Металлический привкус во рту и странное сердцебиение были первыми ощущениями, которые зафиксировал его возвращающийся разум. Петр пошевелился и обнаружил, что самым постыдным образом пристегнут за правую руку к кухонной батарее.
Кухня была пуста. Дверь закрыта. Ярость попавшего в капкан дикого зверя ослепила на секунду удушающей красной волной и отхлынула, сменившись более страшным ледяным спокойствием.
Шерсть на загривке зверя стояла дыбом, глаза широко раскрыты, пасть оскалена.
Отвернув манжет брюк, Волков свободной рукой отлепил полоску «липучки», к которой был прикреплен маленький ключик, бесшумно разомкнул браслет и, освободив запястье, вернул полоску обратно за манжет.
Осторожно поднялся с пола, осмотрелся и, взяв в правую руку скалку, подошел к кухонной двери. В квартире явно кто-то был.
Скользнув в угол, Петр посмотрел на скалку и подумал: «Увидел бы кто — засмеяли».
— Эй, козлы! — сказал он громко обиженным тоном. — Вы чего творите-то?
Послышались шаги, дверь распахнулась, и кто-то самонадеянно резкий шагнул на кухню, подставив на секунду скалке бритый затылок.
— А-а!.. — жалобно вскрикнул Петр одновременно со звуком удара. Мягко закрывая дверь и подтаскивая грузное тело к батарее, он продолжал причитать:
— Не на… до!.. Зачем же нога-ами… А-а!.. Прицепив бритого бугая к болтавшимся на батарее наручникам, он увидел под распахнувшейся легкой курткой на брючном ремне мощный немецкий электрошок. «Ах ты, гад… Каской драться?»
— Ногами!.. — вскрикнул он со всхлипом, прицельно попав носком ботинка в точку позади пельменеобразного уха.
Мельком заглянув в пустую ванную и, одним взглядом окинув прихожую, шагнул к приоткрытой двери в комнату, где, стоя к нему вполоборота и ошарашено глядя на зажатый в его руке электрошок, выдвигал ящик комода парень в полосатой рубашке.
— Гутен морген! Битте, аусвайс… — улыбнулся Петр.
Парень вышел из оцепенения, гибко присел на раскоряченных ногах, задрал почти вертикально локоть согнутой левой руки и выставил чуть согнутую правую с раскрытой ладонью.
— Ну так и есть. «Смертельная борицу»… Не спуская с парня глаз, Петр медленно и мягко прошел в комнату, нехорошо оскалился и тихо сказал:
— Сынок, мы ж не на татами. Я тебя зубами рвать буду.
Моментальный переброс электрошока из правой руки в левую, треск, голубая дуга — все это, отвлекая внимание, слилось в одно движение, и в тот же самый момент страшный удар ногой в пах сломал парня пополам и отбросил к стене.
— Ипон, — констатировал Петр, вынимая из заднего кармана брюк собственные наручники. Присел на корточки, похлопал бойца по карманам свободных светлых слаксов и из одного из них вынул свой телефон.
— Ну, дружок, — сказал укоризненно, глядя в безумно выпученные глаза. — Это уж и вовсе неспортивно.
Застегнул браслет вокруг запястья правой руки, пропустил под коленкой и пристегнул к лодыжке левой ноги.
— Так, — сказал, распрямляясь, — чем дальше, тем страньше…
Он задумчиво оглядел перерытую вторично комнату, походил, заглядывая за батареи, под диван, откидывая поролоновые подушки кресел и дивана. Затем вышел в прихожую и покрутил там головой в разные стороны. Открыл дверь туалета и посмотрел за унитазом, в ванной заглянул под ванну.
Зашел на кухню.
Здоровяк, пристегнутый к батарее, был еще в ауте, но уже утробно хрюкал и ворочал башкой.
— Что, дружок, похмелье? — нежно спросил Волков и, вынув из внутреннего .кармана пиджака плоскую коробочку, вытряхнул на ладонь пригоршню очень мелких таблеток. Убрав коробочку в карман, он открыл холодильник, вынул из него початую бутылку водки и отвинтил крышку. Подойдя к потерпевшему, поставил водку на пол и, стиснув ему щеки двумя пальцами, всыпал в открывшийся рот таблетки. Потом щедро залил их водкой, вставив горлышко в пасть и держа второй рукой челюсть снизу.
— Я понима-аю, мы не хотим, — приговаривал он, удерживая мычащую и пытающуюся отплевываться голову, — мы не любим, мы, наверное, спортом занимаемся, да? Нам нельзя-я, мы только ликерчик любим сладенький и дяденьков незнакомых электричеством пырять. Ну, там, кокса дорожку-другую, и больше ни-ни.
Через несколько секунд клиент затих, тяжело посапывая и так и не открыв глаза.
— Вот и хорошо, маленький, вот и славно, — Петр ласково гладил его по бритой башке. — Будем баиньки. А дяденьков трогать не будем. Иные-то дяденьки и головку отшибить могут совсем, да? А так — она у нас есть, мы ей кушенькать будем. И вспоминать: что такое с нами случилось и как маму зовут.
Взяв бутылку, он прошел в комнату и проделал ту же процедуру со вторым.
Вернувшись на кухню, открыл дверцу мойки и вытащил оттуда помойное ведро.
На самом верху, среди яичной скорлупы и окурков, Волков увидел комочек белой тряпки. Осторожно взял в руки, встряхнул и расправил. Это была полоска белой хлопковой ткани шириной сантиметра два и длиной сантиметров шесть с характерно подрубленным краешком. Оглядевшись, он взял с буфета бумажную салфетку, аккуратно завернул в нее клочок футболки и положил в карман.
Ведро вернул на место.
Оставалось последнее — попросить, так сказать, провожающих на выход.
Петр достал сигарету, динькнул «Зиппой», затянулся и почувствовал, как зверь, утолив первый голод, по-щенячьи катается, выгибая спину, и болтает в воздухе лапами.
Он прищурился, погасил сигарету и, собрав свои и чужие браслеты, отстегнул у бугая от брючного ремня чехол электрошока, вставил машинку в чехол и опустил в карман.
Потом, натужно крякая, взвалил бугая на плечи и, спустившись на половину лестничного пролета, усадил, привалив спиной к окну, на широченный лестничный подоконник. Так же вынес и усадил второго.
Еще раз осмотрел квартиру, прихватил из кухни водочную бутылку с оставшимся на донышке глотком, нетронутую бутылку пива из холодильника и еще пару пустых пивных бутылок.
Запер дверь, спустился и расставил на подоконнике бутылки в соответствии с мизансценой.
Затем расстегнул на бритом штаны, перевернув, уложил его на пузо и спустил до колен брюки вместе с трусами. Второго — усадил на пол, в самый угол, предварительно тоже спустив штаны. Подумав, открыл пиво, вылил половину на причинное место сидящего на полу, а бутылку с остатками вставил в руку. Теперь тот сидел в луже желтоватой, чуть пенистой жидкости.
Вдруг что-то привлекло внимание Петра, он вгляделся — предмет, который беломраморные античные статуи не прикрывают фиговым листом, уже начал чернеть, но на нем еще явственно проступала татуировка: «хам».
— Вот ведь… — сказал сам себе Волков. Потом, отступив на пару шагов и глядя на композицию с режиссерским прищуром, произнес:
— Вообще-то не верю, но… может быть, может быть.
Опустившись еще на половину лестничного пролета, он позвонил в первую попавшуюся квартиру.
— Кто? — послышалось из-за двери.
— Вы что себе позволяете? — Петр вкрадчиво говорил спокойным глубоким баритоном, придав, однако, ему немного металла в обертонах, чтобы имитировать принадлежность оного как минимум депутату Петросовета. — Это вам сколько ж можно? Пьянки-гулянки, понимаешь, всякие до утра, соседи жалуются, а тут — вообще… Вы только посмотрите' Нет, вы только посмотрите! Как хотите, а будем выселять. Просто будем вы-се-лять! Езжайте в свой Израиль… — неожиданно для самого себя почему-то добавил он, удивился и, пожав плечами, спокойно пошел вниз.
Он уже не видел, как, пощелкав замками, на площадку выглянул седой мужик лет шестидесяти пяти в невесть как сохранившейся до наших дней полосатой пижаме, покрутил головой и вдруг, ошалело уставившись наверх, охнул:
О-Ё-…бт!.. Мать твою… — и заорал дурным голосом в глубь квартиры: — Валентина! Вызывай милицию, на хер!.."
— И это правильно, — отметил Волков, вздрогнув от гулкого эха и выходя из парадной. — Не в Америке живем.
Жаркий июньский день уплывал куда-то на запад, чтобы там, в иных пространствах, мучить невыносимой жарой уже иные народы и государства. Санкт-Петербург, следуя своему обыкновению в пору белых ночей, погружался в день прохладный, несущий свою собственную реальность.
Петр Волков вернулся домой и застал друга сидящим у телевизора. Тот напряженно всматривался в экран, который раз перематывал видеокассету назад и пытался остановить на одном каком-то месте.
Из динамиков, без всякой музыкальной фонограммы, на всю квартиру задыхалась и чмокала, стонала и охала порнуха.
— Ходы записываешь?
— Подожди, Петя, подожди…— Гурскому удалось наконец поймать тот самый кадр. — Вот! Смотри.
На экране двое юношей, скорее даже подростков, весьма витиевато пользовали невероятно сексапильную блондинку, которая вся, вплоть до маски на лице, была упакована в черные кожаные секс-причиндалы.
— Ну и что?
— Видишь, здесь он немножко повернулся…
— Совсем охренел?
— Да я не про то. Лицо видишь?
— Ну… он вполоборота…
— А они нигде лицом в камеру не смотрят. Только вот в этом месте на пару секунд. И только вот этот парень. Там еще девка есть, она сейчас в кресле сидит и мастурбирует, тоже вроде малолетка, так ее вообще только со спины в самом начале показали, еще одетую. Потом, когда раздевалась, тоже со спины. А теперь — все что угодно, кроме личика. У них тут сюжет такой, вроде как школьники к учительнице домой пришли на дополнительные занятия. Вот она их и учит…
— Она же сама в своих причинных местах совершенно запуталась. Учит она их…
— Ханжа.
— А ты всегда с собой порнуху таскаешь?
— Я? Так это же твоя кассета. А ты как бы не в курсе?
— Отродясь не было.
— Вон там лежала, вместе со всеми, только на ней ничего не написано. Я поэтому и взял, дай, думаю, взгляну, что там.
— Все страньше и страньше… Может, оставил кто-нибудь? Разные у меня люди бывают время от времени. Я уезжал на пару недель, так здесь приятель начальника моего жил. Дай-ка взгляну, что за кассета. Точно не моя.
— Стой, стой. Я этого парня знаю, кажется. Где-то я его видел… Собственно, а где? А у Невельского в детдоме я его и видел! Точно. Только вот какой-то он здесь не совсем такой.
— Так, может, не он?
— Да точно он. Только помладше выглядит, поэтому я его не сразу и узнал. Они же в этом возрасте каждые полгода меняются. Вот оно, оказывается, как. Педагог ты наш, Песталоцци Макаренков… А можно узнать, где приятель твоего начальника эту кассету взял?
— Порнуха с малолетками на каждом углу продается. А он от жены скрывался, ну и… И вообще, может, это не он оставил.
— Может быть, может быть…
— А парень в самоволке где угодно мог оказаться совершенно самостоятельно.
— Мог, мог. Как же его зовут… Александр выключил телевизор и повернулся лицом к Волкову.
— Ну и как? Вообще?.. — он покрутил в воздухе растопыренной ладонью.
— Да так, — пожал плечами Петр, выходя из гостиной, — пошли на кухню. Ты мне вот чего скажи — у тебя есть друзья какие-нибудь, скукой там, однообразием жизни утомленные? — говорил он, вынимая из пакета всякую еду. Что-то засовывал в холодильник, что-то оставлял на столе для ужина. — Ну, которым приключений на свою жопу не хватает?
— Таких нет.
— Жалко.
— Петь, давай по маленькой для аппетита, а?
— Давай, — Волков достал из холодильника бутылку «Абсолюта» и налил в две рюмочки.
— Петя, признайся честно, ты — новый русский?
— А что, хорошая водка…
— Да не о том я. — И Гурский с демонстративным недоумением уставился на крохотные рюмки.
— М-да, что-то я совсем… — Петр потер переносицу, достал два больших стакана толстого стекла и плеснул в каждый граммов по сто. Александр взял маленькую рюмочку и перелил в свой стакан, вторую — другу.
— За победу?
— За нашу победу.
— Так что ты про друзей-то, скукой замученных, говорил?
— Так нет же их у тебя. А так бы сдал им свою квартирку на неделю. Больше, я думаю, не надо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12