— Ну что, — спросил журналист, — что случилось? Он повесился или нет, твой убийца?
— Мой убийца? — ответил атташе прокуратуры. — Мой убийца? Знай же, малыш, Жак Доллон невиновен!
— Невиновен? Невиновен! Ну и ну! Это что, сейчас вошло в моду переделывать всех убийц в невиновных? Какие у тебя основания утверждать это?
— Вот они, я переписал это для тебя пять минут назад. Читай…
Молодой служащий прокуратуры протянул журналисту листок бумаги.
Копия письма, принесенного метром Жерэном прокурору Республики, письма, адресованного метру Жерэну г-жой баронессой де Вибре.
Репортер недоверчиво хмыкнул:
— Ну, бумажка какая-то!
— Читай, читай, ты увидишь…
Журналист начал читать:
«Дорогой метр, я уверена, что Вы простите меня за то беспокойство, что я Вам причиняю; я обращаюсь к Вам, потому что Вы — единственный искренний друг, которому я доверяю.
Только что я получила письмо от моих банкиров Барбе и Нантей, о которых я Вам часто рассказывала и которые, как Вы знаете, ведут мои финансовые дела.
Это письмо уведомляет меня, что я разорена. Вы понимаете: абсолютно, полностью разорена.
Особняк, в котором я живу, мой автомобиль, вся роскошь, что меня окружает и без которой я не мыслю своей жизни, — со всем этим, как говорят они, я вынуждена буду расстаться.
Эти люди нанесли мне неожиданный жестокий удар…
Дорогой метр, прошло около двух часов, как я получила это известие, которое оглушило меня и от которого я все еще не могу отойти. Я не хочу ждать, когда все начнут меня жалеть и успокаивать, так как в этом случае я стану надеяться, что катастрофа, может быть, не так страшна, как это кажется и т. д. У меня нет семьи, я уже стара; кроме единственного удовольствия помогать молодым талантам, которым я покровительствую, моя жизнь пуста и бессмысленна.
Дорогой метр, друзьям объявляют о решениях, подобным тому, что я только что приняла, прямо и открыто: когда вы получите это письмо, меня уже не будет в живых.
На моем секретере, прямо передо мной, стоит совсем маленькая склянка с ядом, который я скоро выпью до последней капли, без дрожи и почти без страха, сразу после того, как сама лично отправлю Вам по почте это письмо.
Признаюсь Вам, мне ненавистна мысль — это у меня инстинктивно — о том, что меня потащат в морг, как это бывает каждый раз, когда самоубийство оставляет какие-то сомнения.
Именно поэтому я Вам и пишу, чтобы, благодаря Вашему вмешательству с этим письмом, можно было избежать возможных ошибок правосудия.
Я убиваю себя сама.
Не нужно вменять в вину кому бы то ни было мою смерть, никто не виновен в ней, кроме, возможно, злого рока, погубившего меня и мое состояние.
Еще раз прошу простить меня, дорогой метр, за все неудобства, которые причинит Вам моя смерть, и прошу Вас верить, что мои дружеские чувства к Вам были всегда очень искренни.
Де Вибре»
Жером Фандор не сдержался:
— Черт возьми! Вот это бомба! Жак Доллон невиновен, вы его арестовываете, и он пугается до такой степени, что кончает с собой! Да, старина, ну и порядочки на Часовой набережной!
— Здесь никто не виноват.
— То есть, — возразил Жером Фандор, — скорее, здесь все виноваты. Ах, ваши самоуправные аресты, это просто прелесть! И вы, черные мантии, можете еще хвастать, что обладаете необыкновенным чутьем! Черт возьми, этот мальчишка, если он покончил с собой, потеряв всякую надежду оправдаться перед выдвинутым против него обвинением, наверное, был не очень-то весел вчера вечером? Тюремщики должны были проявить бдительность и не спускать с него глаз. Бог мой! Если вы допускаете, чтобы невиновные вешались в тюремных камерах, я тем более не удивлюсь тому, что преступники разгуливают на свободе!
— Ты смеешься, но, дорогой мой, я заверяю тебя, что история эта совсем не смешная… Разумеется, пока еще во Дворце не знают об этом письме. Его совсем недавно принес к прокурору нотариус г-жи де Вибре метр Жерэн. Ты приехал как раз через несколько минут после того, как я отнес оригинал в следственный отдел. К этому делу приставлен Фюзелье.
— Ты думаешь, он сейчас у себя в кабинете?
— Скорее всего. Он должен был сегодня утром приступить к первому допросу этого бедняги Доллона.
— В таком случае я иду к нему. Сам черт не помешает мне вытянуть из этого увальня Фюзелье данные, необходимые для самого прекрасного репортажа, который я когда-либо делал. Да, спасибо тебе большое за всю эту интересную информацию. Но я тем не менее накатаю статью, которая не пожалеет ее величество судебную мантию. Нет, правда, эта история действительно довольно мрачная, но еще больше комичная!
Равнодушный к упрекам, адресованным его другом ко всей судебной братии, атташе прокуратуры повел плечами:
— Ты же знаешь, я…
— Да. да! Прощай, Понтий Пилат! Я поднимусь наверх, в следственный отдел.
— Тогда до скорого.
— До завтра.
И Жером Фандор вновь углубился в коридоры Дворца, стремительно шагая и саркастически улыбаясь, предвкушая — как настоящий профессионал, оценивающий всякий факт с той стороны, сколько строчек можно из него выжать, — разворачивающиеся события, которые послужат ему материалом для резкой статьи, направленной против самоуправства судебных органов.
Жером Фандор подошел к кабинету Фюзелье.
С этим представителем судебной власти его связывало давнее знакомство: Фюзелье был судебным следователем, который вместе с инспектором полиции Жювом, так трагически исчезнувшим и до сих пор оплакиваемым Фандором, вел все запутанные и сложнейшие дела, в которых был замешан Фантомас.
Лично ведя все эти дела, следователь, случалось, частенько помогал Жерому Фандору, подбрасывая кое-какую информацию.
Поначалу скептически настроенный по отношению к замыслам Жюва и журналиста, которые долгое время имели лишь одну цель — арестовать Фантомаса, молодой следователь постепенно увлекся тем, что сначала принимал лишь за богатое воображение инспектора полиции.
Обладая острым умом и имея открытый характер, Фюзелье искренне и с живым интересом следил за расследованиями, которые вели Жюв и Фандор. И понемногу, побежденный логикой инспектора, он также начал верить в существование Фантомаса. С тех пор судья увлекся поисками знаменитого преступника.
Благодаря поддержке судьи Жюву удалось предпринять столько ходов, преодолеть столько процедурных преград, и вообще, добиться очень многого, чего бы он никогда не смог осуществить без нее.
Глубоко уважая Жюва, Фюзелье быстро проникся большой симпатией и к Фандору…
Журналист предался размышлениям о прошлом.
Эх, если бы Жюв был рядом, если бы слепая смерть не достала этого верного слугу правосудия, искреннего друга, настоящего мужчину, никогда не отступающего перед опасностью, Фандор с самого начала целиком отдался бы этому делу Доллона, но Фандор остался один, он один чудом избежал смерти от взрыва бомбы, разворотившей дом леди Белтам в тот трагический день, когда они с Жювом едва не схватили Фантомаса…
Жюв пал жертвой своей безрассудной отваги… и Фандор с тех пор не проявлял по отношению к уголовным делам прежней прыти.
Но падать духом Жером Фандор не собирался.
Из общения с ушедшим из жизни полицейским он научился не щадить себя, находя удовлетворение в простом исполнении своего долга. По некоторым признакам дело Доллона могло стать интересным, уже им стало… Ладно! Он возьмется за него.
Это нужно было сделать.
И Жером Фандор поспешил к Фюзелье.
Журналист к тому же высоко ценил судью. Между ними было нечто большее, чем обычная симпатия и уважение.
— Господин Фюзелье, — заявил сходу Жером Фандор, пожимая руку судье, — вы наверняка догадываетесь, почему я к вам зашел?
— По делу с улицы Норвен?
— Лучше сказать, по делу тюрьмы предварительного заключения. Именно в этой тюрьме вся эта история приобретает неожиданный и трагический поворот.
Фюзелье улыбнулся:
— Черт возьми, вы уже знаете?
— Что Жак Доллон повесился? Да! Что он был невиновен? Тоже да! Вы же знаете, что в «Капиталь» всегда узнают все раньше всех.
— Разумеется! — согласился судья. — И бесполезно выпытывать у вас, откуда вы получили все эти подробности… Но если вам все известно, то какие еще каверзные вопросы, покушающиеся на мою профессиональную тайну, вы заготовили?
— Признайтесь, что здесь достаточно материала для отличного репортажа. Но как это вы дали маху, точнее они, с Часовой набережной? Разве за подсудимыми не присматривают в тюремных камерах?
— Конечно, присматривают! Вчера, когда Доллона доставили в тюрьму предварительного заключения, его сразу же отвели к г-ну Бертильону, который снял с подследственного все необходимые антропометрические данные. Кстати, я только что, всего несколько минут назад, видел самого Бертильона; он мне поведал о том, что Доллон при встрече с ним был, пожалуй, подавлен, совсем упал духом, без возражений позволил снимать с себя все необходимые измерения, но вместе с тем, сказал он мне, Доллон даже не намекал на самоубийство и не было ничего такого, что могло бы насторожить его.
— Черт возьми! Не должен же он кричать о своем решении на каждом углу. Ну, а потом, когда его увели из кабинета Бертильона?
Г-н Фюзелье раздраженно бросил:
— Потом… Что вы хотите, чтобы я вам сказал? Охрана увела его в камеру, и там его заперли. В полночь начальник охраны совершал обход и не заметил ничего необычного. Несчастного обнаружили повешенным утром, в тот момент когда разносили похлебку.
— На чем он повесился?
— На кусках своей рубашки, связанных и скрученных так, что получилось нечто вроде веревки. О, я вижу, куда вы клоните! Вы, наверное, думаете, что тюремщики допустили оплошность, оставив ему подтяжки, галстук или шнурки от туфель. Нет, никаких нарушений со стороны охраны не было. И это самоубийство до сих пор остается необъясненным. Этот несчастный юноша должен был обладать дьявольской силой, поскольку он привязал лоскуты своей рубашки к спинке кровати и задавил себя, резко дернувшись назад. Смерть, по-видимому, была не легкой…
— Я не могу на него взглянуть? — спросил Жером Фандор.
— Почему бы не сфотографировать? — усмехнулся судья.
— Эх, если бы это было возможно…
Тут журналист был вынужден прервать свою речь, так как, тихонько постучав в дверь, в кабинет судебного следователя вошел мальчик-рассыльный.
— Господин следователь, вас спрашивает одна дама.
— Скажите ей, что у меня сейчас нет времени.
— Дело в том, господин следователь, она предупредила, что у нее срочное дело.
— Спросите ее имя.
— Вот ее визитная карточка.
Фюзелье бросил взгляд на кусочек бристольского картона и сильно вздрогнул. — Элизабет Доллон!.. Ах, я совсем забыл, что она приезжает сегодня… Боже мой!
Судебный следователь замер, растерянно теребя в руках визитную карточку, когда дверь кабинета широко распахнулась и к нему, вся в слезах, бросилась молодая девушка.
— Месье, где мой брат?
— Но, мадемуазель…
Пока судья машинальным жестом приглашал посетительницу присесть, Жером Фандор незаметно отошел подальше, в угол комнаты, довольный, что Фюзелье забыл о нем и что он сможет присутствовать при беседе, обещающей быть довольно интересной.
— Мадемуазель, — заявил г-н Фюзелье, — прошу вас, успокойтесь. Ваш брат, возможно, был арестован по ошибке…
— О, господин судья, я уверена в этом, но это все так ужасно!
— Мадемуазель, ужаснее было бы, если бы он оказался виновным.
— Но его не отпустили на свободу? Значит, он не смог защитить себя?
— Да, да, мадемуазель, он защитил себя; скажу больше, что…
Фюзелье запнулся, мучительно подыскивая, как лучше сообщить м-ль Доллон страшную новость о смерти ее брата…
Но та не оставляла ему времени собраться с духом.
— Ах, вы колеблетесь, месье, — говорила она, — вы знаете что-то новое, вы напали на след убийц?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49