутит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9
Вспоминать ему о ней легко, она часто приходит к нему в снах, которые он видит с шумами, запахами давно ушедших лет, их окружают музыка и быт того времени. В снах он вновь видит парки и кинотеатры своей молодости, Бродвей в час пик, школьные балы и танцы в "Железке", и повсюду их сопровождают давно забытые ритмы и мелодии -- просто ретро-фильмы с собственным участием в главной роли. Когда ему тяжело, тоска одолевает беспричинно, он заклинает кого-то свыше, властного над нашими судьбами: "Пусть приснится моя молодость!" А молодость -- это любовь.
Прекрасные сны-фильмы, где запоздало, через тридцать лет удается разглядеть то, что не удалось в свое время. Правда, ни один из них он не может досмотреть до конца, они, как в детективном сериале, обрываются на самом интересном месте, и продолжения, как ни желай, не бывает. Эти сны-фильмы одноразовые и для единственного зрителя, и после них очень трудно вписаться в повседневную жизнь. Но ни за что на свете Рушан не отказался бы от них.
Когда-то друзья, беззлобно посмеиваясь на его безответной любовью к девочке из соседней железнодорожной школы, успокаивая его, говорили: не грусти, первая любовь -- как корь, переболеешь, встретишь другую и забудешь свою гордую пианистку с улицы 1905 года. Сегодня, считай, жизнь прожита, а он ее не забыл, впрочем, он и тогда чувствовал, что это всерьез и надолго.
Когда в прорабской возникают разговоры его коллег о первых увлечениях своих детей, которые никто не воспринимает всерьез, у Рушана по лицу пробегает грустная улыбка. Он не вмешивается в такого рода диспуты, -- кому нужен его душевный опыт? Да и, глядя на него, заезженного жизнью одинокого прораба, разве можно предположить, что и его когда-то одолевали страсти, и он почувствовал на себе волшебный огонь обжигающей любви, и что воспоминания о ней -- самое дорогое, что осталось ему, ими он и жив.
"Воспоминания -- единственный рай, откуда нас невозможно изгнать",--вычитал он где-то и запомнил на всю жизнь.
И все-таки, чтобы разобраться в жизни, хоть что-то в ней понять, ее надо одолеть. Как -- вопрос другой. На долгом пути, может, и откроются давно мучавшие тайны. До последних дней, возвращаясь памятью к девочке с нотной папкой в руках, он испытывал неловкость от сознания, что кто-то, заглянувший в эту "книгу", мог спросить: а как же Светланка Резникова, Ниночка Новова? Рушан, привыкший отвечать в жизни за свои поступки и никогда не прятавшийся за словеса и чужие спины, от этого не заданного вопроса сникал, может, оттого и не касался откровений о себе.
Наверное, человек более тонкий, чем прораб --художник, например, или писатель, артист,-- легко бы разобрался в своих отношениях, тем более давних и ни к чему конкретному ныне не обязывающих, но для Рушана это явилось непреодолимой преградой, он не хотел унижать в воспоминаниях ни себя, не своих возлюбленных, ни тех привязанностей, которыми дорожил. Слишком дороги они были ему, оттого он затруднялся заполнить страницы книги, которую, казалось, и читал, и писал одновременно, событиями о личной жизни, где каждой из них, казалось бы, нашлось достойное место. И вдруг неожиданно он нашел ход к пониманию себя, того давнего, и всех своих привязанностей.
В одной мемуарной книге совершенно случайно попались ему на глаза страницы о Жане Кокто. Они-то дали ключ к пониманию давнишних событий. Оказывается, после его смерти биографы обнаружили четыре письма, полных любви, нежности, написанных им перед отправкой на фронт, послания эти сравнивают с образцами любовной лирики. Все письма адресованы четырем разным женщинам, но... написаны словно под копирку. И что более чем странно, ни одна их этих прекрасных дам, проживших долгую и счастливую жизнь, позже, узнав об этом, не только не отказалась от письма, а настаивала, что содержание адресованного ей признания отражает суть их истинных отношений с Кокто.
Конечно, он не француз Кокто, и прямой аналогии здесь вроде нет, но только пытаясь понять известного драматурга и его поклонниц, столь рьяно отстаивающих приоритет на его любовное послание, он пришел к разгадке давних событий.
Два коротких, но бурных "романа" со Светланкой Резниковой и Ниночкой Нововой, кстати одноклассницами, входившими в одну спаянную, недоступную компанию, хорошо известную в их городе, "случились" в последние полгода, когда Рушан учился на четвертом курсе и уже работал над дипломным проектом. Сегодня он понимает, что дважды пришелся "ко двору" в их каких-то девичьих интригах, интересах, до конца не разгаданных им и сегодня. Одно ясно, они не расставляли ему специально ловушек, просто он подвернулся случайно и как нельзя лучше подходил для задуманной ими роли. Но в том-то и суть: обе они не ожидали, что затеянная легкомысленная интрижка заденет что-то и в их сердце, обожжет тоже надолго, как выяснится позже,-- теперь-то Рушан знал это.
Конечно, подводя итоги прожитого, Рушан мог бы не вспоминать об этих "романах", отнеся их в разряд легкомысленных увлечений. Тем более, на взгляд человека постороннего, две "любви" в полгода могут показаться несерьезными, не достойными быть упомянутыми в разговоре о столь высоком чувстве.
Но сроки тут ни при чем -- он встречал позже примеры из серьезной классической литературы, когда дни, даже часы многое значили, определяли судьбу на всю жизнь или становились духовной опорой героев. Был и более веский аргумент -- на всем стоит тавро: проверено временем.
... К тому новогоднему балу в сорок пятой железнодорожной школе, где у Рушана неожиданно начался "роман" со Светланкой Резниковой, Дасаев уже три с половиной года был безответно влюблен в Томочку Давыдычеву, и, конечно, в их провинциальном городке многие об этом знали. Там все на виду, невозможно уберечься от любопытных взглядов, а Рушан и не таился, да и любовь к такой заметной девушке не могла остаться незамеченной.
В ту пору школьники жили куда более насыщенной жизнью, чем нынешние, каждую субботу в той или иной школе проводились вечера, организованные с большой выдумкой, куда непременно приходили старшеклассники из других районов. На такие программы приглашались одни и те же лица, среди них и Тамара, а уж где она -- там и Рушан. Хозяева среди гостей сразу выделяли девушку и наперебой зазывали на танец, но как-то сам собой быстро возникал барьер между ней и новыми поклонниками: по залу неслышной волной прокатывалось: "девушка Рушана". Так бывало и в "Железке", и на летней танцплощадке, и в "ОДО". Тамара, конечно, знала об этом, наверное, ей иногда даже нравилось такое опекунство.
В семнадцать мы все бываем кем-то очарованы, зачастую безответно, и в молодом эгоизме вряд ли замечаем, кто в кого влюблен, тем более чтобы помнить через годы... Но их отношения, наверное, запали в память многим. Спустя лет десять, в один из своих наездов в Актюбинск, он получил тому подтверждение. Остановился он в тот раз в родном городе в гостинице "Казахстан" и часто гулял по улице Карла Либкнехта, давно утратившей название Бродвей. В день по нескольку раз он поднимался вверх от парка Пушкина к сорок пятой школе, стоящей на горе, напротив пожарки, и как воочию видел себя юным, азартным, раскланивавшимся с улыбкой направо и налево,-- на Бродвее он был своим парнем. И вот однажды во время прогулки его остановила молодая женщина с двумя авоськами и, смущаясь, спросила:
-- Извините, скажите, пожалуйста, как у вас сложились отношения с Тамарой?-- Видя его удивление, она, растерявшись вконец, добавила: -- Не знаю почему, но я часто вспоминаю вас. Я никогда не забуду, как вы выискивали глазами ее на вечерах в нашей школе, мне казалось, ваш взгляд сжигал все на пути к ней. Поверьте, это не только моя фантазия, мне то же самое говорили подружки, многие за вас, Рушан, переживали.
-- Спасибо,-- ответил растроганный Дасаев.-- Но, увы, она вышла замуж за другого и живет в Черновцах.
Пока женщина не скрылась за углом, он долго смотрел ей вслед, пытаясь припомнить ее на тех вечерах, которые отчетливо помнил, но, увы... Он заметил смущение незнакомки и от мятого, невзрачного платья и стоптанных туфель, и от тяжелых авосек с картошкой и понял, как нелегко дался ей вопрос, у нее своих забот хватало, это бросалось в глаза сразу, и вот надо же...
Вообще в тех местах, где он появлялся, знали, в кого он влюблен, и эта верность у многих вызывала симпатию. Впрочем, нужно оговориться, по тем временам это был не подвиг, а нечто само собой разумеющееся -- верность окружающими ценилась. Но каково было тогда самому Рушану? Через полгода он заканчивал техникум, а что ожидает путейца? Полустанок, в лучшем случае --станция? Надеяться на то, что туда приедет Тамара, было бесполезно, тут надежды даже на переписку не было. Она знала, что он есть, влюблен в нее, и, кажется, воспринимала это как должное: иногда позволяла проводить после школьных вечеров, танцевала с ним, порою даже говорила ему приятные слова, кокетничала, изредка объявлялась на его соревнованиях по боксу и очень темпераментно болела, но все это было не то... Он-то видел, как "встречались" с девушками его друзья -- Валька Бучкин, Ленечка Спесивцев. Незнакомым девушкам, которые вдруг начинали интересоваться им, друзья говорили: оставь, его никто, кроме Давыдычевой, не интересует, безнадежный однолюб. Вот такая у него была репутация в те юные годы.
Тот новогодний вечер для них был последним в Актюбинске. Летом он отбывал по направлению и понимал, что навсегда расстается с беспечной студенческой жизнью, а впереди -- нелегкие взрослые будни. Работа на транспорте требует человека целиком, он уже знал, что дорожный мастер не имеет права отлучиться с участка, не предупредив, где его могут найти,--такова специфика.
В тот праздничный вечер его одолевали грустные мысли, хотя после бала в школе он был приглашен Стаиным в одну интересную компанию. Жорик, с кем он пришел в сорок пятую, мотался по залу, пытаясь выяснить, кто же скрывается за No 14, завалившим его любовными посланиями, а Рушан, задумавшись, стоял у колонны, не решался пригласить на танец Тамару, почему-то державшуюся сегодня особенно капризно. Объявили "белый" танец, и Рушана пригласила Светлана Резникова. Между собой ребята звали ее "Леди". Светланка, надменная, острая на язык девушка, из известной в городе семьи, нравилась многим и знала об этом. Рушан, давно не видевший ее, поздравил с наступающим Новым годом и спросил, зная про ее давний и прочный роман с парнем, учившимся в мединституте:
-- А где же Славик?
Светланка, положив ему обе руки на плечи,-- прежние танцы позволяли это,-- сказала озорно и без всякого сожаления:
-- А он бросил меня...
-- Тебя, прекрасная Леди? В это трудно поверить,-- подлаживаясь под ее шутливый тон, ответил Рушан.
-- Да, вот такой он ветреник. И как мне кажется, на сегодня мы --прекрасная пара. Ты не нужен Давыдычевой, я -- Мещерякову, двое отверженных. Ну как, Рушан, закрутим любовь?
Она глядела на него с улыбкой и теснее сжимала пальцы рук у шеи. Близость ее, жар рук, аромат духов кружили ему голову. Видя, что Рушан не понимает, в шутку или всерьез она говорит, Светланка показала на вальсирующую у елки пару: Славик увлеченно танцевал с давней соперницей Светланки -- Верочкой Осадчей. Как только кончился танец, она взяла его под руку и, отведя к колонне, осталась рядом с ним. Глядя нежно, как не смотрела на него до сих пор ни одна девушка, она поправила Рушану бабочку и с обворожительной улыбкой, от которой он терялся, заявила:
-- Хочешь -- не хочешь, Дасаев, я беру тебя сегодня в плен. Уходя на вечер, я слышала по радио призыв: обиженные в любви -- объединяйтесь!
Дасаев, не понимая, разыгрывают его или это всерьез, смутился еще больше. Выручил объявившийся рядом Стаин... И тут Рушан почувствовал, что Светланка не шутит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9