С моими данными. И не забудьте, что у меня квартира...
- Мы пойдем в мой номер, в "Регал". И я оплачиваю обед и выпивку.
- Вы торгуетесь, как немец, - запротестовала она.
- Сожалею, - я хотел уйти, но она остановила меня.
- Подождите. Только для вас. Четыреста крон. Шестьдесят долларов.
- Вы столь же быстро рассчитываете обменный курс немецкой марки?
- Прошу вас... Мне бы не хотелось с вами торговаться, - прошептала она, нежно положив ладонь мне на щеку. - Yeg synes voelding godt om Dem. Что означает, что вы мне очень нравитесь. Я люблю рослых и сильных мужчин. Мы проведем восхитительный вечер.
- Может быть.
- Четыреста? Плюс ужин?
- Согласен на ужин. Вы хотите начать с него? Кажется, вы голодны.
Она весело рассмеялась.
- Я всегда голодна! Вы знаете рестораны Тиволи?
- Нет, я здесь впервые.
- "Фаерчекроен" - довольно забавен. Много молодежи, понимаете? Поют, пьют пиво и очень шумят. Но по кухне ничто не превзойдет "Диван 2". Очень роскошно. И очень дорого.
- Выбирайте.
- "Диван 2". Но это может прибавить те же сто крон. Даже больше.
- Но раз вам он нравится...
Ее звали Карен, и у неё оказался прекрасный аппетит. После ужина мы прошли сквозь сады по укромным уголкам к решетке Вестерброгард. Внезапно она отказалась от сигареты и как гурман закурила тонкую датскую сигару.
- Это вас не раздражает? - спросила она.
- Нет, а что?
- Большая часть мужчин такого не любит, исключая датчан. А я ненавижу сигареты. Итак, вы мне нравитесь все больше и больше.
Мой номер в "Регале" её восхитил.
- Вы сказали мне - номер, и я тогда подумала... Но спальня, салон, две комнаты? Это роскошно!
- Оплачивает моя компания. Это чтобы производить впечатление на людей, с которыми приходится вести дела.
- Понимаю. Я тоже потрясена.
Ее кислый голос заставляет подумать о том, что она сожалеет о совершенной уступке. Я поспешил расставить все по местам.
- Но моя компания не оплачивает непредвиденные расходы.
- К примеру, меня?
- Вас.
Мы вместе приняли душ, мылись и ласкали друг друга. Ее тело было роскошно, твердые груди торчали, бедра пружинили мускулами. Она пыталась льнуть ко мне, но эта белоснежная, почти девственная комната не была местом для подобных изысков. Я в свою очередь ласкал её, и она приходила в экстаз. В её дыхании чувствовался запах сигары, но это не было неприятным.
В кровати она взяла все в свои руки, если позволительно так выразиться, терпеливо и артистично управляла мной пальцами и ртом, и вдруг приподнялась и с беспокойством взглянула на меня.
- Мне так жаль... Это свет раздражает тебя? Хочешь, я его погашу?
- Нет. Мне нравится любоваться тобой.
- Так... Ну, если это все, что ты желаешь...
- Нет.
- Что-нибудь еще? Я буду счастлива исполнить все, что ты пожелаешь.
- Да, может быть ещё кое-что. Я подумаю.
Она нахмурила брови.
- Мне будет больно? Я не люблю подобных вещей.
- А ты можешь позволить себе выбирать?
Она присела на корточки, распущенные волосы скрыли часть фигуры.
- Да. Но у меня есть подружка...
- Провались ты со своей подружкой! Нет у меня желания причинять тебе боль. Мои сигареты в салоне. Пойди принеси.
Мое сердце забилось, когда я смотрел на её походку: прямая, гибкая фигура, округлые бедра, казалось, ласкали друг друга.
Она вернулась с пачкой сигарет в руках и сигаретой в зубах. Дала мне прикурить, затем поднесла зажигалку к своей сигарете и заколебалась.
- Мне можно?
- Да. И принеси мне виски. Вода в сифоне. Без льда.
Она тотчас вернулась, все также с сигаретой в зубах, протянула мне стакан, уселась у ножки кровати и поставила между нами пепельницу.
- Почему тебе пришло в голову, что я хочу причинить тебе боль?
- Временами меня просят об этом.
- Но ты никогда не соглашаешься?
- Нет. Никогда. Это, ты знаешь... fare.
Она прикрыла глаза, постучала указательным пальцем по лбу, пытаясь найти перевод и наконец воскликнула:
- Опасность.
- Опасно.
- Да, опасно. Все остальное я позволяю.
- В таком случае, я полагаю, мужчине должно быть трудно удивить тебя?
- Очень. Ты хочешь попробовать?
Я пью виски, потягиваю сигарету и изучаю свою компаньонку по игре. Какое-то напряжение сдавливает мне живот и все остальное.
- Возможно. Я способен на это, - ответил я.
Доктор Эрнст кивнул.
- Итак, вы могли мне и солгать.
- В каком плане?
- Вы сказали, что невозможно, чтобы жертва была приглашена к вам в квартиру, ибо она относилась к категории, которая вас не прельщает. И чтобы лучше обрисовать свой вкус, вы рассказываете мне об очаровательной проституточке из Лондона. Кристел. Почти ребенок. Маленькая, стройненькая, едва достигшая половой зрелости.
- Я не вижу...
- Но это первое приключение. А немного погодя, когда у вас был выбор между подобными Кристел малышками в Копенгагене, вы их оттолкнули, целиком и полностью увлекшись амазонкой Карен. Величественным толстомясым созданием, дыхание которой извергает сигаретный дух и которая охотно соглашается совокупляться на полу, лишь бы заполучить четыреста крон.
- Боже! Не думаете ли вы, что я развращен до такой степени?
- Это лишь пример того типа удовольствий, которые не колеблясь предложила бы вам Карен. Я хочу только подчеркнуть, что она - всего лишь более молодой вариант женщины, найденной у вас мертвой. Шлюха, - я цитирую вас, Питер, - профессиональная потаскуха.
Он подчеркивал каждое слово, произнося их со странной напыщенностью. Так они казались мне каким-то гротеском.
- В тот вечер, доктор, я поддался невольному соблазну. Не думаю, чтобы за это людей распинали.
- Очень забавно. Но капризы, импульсивность - все это может быть крайне откровенным проявлением смутных желаний, таящихся в потаенных уголках памяти.
У меня создалось впечатление, что я задыхаюсь от старых навозных куч в местах общего пользования.
- Ну что же, согласен. Но тогда, доктор, вы же знаете, подхваченный странным порывом, я подцепил Карен. Я устроил ей роскошный ужин. И привез её к себе в отель, чтобы порезвиться.
- Попытаться порезвиться , дружище.
- В конце концов, черт побери, я слишком устал. Вы никогда не летали "Британскими авиалиниями" Лондон-Копенгаген? Метро в час пик на высоте трех тысяч метров. А до того я провел неделю в лондонском агентстве, пытаясь убедить в ничтожности доходов, приносимых публицистикой. Самое трудное состоит в необходимости возврата. Я не вы и не могу доить людей за выслушивание их мелких неурядиц.
- Ах! Слова, слова, - выдавил с ухмылкой герр доктор. - Уверяю вас, будь у Вергилия Данте, похожий на вас, он непременно отказался бы от своего замысла.
- Тогда почему вы не делаете то же самое, доктор?
- Я? Как я могу? Не хотите ли вы, случайно, предложить мне сделать это?
Я в ванной комнате. На этот раз я один со своей красоткой эпохи Возрождения, рухнувшей к моей бельевой корзине, с головой на крышке, как на плахе. Мой револьвер все ещё на полу. Струйки крови стекают по корзине и образуют лужицу рядом с оружием.
Впервые я изучаю это обескровленное лицо. Влажный рот, текущая из раны кровь. Пряди черных волос закрывают часть лба и глаз. Я силюсь посмотреть в другой, неподвижный и остекленевший.
Тишина такая, что я слышу биение собственного сердца и шум собственного дыхания.
- Почему бы не задержаться на этой бойне? - спрашивает доктор Эрнст.
Он все так же возвышается над бюро, как судья, а я замер перед ним, окаменев от осознания своей вины.
- Зачем было вновь приходить ко мне? - упорно настаивает психоаналитик. - В течение трех лет я был для вас всего лишь пархатым евреишкой, торгующим псевдонаукой по баснословным ценам. Шарлатаном, толкователем снов, продавцом заклинаний и опасных снадобий. Тип отвратного проходимца, возжелавший женщину, на которой вы были женаты. А сейчас, внезапно, вы с готовностью возлагаете на мои хилые плечи все свои несчастья. Для чего?
- Я не знаю. Я ничего не знаю. Но у меня нет выбора.
- Вы можете обратиться к другим. К пасторам, священникам, раввинам. Членам вашей семьи. Медикам из госпиталя. Службе социальной защиты. В Нью-Йорке в случае необходимости достаточно набрать номер 911. Так зачем вам нужен доктор Эрнст?
- Я прошу вас, доктор...
- Ах, не стоните! Просто душераздирающе. Сделайте милость и будьте мужчиной, проявите немного былого знаменитого хладнокровия Питера Хаббена.
Я ужасаюсь своим стенаниям, ненавижу себя, но ничего не могу поделать.
- Доктор, забудьте все, забудьте эти три года. Теперь все по-другому.
- Так ли? Теперь вы сожалеете о своем поведении в эти три года?
- Да, да.
- И вы извиняетесь за ваши обвинения? За ваше притворство, за требования моего ухода? Скажите, что, мои сеансы пошли вам на пользу?
- Да.
- Теперь вы полностью мне доверяете?
- Да.
- Но почему? И так внезапно!
- Я же сказал вам, что ничего не знаю. Может быть, мы пришли к взаимопониманию.
- Вы мне льстите мне, - брезгливо заметил герр доктор. - Я понял вас с первых же дней. Нет, мой друг. Смысл вашей перемены в том, что вы вдруг оказались перед ужасающей правдой. Убийца должен по крайней мере знать движущую силу совершенного преступления, иначе ему не будет покоя на земле. А в глубине своего сердца вы знаете, что только я способен раскрыть потаенный смысл вашего акта.
Мой акт? Мое преступление?
Боже, что за комедия! Против меня два свидетеля, - и дражайший мэтр Ирвин Гольд превращается в прокурора. Призыв о помощи - и добрейший доктор Джозеф Эрнст разыгрывает Торквемаду!
Затаив дыхание, я смотрю, как герр доктор, опершись руками и коленями в бюро, своим огромным задом в мою сторону, завалившись на живот, медленно сползает и, не достигнув ногами нескольких сантиметров до пола, тяжело спрыгивает. Раскрасневшийся, задыхающийся он поправляет свой галстук и одергивает куртку.
С ужасом я замечаю, что он едва достигает мне до пояса. Карлик. Голова несколько великовата для приземистого и деформированного тела. Я никогда не видел его таким. Я не узнаю больше его, но тем не менее инстинктивно чувствую отвращение к этому чудовищному феноменальному спасительному телу. Вне всякого сомнения, если бы я когда-либо увидел своего психоаналитика в подобном облике, то никогда бы не пришел к нему.
Он поднимает на меня глаза, ощеривает зубы, во взгляде чувствуется триумф.
- Что, онемели? - обращается он ко мне. - Голоса лишились? Сдавило горло?
Каждое слово он сопровождает ударом указательного пальца в мою грудь. Он причиняет мне боль, мерзавец, и я отступаю. Чувствую ногами край кресла. Последний удар указательного пальца заставляет меня сесть.
Палец по-прежнему устремлен на меня.
- Признавайтесь! Вы знаете эту женщину!
- Я никогда её не видел.
- Взгляните на неё поближе, и тотчас же узнаете. А что это нам даст? Вашу собственную систему защиты: способны ли вы убить незнакомку? Раз женщина вам незнакома, вы не могли её убить. Но сейчас, чувствуя, что она не незнакома вам...
- Я её не знаю.
- Ах, как вы не поймете, что подобные отрицания - пустая трата времени!
Забавное смешение: миссис Гольд, некогда бывшая миссис Хаббен, Джулиус и Дженни Береш, бывшие не столько моими тещей и тестем, сколько бабушкой и дедушкой моего сына. Еще моя семья: сестра, мать, отец и рядом с ним рыжая малютка, которая, как только я взглянул на нее, сунула свою руку под руку моего отца. Всем сердцем я желал, чтобы моя мать ничего не заметила, ибо была бы потрясающая сцена. Она ничего не видела.
И ещё мой сын, Ник. Он был там и растерянно смотрел на меня.
Сердце мое сжалось.
- Ник не должен присутствовать, - сказал я герру доктору.
- Невозможно. Его присутствие обязательно.
- Черт побери! Или он уйдет, или я ничего не скажу.
Докторишко пронизывает меня взглядом. Делает знак Гольду. Они перешептываются в уголке, склонив друг к другу головы, и в конечном счете принимают решение. Ник уходит. Береши энергично машут руками, прощаясь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
- Мы пойдем в мой номер, в "Регал". И я оплачиваю обед и выпивку.
- Вы торгуетесь, как немец, - запротестовала она.
- Сожалею, - я хотел уйти, но она остановила меня.
- Подождите. Только для вас. Четыреста крон. Шестьдесят долларов.
- Вы столь же быстро рассчитываете обменный курс немецкой марки?
- Прошу вас... Мне бы не хотелось с вами торговаться, - прошептала она, нежно положив ладонь мне на щеку. - Yeg synes voelding godt om Dem. Что означает, что вы мне очень нравитесь. Я люблю рослых и сильных мужчин. Мы проведем восхитительный вечер.
- Может быть.
- Четыреста? Плюс ужин?
- Согласен на ужин. Вы хотите начать с него? Кажется, вы голодны.
Она весело рассмеялась.
- Я всегда голодна! Вы знаете рестораны Тиволи?
- Нет, я здесь впервые.
- "Фаерчекроен" - довольно забавен. Много молодежи, понимаете? Поют, пьют пиво и очень шумят. Но по кухне ничто не превзойдет "Диван 2". Очень роскошно. И очень дорого.
- Выбирайте.
- "Диван 2". Но это может прибавить те же сто крон. Даже больше.
- Но раз вам он нравится...
Ее звали Карен, и у неё оказался прекрасный аппетит. После ужина мы прошли сквозь сады по укромным уголкам к решетке Вестерброгард. Внезапно она отказалась от сигареты и как гурман закурила тонкую датскую сигару.
- Это вас не раздражает? - спросила она.
- Нет, а что?
- Большая часть мужчин такого не любит, исключая датчан. А я ненавижу сигареты. Итак, вы мне нравитесь все больше и больше.
Мой номер в "Регале" её восхитил.
- Вы сказали мне - номер, и я тогда подумала... Но спальня, салон, две комнаты? Это роскошно!
- Оплачивает моя компания. Это чтобы производить впечатление на людей, с которыми приходится вести дела.
- Понимаю. Я тоже потрясена.
Ее кислый голос заставляет подумать о том, что она сожалеет о совершенной уступке. Я поспешил расставить все по местам.
- Но моя компания не оплачивает непредвиденные расходы.
- К примеру, меня?
- Вас.
Мы вместе приняли душ, мылись и ласкали друг друга. Ее тело было роскошно, твердые груди торчали, бедра пружинили мускулами. Она пыталась льнуть ко мне, но эта белоснежная, почти девственная комната не была местом для подобных изысков. Я в свою очередь ласкал её, и она приходила в экстаз. В её дыхании чувствовался запах сигары, но это не было неприятным.
В кровати она взяла все в свои руки, если позволительно так выразиться, терпеливо и артистично управляла мной пальцами и ртом, и вдруг приподнялась и с беспокойством взглянула на меня.
- Мне так жаль... Это свет раздражает тебя? Хочешь, я его погашу?
- Нет. Мне нравится любоваться тобой.
- Так... Ну, если это все, что ты желаешь...
- Нет.
- Что-нибудь еще? Я буду счастлива исполнить все, что ты пожелаешь.
- Да, может быть ещё кое-что. Я подумаю.
Она нахмурила брови.
- Мне будет больно? Я не люблю подобных вещей.
- А ты можешь позволить себе выбирать?
Она присела на корточки, распущенные волосы скрыли часть фигуры.
- Да. Но у меня есть подружка...
- Провались ты со своей подружкой! Нет у меня желания причинять тебе боль. Мои сигареты в салоне. Пойди принеси.
Мое сердце забилось, когда я смотрел на её походку: прямая, гибкая фигура, округлые бедра, казалось, ласкали друг друга.
Она вернулась с пачкой сигарет в руках и сигаретой в зубах. Дала мне прикурить, затем поднесла зажигалку к своей сигарете и заколебалась.
- Мне можно?
- Да. И принеси мне виски. Вода в сифоне. Без льда.
Она тотчас вернулась, все также с сигаретой в зубах, протянула мне стакан, уселась у ножки кровати и поставила между нами пепельницу.
- Почему тебе пришло в голову, что я хочу причинить тебе боль?
- Временами меня просят об этом.
- Но ты никогда не соглашаешься?
- Нет. Никогда. Это, ты знаешь... fare.
Она прикрыла глаза, постучала указательным пальцем по лбу, пытаясь найти перевод и наконец воскликнула:
- Опасность.
- Опасно.
- Да, опасно. Все остальное я позволяю.
- В таком случае, я полагаю, мужчине должно быть трудно удивить тебя?
- Очень. Ты хочешь попробовать?
Я пью виски, потягиваю сигарету и изучаю свою компаньонку по игре. Какое-то напряжение сдавливает мне живот и все остальное.
- Возможно. Я способен на это, - ответил я.
Доктор Эрнст кивнул.
- Итак, вы могли мне и солгать.
- В каком плане?
- Вы сказали, что невозможно, чтобы жертва была приглашена к вам в квартиру, ибо она относилась к категории, которая вас не прельщает. И чтобы лучше обрисовать свой вкус, вы рассказываете мне об очаровательной проституточке из Лондона. Кристел. Почти ребенок. Маленькая, стройненькая, едва достигшая половой зрелости.
- Я не вижу...
- Но это первое приключение. А немного погодя, когда у вас был выбор между подобными Кристел малышками в Копенгагене, вы их оттолкнули, целиком и полностью увлекшись амазонкой Карен. Величественным толстомясым созданием, дыхание которой извергает сигаретный дух и которая охотно соглашается совокупляться на полу, лишь бы заполучить четыреста крон.
- Боже! Не думаете ли вы, что я развращен до такой степени?
- Это лишь пример того типа удовольствий, которые не колеблясь предложила бы вам Карен. Я хочу только подчеркнуть, что она - всего лишь более молодой вариант женщины, найденной у вас мертвой. Шлюха, - я цитирую вас, Питер, - профессиональная потаскуха.
Он подчеркивал каждое слово, произнося их со странной напыщенностью. Так они казались мне каким-то гротеском.
- В тот вечер, доктор, я поддался невольному соблазну. Не думаю, чтобы за это людей распинали.
- Очень забавно. Но капризы, импульсивность - все это может быть крайне откровенным проявлением смутных желаний, таящихся в потаенных уголках памяти.
У меня создалось впечатление, что я задыхаюсь от старых навозных куч в местах общего пользования.
- Ну что же, согласен. Но тогда, доктор, вы же знаете, подхваченный странным порывом, я подцепил Карен. Я устроил ей роскошный ужин. И привез её к себе в отель, чтобы порезвиться.
- Попытаться порезвиться , дружище.
- В конце концов, черт побери, я слишком устал. Вы никогда не летали "Британскими авиалиниями" Лондон-Копенгаген? Метро в час пик на высоте трех тысяч метров. А до того я провел неделю в лондонском агентстве, пытаясь убедить в ничтожности доходов, приносимых публицистикой. Самое трудное состоит в необходимости возврата. Я не вы и не могу доить людей за выслушивание их мелких неурядиц.
- Ах! Слова, слова, - выдавил с ухмылкой герр доктор. - Уверяю вас, будь у Вергилия Данте, похожий на вас, он непременно отказался бы от своего замысла.
- Тогда почему вы не делаете то же самое, доктор?
- Я? Как я могу? Не хотите ли вы, случайно, предложить мне сделать это?
Я в ванной комнате. На этот раз я один со своей красоткой эпохи Возрождения, рухнувшей к моей бельевой корзине, с головой на крышке, как на плахе. Мой револьвер все ещё на полу. Струйки крови стекают по корзине и образуют лужицу рядом с оружием.
Впервые я изучаю это обескровленное лицо. Влажный рот, текущая из раны кровь. Пряди черных волос закрывают часть лба и глаз. Я силюсь посмотреть в другой, неподвижный и остекленевший.
Тишина такая, что я слышу биение собственного сердца и шум собственного дыхания.
- Почему бы не задержаться на этой бойне? - спрашивает доктор Эрнст.
Он все так же возвышается над бюро, как судья, а я замер перед ним, окаменев от осознания своей вины.
- Зачем было вновь приходить ко мне? - упорно настаивает психоаналитик. - В течение трех лет я был для вас всего лишь пархатым евреишкой, торгующим псевдонаукой по баснословным ценам. Шарлатаном, толкователем снов, продавцом заклинаний и опасных снадобий. Тип отвратного проходимца, возжелавший женщину, на которой вы были женаты. А сейчас, внезапно, вы с готовностью возлагаете на мои хилые плечи все свои несчастья. Для чего?
- Я не знаю. Я ничего не знаю. Но у меня нет выбора.
- Вы можете обратиться к другим. К пасторам, священникам, раввинам. Членам вашей семьи. Медикам из госпиталя. Службе социальной защиты. В Нью-Йорке в случае необходимости достаточно набрать номер 911. Так зачем вам нужен доктор Эрнст?
- Я прошу вас, доктор...
- Ах, не стоните! Просто душераздирающе. Сделайте милость и будьте мужчиной, проявите немного былого знаменитого хладнокровия Питера Хаббена.
Я ужасаюсь своим стенаниям, ненавижу себя, но ничего не могу поделать.
- Доктор, забудьте все, забудьте эти три года. Теперь все по-другому.
- Так ли? Теперь вы сожалеете о своем поведении в эти три года?
- Да, да.
- И вы извиняетесь за ваши обвинения? За ваше притворство, за требования моего ухода? Скажите, что, мои сеансы пошли вам на пользу?
- Да.
- Теперь вы полностью мне доверяете?
- Да.
- Но почему? И так внезапно!
- Я же сказал вам, что ничего не знаю. Может быть, мы пришли к взаимопониманию.
- Вы мне льстите мне, - брезгливо заметил герр доктор. - Я понял вас с первых же дней. Нет, мой друг. Смысл вашей перемены в том, что вы вдруг оказались перед ужасающей правдой. Убийца должен по крайней мере знать движущую силу совершенного преступления, иначе ему не будет покоя на земле. А в глубине своего сердца вы знаете, что только я способен раскрыть потаенный смысл вашего акта.
Мой акт? Мое преступление?
Боже, что за комедия! Против меня два свидетеля, - и дражайший мэтр Ирвин Гольд превращается в прокурора. Призыв о помощи - и добрейший доктор Джозеф Эрнст разыгрывает Торквемаду!
Затаив дыхание, я смотрю, как герр доктор, опершись руками и коленями в бюро, своим огромным задом в мою сторону, завалившись на живот, медленно сползает и, не достигнув ногами нескольких сантиметров до пола, тяжело спрыгивает. Раскрасневшийся, задыхающийся он поправляет свой галстук и одергивает куртку.
С ужасом я замечаю, что он едва достигает мне до пояса. Карлик. Голова несколько великовата для приземистого и деформированного тела. Я никогда не видел его таким. Я не узнаю больше его, но тем не менее инстинктивно чувствую отвращение к этому чудовищному феноменальному спасительному телу. Вне всякого сомнения, если бы я когда-либо увидел своего психоаналитика в подобном облике, то никогда бы не пришел к нему.
Он поднимает на меня глаза, ощеривает зубы, во взгляде чувствуется триумф.
- Что, онемели? - обращается он ко мне. - Голоса лишились? Сдавило горло?
Каждое слово он сопровождает ударом указательного пальца в мою грудь. Он причиняет мне боль, мерзавец, и я отступаю. Чувствую ногами край кресла. Последний удар указательного пальца заставляет меня сесть.
Палец по-прежнему устремлен на меня.
- Признавайтесь! Вы знаете эту женщину!
- Я никогда её не видел.
- Взгляните на неё поближе, и тотчас же узнаете. А что это нам даст? Вашу собственную систему защиты: способны ли вы убить незнакомку? Раз женщина вам незнакома, вы не могли её убить. Но сейчас, чувствуя, что она не незнакома вам...
- Я её не знаю.
- Ах, как вы не поймете, что подобные отрицания - пустая трата времени!
Забавное смешение: миссис Гольд, некогда бывшая миссис Хаббен, Джулиус и Дженни Береш, бывшие не столько моими тещей и тестем, сколько бабушкой и дедушкой моего сына. Еще моя семья: сестра, мать, отец и рядом с ним рыжая малютка, которая, как только я взглянул на нее, сунула свою руку под руку моего отца. Всем сердцем я желал, чтобы моя мать ничего не заметила, ибо была бы потрясающая сцена. Она ничего не видела.
И ещё мой сын, Ник. Он был там и растерянно смотрел на меня.
Сердце мое сжалось.
- Ник не должен присутствовать, - сказал я герру доктору.
- Невозможно. Его присутствие обязательно.
- Черт побери! Или он уйдет, или я ничего не скажу.
Докторишко пронизывает меня взглядом. Делает знак Гольду. Они перешептываются в уголке, склонив друг к другу головы, и в конечном счете принимают решение. Ник уходит. Береши энергично машут руками, прощаясь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18