Завтра, кстати, уже человек от него будет. Не найдешь — придется воевать.
— Вот так?
— Вот так.
Волков выпил водки и встал из-за стола.
— Ну, пока. Запирайся покрепче. …Звонки телефона в квартире Петр услышал еще на лестнице.
Телефон звонил и звонил, пока он вставлял ключ в замок, отпирал дверь, запирал ее за собой, пока прошел в гостиную, пока включал свет и снял, наконец, трубку.
— Слушаю.
— Петя?
— Нет, с вами говорит Маргарет Тэтчер мужским голосом по-русски.
— Чего делаешь-то?
— Да вошел только. А что?
— Да так. Я тут сижу, выпиваю-закусываю. Дай, думаю, тебе позвоню. Узнаю, как дела, что делаешь, а то тут у меня подружка наша объявилась, ей тоже интересно.
— Это которая? Беленькая такая?
— Ага.
— Так, может, я подъеду? А то она тебя, пьяного, динамит вечно, опять слиняет, а так — хоть у меня шанс будет.
— Не-ет, Петь. Мы с ней уже спать укладываемся.
— А где пропадала-то, не говорит?
— Завтра расскажу. Ой!.. Она холодная. Все, Петя, спокойной ночи. Роджер.
…Собственно говоря, описывать пробуждение Александра Васильевича Адашева-Гурского не имеет никакого смысла.
Люди, которым доводилось выпить накануне практически без закуски где-то около полутора литров водки, живо представят себе весь букет психофизиологических ощущений, включая панические и судорожно-паралитические потуги рассудка определить — кому он, собственно, принадлежит?
Людям же, которым не доводилось проводить таким образом свое свободное время, рассказывать что-либо об этом первом толчке нарождающегося дня, который нежной, но крепенькой ножкой, еще пребывая в утробе, бьет маменьку в под дых, и вовсе глупо.
Отметим лишь, что голова у него не болела.
Примечательным в данной ситуации было лишь то, что лежал он, свернувшись калачиком, не решаясь раскрыть глаз, и двумя руками прижимал к груди мокрую футболку.
Наконец что-то высшее подсказало ему, что звуки, разбудившие его, не были пульсацией горячей крови внутри головы, а являлись телефонными звонками.
Александр медленно переместил свое тело к телефонному аппарату, осторожно снял трубку и робко прислушался.
— Алло! Сашка! Алло! Ты меня слышишь? — Не отрывая трубки от уха, Адашев кивнул.
— Алло! Сашка! Ты там чего, помер, что ли? — Держа в одной руке влажную футболку, а другой все так же прижимая трубку к уху, он отрицательно помотал головой.
— Да что ты там, в самом-то деле!
— О-ох…— наконец выдохнул Гурский и спросил горячим, низким и хриплым шепотом: — Ты кто?
— Ну, слава Богу. Я — это Петр.
— Здравствуй… — Гурский судорожно сглотнул и добавил: — Петя.
— Ну, что ты там? Как?
— Трудно сказать…
— Слушай, бери тачку и езжай немедленно ко мне. Реанимировать буду. Я к тебе сейчас никак не могу, колесо пробил, а запаски нет. Должны подвезти. Стою, жду. Прямо возле дома.
— Петя, давай через пару часов, а? Сколько у нас сейчас?
— Да десять почти.
— Часам к двенадцати, ладно? Ты не волнуйся, все нормально.
— Ну давай…
Гурский повесил трубку, посмотрел на футболку, взял двумя руками за плечи и встряхнул.. Снизу, по самому ее краю, был оторван лоскуток. Скомкал и вытер ею лицо. Потом приложил ко лбу и пошел в ванную. Там открыл кран с холодной водой, намочил футболку, отжал и обвязал вокруг головы. Потом долго смотрел на себя в зеркало. Попытался дышать носом. Нос был заложен.
— Ничего, Петя. Успеем. Есть время.
Пошел на кухню.
На столе лежали две расплывшиеся от жары пачки пельменей. Взял их и засунул в морозильник. Потом долго смотрел на оставшуюся в литровой бутылке водку. Несколько раз вдохнул и выдохнул. Взял водку, выплеснул в стакан, выдохнул и быстро выпил тремя большими глотками. Запрокинул голову и, глубоко вдохнув, застыл с зажмуренными глазами. Потом шумно выдохнул. Поставил стакан.
Достал из холодильника визин и закапал в глаза.
Пошел в комнату, сел в кресло и закурил сигарету.
— Все успеем.
Такси остановилось возле дома Волкова где-то около часу пополудни. Из него вышел Ада-шев-Гурский с полиэтиленовым пакетом в руке и медленно вошел в парадную.
— Ну наконец-то, — сказал Петр, открывая дверь.
— Извини.
— Ты хоть ел что-нибудь?
Адашев отрицательно мотнул головой.
— Иди на кухню.
— Вот… — Александр подал пакет. Волков вынул футболку, расправил и принюхался:
— А чем воняет?
— Я дичего де чувствую. У бедя дасморк.
— А где была-то?
Гурский неопределенно взмахнул рукой и пошел на кухню.
Волков засунул футболку в пакет и положил на тумбочку.
— Ладно, — Петя открыл холодильник. — Давай я тебя чинить буду.
Он поставил на стол запотевший графинчик, банку с маленькими-маленькими маринованными огурчиками и, отойдя к плите, стал что-то жарить. Спустя короткое время на столе стояли две большие плоские тарелки с жареными купатами, горчица и миска с салатом. Отдельно пучками лежала зелень.
Адашев выпил вторую рюмку, обильно намазал купаты горчицей и стал есть, прихватывая маринованные огурчики и веточки кинзы с укропом, которые он складывал вдвое, а то и вчетверо, макал в солонку и отправлял в рот.
Потом он выпил третью рюмку, слизнул горчицу с ножа, улыбнулся и сказал:
— А салатные листья резать нельзя. Только ломать. И заправка, я тебе потом покажу, там — уксус, масло постное, немножко горчички, сачь, сахар… и вот так все перемешать.
— Ну? Где была-то?
— В морозилке.
— Где?
— Петя, я бардака не переношу. И свинства.
— Поэтому трусы должны лежать в холодильнике.
— Sure. Это же естественно. Что я сделал, когда мы с тобой вчера ко мне пришли? Ты не помнишь, а я тебе скажу — поставил водку на стол и, поскольку было невыносимо жарко, снял футболку и тоже бросил на стол.
Потом мы прибрались, ты ушел, а я в кондицию входить начал. Ну и… постепенно вошел.
Потом, уже позже гораздо, когда ты от меня ушел, а я уже вполне соответствовал, еще добавил и чувствую — все. Но ведь не оставлять же бардак. Прибраться же надо. Со стола убрать и по местам все расставить. Я на поднос все поставил, а сам сплю уже, чисто механически заношу все на кухню, расставляю, расставляю и вдруг ловлю себя на том, что вместе с оставшейся водкой футболку со стола в холодильник сую. А? Тут я все и понял.
В тот-то раз, мне Берзин говорил, я все пельменей хотел и на том настаивал. Он мне и купил пачку в круглосуточном, я сам был уже не в состоянии. С этой пачкой он меня домой и доставил. Понимаешь?
Я вошел на кухню, положил пельмени на стол, снял потную футболку, бросил туда же, потом пошел дверь запирать за Серегой, но не мог же я пельмени на столе оставить… Вот я все туда и запихнул. А поскольку действовал я на автопилоте, утром — ноль информации.
Я еще удивлялся — откуда у меня вторая пачка?
Но она — в глубине, примерзла, вся в инее, отдирать-то ее лень. А футболка — за ней, в самом углу, тоже вся в инее, белым комком. И за пачкой ее и не видно совсем. Так бы она там и лежала. Я очень не люблю холодильник размораживать. До последнего жду. Пару месяцев точно бы пролежала. Если не до Нового года.
— Как же ты ее выколупал? И не порвал.
— Ну… так и выколупал. Только вот на этот раз все наоборот получилось. Ни футболки в морозилке на ночь, ни пельменей. Петь, я вздремну, а? А то ведь это не спанье было, а беспамятство.
— Ложись.
— Я — там, на диванчике, часок буквально.
— Давай.
— А ты говоришь, что поступки пьяного лишены логики, — бормотал Гурский, засыпая. — Есть логика. Только иная. Кто не знает — не поймет.
— И ничего я не говорю.
Адашев проснулся, взглянул на часы и сел на диване.
— Ничего себе! Десять…
— Нормально. Как раз с полчаса назад звонил некто Ольгерт.
— Ольгерт. Просто Пер Гюнт какой-то.
— Так он и говорил с акцентом. С небольшим таким.
— И что говорил, с акцентом?
— Что ждет в Москве.
— Ни фига себе…
— Да нет, — поправился Волков, — в гостинице «Москва».
— А я уж думал… Ну что, поехали?
— А надо тебе со мной ехать?
— Ну, знаешь! Во всех боевиках как раз в тот момент, когда товар против денег, самая стрельба и начинается. Куда ж ты без меня? Пропадешь.
— Ну, поехали, — Петр надел пиджак, взял пакет с футболкой и ключи.
— А парабеллум? — Александр заправлял рубашку в брюки.
— Нет резона. Если ждут нас, так все равно упредят. А не ждут — глупо волыну таскать. Мы же не к шпане едем.
— Слушай, а она у тебя здесь, дома?
— Имею право.
— Дашь пострелять как-нибудь? Очень люблю. Я же и многоборьем ради этого, в частности, занимался.
— Постреляем. Готов? Поехали. Они спустились вниз, вышли из парадной, сели в машину и не спеша поехали в сторону Каменноостровского проспекта. На часах было около одиннадцати вечера, но ощущалось это только по тому, как опустели улицы.
Оставив машину на стоянке у фасада, Волков и Гурский пошли к главному входу. Петр шел спокойно, а Гурский поглядывал по сторонам, будто бы высматривая знакомых.
— Бессмысленно, Саша. Если здесь засада, все равно не успеем ничего. Да и пока кто-нибудь из них не дернется, ты ничего и не заметишь. А дернутся — уже поздно будет. Так что дыши ровнее.
— Дай-ка мне пакет. Ко мне пришла, пусть от меня и уйдет. Хоть так, хоть эдак. Тебе-то чего подставляться.
— Держи.
Они вошли в просторный холл, подошли к лифтам и поднялись на четвертый этаж. Вышли из кабины лифта и, пройдя по пустому коридору полтора десятка шагов, подошли к нужному номеру.
Гурский собрался.
Волков расслабился и постучал в дверь.
— Да! — ответили из-за двери.
Волков открыл дверь номера и вошел первым, Александр — за ним.
В небольшом прохладном номере их встретил молодой мужчина среднего роста, худощавый, но жилистый. Светло-русые волосы его были зачесаны назад. Голубые глаза служили не для того, чтобы что-нибудь выражать, а для того, чтобы смотреть и оценивать расстояние до собеседника, взаимное расположение относительно окон и двери и многое другое, что отметил, в свою очередь, про себя и Петр Волков, сразу распознав и оценив по достоинству в посланце Валерия Алексеевича профессионала. Увидев, что в комнату вошли двое, тот чуть переместился в пространстве и встал так, что яркий еще свет из окна стал бить Волкову в глаза, а за спиной Адашева-Гурского оказалось кресло, развернутое к нему спинкой.
— Господин Волькофф? — глядя на Петра, мужчина стандартно улыбнулся, но руки не подал.
— Петр Сергеевич.
— Менья зовут Ольгерт, — мужчина коротко кивнул, не опуская глаз.
— Вот… — просто сказал Гурский и протянул пакет.
Ольгерт взял пакет, вынул футболку, не поворачиваясь спиной к присутствующим, что можно было расценить и как вежливость тоже, расстелил ее на столе, достал из кармана прозрачный пластиковый пакетик, вытряхнул из него оторванный лоскуток, приложил его к родному месту и, взяв в руки лупу, быстро и внимательно рассмотрел место отрыва.
— О'кей, — удовлетворенно сказал он наконец, достал сотовый телефон и, набрав длинный номер, стал говорить в микрофон по-немецки.
— О'кей, — еще раз произнес он, закончив говорить по телефону, и обратился к Петру:
— Господин Волькофф дольжен знать цифра. Это так?
— Так, — ответил Петр.
— Момент. — Мужчина, умудряясь все время быть лицом к собеседникам, открыл большой чемодан, вынул из него и с металлическим стуком положил на стол небольшого размера, обтянутый натуральной желтой кожей кейс. Потом вынул из кармана портмоне, а из него — два маленьких ключика, висящих на брелоке, и протянул Волкову:
— Битге.
Петр, повернув ребристые колесики замка, набрал четыре цифры, вставил ключик, повернул его и открыл кейс. В нем ровными рядами, как раз под размер, лежали банковские упаковки долларов. Гурский отметил, что купюры — сотенные.
— Все так?
— Все так, — Волков опустил крышку, запер замок, а ключи положил в карман пиджака. — Ауф видерзейн.
— Чюс.
— До свидания, — сказал Гурский. Выходя в коридор, Петр заметил, что дверь номера, расположенного напротив, плотно закрылась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12