И сразу внес конкретное предложение, подкупающее своей живой простотой.
— А он имел на это право?
— На что?
— Наследовать.
— Ну-у… — Волков пожал плечами, — по-всякому на этот вопрос можно взглянуть. Можно так, а можно и эдак. В том-то все и дело. Поэтому Заславский к нам и стукнулся. Тем более что предложение, с которым Чика нарисовался, как бы это сказать… в общем… грубо говоря, но мягко выражаясь — полная херня.
— А что так?
— Старичков, дескать, одиноких мы с вами будем опекать. И старушек. Они нам свое жилье отпишут, а мы им за это — полный пансион на оставшиеся им дни, а потом похороны за счет фирмы.
— А дней, оставшихся после того, как они свое жилье на фирму отпишут, не больше недели получится, — кивнул Гурский.
— Может, и меньше. Отморозок, одно слово.
— Так эту тему вроде проехали давно. Ее же и в газетах, и по телевизору как только не обсасывали. Дураков-то нет уже.
— Син дуда, — кивнул Адашев-Гурский и выпил водку.
— Что-то Авдрюхи долго нет. Он там не заснул на горшке, как считаешь? — Волков поставил рюмку.
— Так, а… что-то я не понял, в чем подстава? Ты-то каким боком?
— А вот тут-то вся ерунда и начинается. Короче… я тебе буквально в двух словах, тошно мне все это мусолить. В общем, Дед мне эту канитель сунул и поехал на летучих рыбок смотреть. Я в суть дела вникать начал, .а тут наш Вадик и крякнул.
— Заславский?
— Ну да. Для меня, естественно, его смерть — еще одна головная боль, дополнительная. Что да как — это ведь тоже выяснить надо, .если уж я туда сунулся. Ну хотя бы чтоб Деду связно изложить суть дела. А там уж пусть он сам решает. Логично?
— Вполне.
— Ну вот. Я-на фирму. Там говорят, что врачи после вскрытия констатировали инфаркт. Он, дескать, за рулем сидел, а тут — бац! — сердце. Он и помер. А потом, мертвый уже, с дороги и вылетел.
— Бывает.
— Бывает, согласен. Но ехал он не один. С женой ехал.
— Разбилась?
— Нет, жива. Даже не сломала ничего, хоть машина через крышу кувырнулась. Я-к ней. «Как, — спрашиваю, — дело было?» — «Да так, — отвечает, — все и было. Я, когда из машины выбралась, „скорую“ вызвала. Врачи вместе с милицией приехали. Ну и… несчастный случай. Как выяснилось». — «А он что, — спрашиваю, — больной был? Сердечник?» А она говорит: «Уж и не знаю даже. В больницах не лежал, но на сердце жаловался. Вот и в тот вечер тоже». Ну… меня сомнение взяло. Я же с ним общался — молодой мужик, за тридцатник где-то, с виду здоровый, крепкий. И вдруг, ни с того ни с сего, нате вам, инфаркт. А она и говорит: «Вы, если сомневаетесь, хоть у кого спросите. Он вообще в последнее время валидол с собой носил постоянно. И в ресторане ему нехорошо было. Сестра может подтвердить». — «Чья, — говорю, — сестра?» — «Моя, — отвечает. — Мы в тот. вечер вместе в ресторане были». — «А можно, — спрашиваю, — поговорить с ней?» — «Конечно, — говорит. — Почему нет?» Дала мне телефон, адрес. Созвонился я тем же вечером с ее сестрой, подъезжаю к ней домой, звоню в дверь, она мне открывает, и я чувствую — крыша у меня едет!
— А что так?
— Да они двойняшки, оказывается! Как две капли просто. Единственное, что та в платье была, а эта в халатике. Я опу-пел. Ну… слово за слово — я спрашиваю, она отвечает, коньяком меня угощает. А потом… — Петр достал сигарету, прикурил, глубоко затянулся и выпустил дым через нос.
— Что?
— А потом, Саня, она на меня и кидается, аки фурия…
— Как это?
— Да так. Ногтищами своими чуть глаз —мне не выдрала! И главное… был бы мужик — в репу выписал и успокоил. А тут ведь барышня… Я ее обхватил, руки держу-а она орет, вырывается! — на диван завалил и… как-то утихомирить пытаюсь. «Ты чего, — говорю, — офонарела?!» А сам думаю: «Может, припадочная? Чего делать-то, вырубать?»
— Ну и?..
— Ну что… побарахтались мы с ней, я ее придавил, она потрепыхалась-потрепыха-лась, а потом совершенно спокойно так и говорит: «Ну все, все. Слезай давай…» Я ей: «Все? Успокоилась?» А она: «Все нормально, пусти». Я отпустил. Она встает, халатик поправляет и говорит: «Вы извините, у меня бывает, не обижайтесь…» Я плюнул и ушел. Ну и вот… — Петр раздавил в пепельнице недокуренную сигарету, — а на следующий день прихожу я к нам в контору, меня сразу Борман к себе вызывает и говорит: «Все, Волков, ку-ку! Я давно знал, что с тобой в конце концов именно вот таким чем-нибудь дело закончится. Давай-ка ты вали отсюда, пока ветер без сучков, да еще скажи „спасибо“, что на тебя в менты заяву не подали. Я уговорил. Чтобы позору на нас не было. Короче, давай проваливай, а Деда я сам все объясню».
Я стою, глазами, как дурак, хлопаю и, натурально, понять ничего не могу.
— Что это ты там ему такое объяснишь? — говорю.
— Что? — спрашивает. — А вот это вот самое. Эти вот твои геройские художества. — Встает, берет со стола кассету, вставляет в видик и включает. Я смотрю, а та-а-ам… — Волков прикрыл глаза.
— Что?
— Вижу я там, как сижу у этой куклы в доме, коньяк пью, а потом хватаю ее и на койку заваливаю. А она вроде как отбивается. А? Вот такое вот кино… без звукового, правда, сопровождения.
— Занятно.
— Дальше еще веселее. Оказывается, это жена Заславского приволокла утром кассету и заявила, что я ее изнасиловать пытался. Не сестру — заметь! — а именно ее, представляешь?
— А зачем, не объяснила?
— Что «зачем»?
— Зачем ее насиловать-то? — удивленно вскинул брови Адашев-Гурский. — Не царское это дело. Тайский массаж, фелацио… ну, пылкая влюбленность, на самый крайний случай, а-акрашенная, так сказать, плотским вожделением предмета, это еще туда-сюда. А так… — Он пожал плечами. — Чушь это все. Нет в ее обвинении правдоподобия. Так можно заявить, что ты у нее кастрюлю холодных макарон на кухне съел. Тайком.
— Это мы с тобой так рассуждаем.
— Нормально рассуждаем. — Гурский выпил рюмку водки и потянулся к закуске. — А как еще можно рассуждать?
— А она рассуждает по-другому. Она же до замужества вместе с сестрой-двойняшкой в парном стриптизе выступала, в ночном клубе. И все вокруг слюни пускали, за бабки. В ее представлении все мужики — козлы, и им от нее только одного и надо. Причем немедленно, как только они ее увидят. Понимаешь? Она всю свою жизнь крутилась среди… короче, это же совсем другая порода людей. Они ж, как зверьки, что ли… у них все иначе. И они считают, что вот это-то как раз и есть нормально. Что у всех остальных такой же взгляд на вещи.
— А муж?
— А что муж? Он ее, между прочим, именно в этом клубе впервые и увидел. И тут же запал. Душой и телом.
— Ну хорошо, и зачем ей это нужно?
— Замуж за него?
— Да нет, это понятно. Зачем ей на тебя-то поклеп возводить?
— Ну-у… муж ласты склеил, фирма ей осталась, как наследнице всего его имущества, так?
— Допустим.
— Заславский хотел с нами договор заключить, чтобы от бандитской крыши уйти и жить спокойно, нормально работать. Он помер, но мы-то остались? И бумаги кой-какие, которые он с нами подписал, тоже остались. И вот приходит она к нам с этой кассетой и говорит: «А идите-ка вы, ребята, с этой вот такой вот вашей охраной… лесом. И жуйте вы, все вместе, шишки». Имеет право?
— Вполне.
— Ну вот. Так она и сделала.
— А если просто прийти и спокойно от услуг ваших отказаться? Безо всякого цирка?
— Можно. Только тогда вопрос возникает: «Почему?» При сегодняшнем раскладе если не под нас, значит, под Чику фирме ложиться придется. Муж-то ее не просто так к нам пришел. Он же нам все выложил.
— Да. Не нужны, выходит, ей ваши вопросы.
— Ну да. Пришла, кассету сунула и дверью хлопнула. И все.
— Выходит, лично ей бандиты милее.
— Наверно. Черт ее знает.
— Ну ладно, допустим. А этот-то, Борман твой, он что, совсем придурок? Он ей поверил?
— Видишь ли… поверил не поверил, не в том дело.
— А в чем?
— Ну… во-первых, в клиентуре Бюро наше, в общем-то, нужды не испытывает. Работы хватает. Одним больше, одним меньше — не существенно. Кто нам этот Заславский, сват-брат? Чего за его жену переживать, если она под бандитов лечь хочет? Вольному воля. А во-вторых, я же тебе говорил, что… ну нету у нас с Борманом взаимопонимания и обоюдной любви. А тут у него вдруг такой повод меня сха-вать подвернулся. И Деда рядом нет. Ну? Это ж такой подарок судьбы! Ведь если по строгой логике вещей рассуждать, отнеси она эту кассету в менты, да накатай заяву… это же тогда не только мне, это же всей нашей конторе во главе с Дедом такую кучу дерьма разгребать, могут и вообще прикрыть вашу лавчонку.
— Эт-та вряд ли. Дед, он все ж таки…
— Что?
— Видишь ли… тех, кто его контору прикрыть имеет право, ну-у… чисто-юридически… понимаешь…
— Что?
— Короче, в случае чего, стоит ему только пальцем шевельнуть и… в общем, он их сам прикроет в один момент. Всех вместе и каждого по отдельности. Да так прикроет, что… после этого случайные знакомые их соседей лет десять по ночам от кошмаров вскрикивать будут.
— Иди ты?
— Вот так.
— А он из каких будет? С Лаврентием Палычем, случайно, дружбу не водил?
— Нет, Саша, не водил. А вот его учителя расстрелять Лаврентий хотел. Это было.
— И что?
— Не получилось.
— Как это? Чтобы Берия кого-то расстрелять хотел, и у него не получилось? Так не бывает. Не могло так быть.
— Было, — кивнул Волков.
— Что ж за учитель такой у твоего Деда был? И чему это он его, спрашивается, учил?
— Да, собственно, профессии и учил. И звали его Илья Григорич. По фамилии — Старинов. Он вообще-то жив еще. К нему за наукой до сих пор такие люди с поклоном ходят, что… только он не всех принимает.
— А Деда твоего принимает? . — А Деда принимает.
— Вот ведь, надо же. А чего же он в Москве-то не живет?
— Кто?
— Дед.
— А зачем?
— Ну как… командовал бы там… ну я не знаю… чисто ка-анкретно ходом курантов, например, что на Спасской башне тикают. Представляешь? Сколько скажет — столько и прокукарекают. Все бы в его руках было — кому когда чего начинать, а кому вроде бы и это… типа, что, мол… пора бы уже и заканчивать. Время, дескать, твое вышло. Па-а-ашел спать, пока в рыло не схлопотал! А?
— Так, видишь ли, Саша… понял я, конечно, твою ловкую иносказательную аллегорию, но ведь вовсе не обязательно для этого в Москве жить. Даже и наоборот.
— Наоборот?
— Ну конечно. В том-то и дело. Куранты курантами, но ведь еще и другие механизмы имеются. Дистанционного, тэс-скать, управления. И вообще, он питерский, как ты да я. Ты бы в другом городе жить смог бы? Чтобы с тоски не сдохнуть?
— Старинов… кто такой, почему не знаю?
— Ну и о чем с тобой тогда разговаривать? И кто ты после этого?
— А кто я после этого?
— Мудак ты, ваш бродь, после этого.
— Н-ну… на тако-ое ва-аше заявле-е-ние, — склонившись над столом нараспев произнес Адашев-Гурский, — я бы должен, был, навер-рное, ответить р-разве что левор-рвер-рной пу-у-улей!
— Короче, пойди она с этой самой кассетой в менты и накатай на меня заяву, отмываться Деду все равно придется. Вот Борманюга все это прикинул и заявил:
«Давай-ка, сдавай волыну, тачку и удостоверение. И дуй отсюда крупными скачками. Чтоб духу твоего здесь больше не было!»
— А ты?
— А что я? Мне что, оправдываться перед ним прикажешь? — вскинул глаза Волков. — Ну, ключи от машины я на стол бросил, а уж ксиву и ствол… это уж извиняй! Вот он у меня, — Петр приподнял левую руку и похлопал себя под мышкой, — я его только Деду верну.
— Значит, оправдаться все-таки надеешься.
— Да не буду я оправдываться. Подстава, она подстава и есть. И если одного моего простого честного слова для разрешения всей этой непонятки недостаточно, то… уж тогда извиняйте, господа товарищи, вам дальше жить. Но без меня. В общем, если будет у Деда желание вникнуть в суть вопроса — хорошо, а не будет… н-н-ну и не будет. Не в последний же раз на свете-то живем. Ну на самом-то деле. А? Сань, ну разве не логично? О, а во-о-от и Андрей Иваныч! С облегчением организма я вас поздравляю.
— Благодарствуйте, — Андрей отодвинул стул и, чуть покачнувшись, уселся к столу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
— А он имел на это право?
— На что?
— Наследовать.
— Ну-у… — Волков пожал плечами, — по-всякому на этот вопрос можно взглянуть. Можно так, а можно и эдак. В том-то все и дело. Поэтому Заславский к нам и стукнулся. Тем более что предложение, с которым Чика нарисовался, как бы это сказать… в общем… грубо говоря, но мягко выражаясь — полная херня.
— А что так?
— Старичков, дескать, одиноких мы с вами будем опекать. И старушек. Они нам свое жилье отпишут, а мы им за это — полный пансион на оставшиеся им дни, а потом похороны за счет фирмы.
— А дней, оставшихся после того, как они свое жилье на фирму отпишут, не больше недели получится, — кивнул Гурский.
— Может, и меньше. Отморозок, одно слово.
— Так эту тему вроде проехали давно. Ее же и в газетах, и по телевизору как только не обсасывали. Дураков-то нет уже.
— Син дуда, — кивнул Адашев-Гурский и выпил водку.
— Что-то Авдрюхи долго нет. Он там не заснул на горшке, как считаешь? — Волков поставил рюмку.
— Так, а… что-то я не понял, в чем подстава? Ты-то каким боком?
— А вот тут-то вся ерунда и начинается. Короче… я тебе буквально в двух словах, тошно мне все это мусолить. В общем, Дед мне эту канитель сунул и поехал на летучих рыбок смотреть. Я в суть дела вникать начал, .а тут наш Вадик и крякнул.
— Заславский?
— Ну да. Для меня, естественно, его смерть — еще одна головная боль, дополнительная. Что да как — это ведь тоже выяснить надо, .если уж я туда сунулся. Ну хотя бы чтоб Деду связно изложить суть дела. А там уж пусть он сам решает. Логично?
— Вполне.
— Ну вот. Я-на фирму. Там говорят, что врачи после вскрытия констатировали инфаркт. Он, дескать, за рулем сидел, а тут — бац! — сердце. Он и помер. А потом, мертвый уже, с дороги и вылетел.
— Бывает.
— Бывает, согласен. Но ехал он не один. С женой ехал.
— Разбилась?
— Нет, жива. Даже не сломала ничего, хоть машина через крышу кувырнулась. Я-к ней. «Как, — спрашиваю, — дело было?» — «Да так, — отвечает, — все и было. Я, когда из машины выбралась, „скорую“ вызвала. Врачи вместе с милицией приехали. Ну и… несчастный случай. Как выяснилось». — «А он что, — спрашиваю, — больной был? Сердечник?» А она говорит: «Уж и не знаю даже. В больницах не лежал, но на сердце жаловался. Вот и в тот вечер тоже». Ну… меня сомнение взяло. Я же с ним общался — молодой мужик, за тридцатник где-то, с виду здоровый, крепкий. И вдруг, ни с того ни с сего, нате вам, инфаркт. А она и говорит: «Вы, если сомневаетесь, хоть у кого спросите. Он вообще в последнее время валидол с собой носил постоянно. И в ресторане ему нехорошо было. Сестра может подтвердить». — «Чья, — говорю, — сестра?» — «Моя, — отвечает. — Мы в тот. вечер вместе в ресторане были». — «А можно, — спрашиваю, — поговорить с ней?» — «Конечно, — говорит. — Почему нет?» Дала мне телефон, адрес. Созвонился я тем же вечером с ее сестрой, подъезжаю к ней домой, звоню в дверь, она мне открывает, и я чувствую — крыша у меня едет!
— А что так?
— Да они двойняшки, оказывается! Как две капли просто. Единственное, что та в платье была, а эта в халатике. Я опу-пел. Ну… слово за слово — я спрашиваю, она отвечает, коньяком меня угощает. А потом… — Петр достал сигарету, прикурил, глубоко затянулся и выпустил дым через нос.
— Что?
— А потом, Саня, она на меня и кидается, аки фурия…
— Как это?
— Да так. Ногтищами своими чуть глаз —мне не выдрала! И главное… был бы мужик — в репу выписал и успокоил. А тут ведь барышня… Я ее обхватил, руки держу-а она орет, вырывается! — на диван завалил и… как-то утихомирить пытаюсь. «Ты чего, — говорю, — офонарела?!» А сам думаю: «Может, припадочная? Чего делать-то, вырубать?»
— Ну и?..
— Ну что… побарахтались мы с ней, я ее придавил, она потрепыхалась-потрепыха-лась, а потом совершенно спокойно так и говорит: «Ну все, все. Слезай давай…» Я ей: «Все? Успокоилась?» А она: «Все нормально, пусти». Я отпустил. Она встает, халатик поправляет и говорит: «Вы извините, у меня бывает, не обижайтесь…» Я плюнул и ушел. Ну и вот… — Петр раздавил в пепельнице недокуренную сигарету, — а на следующий день прихожу я к нам в контору, меня сразу Борман к себе вызывает и говорит: «Все, Волков, ку-ку! Я давно знал, что с тобой в конце концов именно вот таким чем-нибудь дело закончится. Давай-ка ты вали отсюда, пока ветер без сучков, да еще скажи „спасибо“, что на тебя в менты заяву не подали. Я уговорил. Чтобы позору на нас не было. Короче, давай проваливай, а Деда я сам все объясню».
Я стою, глазами, как дурак, хлопаю и, натурально, понять ничего не могу.
— Что это ты там ему такое объяснишь? — говорю.
— Что? — спрашивает. — А вот это вот самое. Эти вот твои геройские художества. — Встает, берет со стола кассету, вставляет в видик и включает. Я смотрю, а та-а-ам… — Волков прикрыл глаза.
— Что?
— Вижу я там, как сижу у этой куклы в доме, коньяк пью, а потом хватаю ее и на койку заваливаю. А она вроде как отбивается. А? Вот такое вот кино… без звукового, правда, сопровождения.
— Занятно.
— Дальше еще веселее. Оказывается, это жена Заславского приволокла утром кассету и заявила, что я ее изнасиловать пытался. Не сестру — заметь! — а именно ее, представляешь?
— А зачем, не объяснила?
— Что «зачем»?
— Зачем ее насиловать-то? — удивленно вскинул брови Адашев-Гурский. — Не царское это дело. Тайский массаж, фелацио… ну, пылкая влюбленность, на самый крайний случай, а-акрашенная, так сказать, плотским вожделением предмета, это еще туда-сюда. А так… — Он пожал плечами. — Чушь это все. Нет в ее обвинении правдоподобия. Так можно заявить, что ты у нее кастрюлю холодных макарон на кухне съел. Тайком.
— Это мы с тобой так рассуждаем.
— Нормально рассуждаем. — Гурский выпил рюмку водки и потянулся к закуске. — А как еще можно рассуждать?
— А она рассуждает по-другому. Она же до замужества вместе с сестрой-двойняшкой в парном стриптизе выступала, в ночном клубе. И все вокруг слюни пускали, за бабки. В ее представлении все мужики — козлы, и им от нее только одного и надо. Причем немедленно, как только они ее увидят. Понимаешь? Она всю свою жизнь крутилась среди… короче, это же совсем другая порода людей. Они ж, как зверьки, что ли… у них все иначе. И они считают, что вот это-то как раз и есть нормально. Что у всех остальных такой же взгляд на вещи.
— А муж?
— А что муж? Он ее, между прочим, именно в этом клубе впервые и увидел. И тут же запал. Душой и телом.
— Ну хорошо, и зачем ей это нужно?
— Замуж за него?
— Да нет, это понятно. Зачем ей на тебя-то поклеп возводить?
— Ну-у… муж ласты склеил, фирма ей осталась, как наследнице всего его имущества, так?
— Допустим.
— Заславский хотел с нами договор заключить, чтобы от бандитской крыши уйти и жить спокойно, нормально работать. Он помер, но мы-то остались? И бумаги кой-какие, которые он с нами подписал, тоже остались. И вот приходит она к нам с этой кассетой и говорит: «А идите-ка вы, ребята, с этой вот такой вот вашей охраной… лесом. И жуйте вы, все вместе, шишки». Имеет право?
— Вполне.
— Ну вот. Так она и сделала.
— А если просто прийти и спокойно от услуг ваших отказаться? Безо всякого цирка?
— Можно. Только тогда вопрос возникает: «Почему?» При сегодняшнем раскладе если не под нас, значит, под Чику фирме ложиться придется. Муж-то ее не просто так к нам пришел. Он же нам все выложил.
— Да. Не нужны, выходит, ей ваши вопросы.
— Ну да. Пришла, кассету сунула и дверью хлопнула. И все.
— Выходит, лично ей бандиты милее.
— Наверно. Черт ее знает.
— Ну ладно, допустим. А этот-то, Борман твой, он что, совсем придурок? Он ей поверил?
— Видишь ли… поверил не поверил, не в том дело.
— А в чем?
— Ну… во-первых, в клиентуре Бюро наше, в общем-то, нужды не испытывает. Работы хватает. Одним больше, одним меньше — не существенно. Кто нам этот Заславский, сват-брат? Чего за его жену переживать, если она под бандитов лечь хочет? Вольному воля. А во-вторых, я же тебе говорил, что… ну нету у нас с Борманом взаимопонимания и обоюдной любви. А тут у него вдруг такой повод меня сха-вать подвернулся. И Деда рядом нет. Ну? Это ж такой подарок судьбы! Ведь если по строгой логике вещей рассуждать, отнеси она эту кассету в менты, да накатай заяву… это же тогда не только мне, это же всей нашей конторе во главе с Дедом такую кучу дерьма разгребать, могут и вообще прикрыть вашу лавчонку.
— Эт-та вряд ли. Дед, он все ж таки…
— Что?
— Видишь ли… тех, кто его контору прикрыть имеет право, ну-у… чисто-юридически… понимаешь…
— Что?
— Короче, в случае чего, стоит ему только пальцем шевельнуть и… в общем, он их сам прикроет в один момент. Всех вместе и каждого по отдельности. Да так прикроет, что… после этого случайные знакомые их соседей лет десять по ночам от кошмаров вскрикивать будут.
— Иди ты?
— Вот так.
— А он из каких будет? С Лаврентием Палычем, случайно, дружбу не водил?
— Нет, Саша, не водил. А вот его учителя расстрелять Лаврентий хотел. Это было.
— И что?
— Не получилось.
— Как это? Чтобы Берия кого-то расстрелять хотел, и у него не получилось? Так не бывает. Не могло так быть.
— Было, — кивнул Волков.
— Что ж за учитель такой у твоего Деда был? И чему это он его, спрашивается, учил?
— Да, собственно, профессии и учил. И звали его Илья Григорич. По фамилии — Старинов. Он вообще-то жив еще. К нему за наукой до сих пор такие люди с поклоном ходят, что… только он не всех принимает.
— А Деда твоего принимает? . — А Деда принимает.
— Вот ведь, надо же. А чего же он в Москве-то не живет?
— Кто?
— Дед.
— А зачем?
— Ну как… командовал бы там… ну я не знаю… чисто ка-анкретно ходом курантов, например, что на Спасской башне тикают. Представляешь? Сколько скажет — столько и прокукарекают. Все бы в его руках было — кому когда чего начинать, а кому вроде бы и это… типа, что, мол… пора бы уже и заканчивать. Время, дескать, твое вышло. Па-а-ашел спать, пока в рыло не схлопотал! А?
— Так, видишь ли, Саша… понял я, конечно, твою ловкую иносказательную аллегорию, но ведь вовсе не обязательно для этого в Москве жить. Даже и наоборот.
— Наоборот?
— Ну конечно. В том-то и дело. Куранты курантами, но ведь еще и другие механизмы имеются. Дистанционного, тэс-скать, управления. И вообще, он питерский, как ты да я. Ты бы в другом городе жить смог бы? Чтобы с тоски не сдохнуть?
— Старинов… кто такой, почему не знаю?
— Ну и о чем с тобой тогда разговаривать? И кто ты после этого?
— А кто я после этого?
— Мудак ты, ваш бродь, после этого.
— Н-ну… на тако-ое ва-аше заявле-е-ние, — склонившись над столом нараспев произнес Адашев-Гурский, — я бы должен, был, навер-рное, ответить р-разве что левор-рвер-рной пу-у-улей!
— Короче, пойди она с этой самой кассетой в менты и накатай на меня заяву, отмываться Деду все равно придется. Вот Борманюга все это прикинул и заявил:
«Давай-ка, сдавай волыну, тачку и удостоверение. И дуй отсюда крупными скачками. Чтоб духу твоего здесь больше не было!»
— А ты?
— А что я? Мне что, оправдываться перед ним прикажешь? — вскинул глаза Волков. — Ну, ключи от машины я на стол бросил, а уж ксиву и ствол… это уж извиняй! Вот он у меня, — Петр приподнял левую руку и похлопал себя под мышкой, — я его только Деду верну.
— Значит, оправдаться все-таки надеешься.
— Да не буду я оправдываться. Подстава, она подстава и есть. И если одного моего простого честного слова для разрешения всей этой непонятки недостаточно, то… уж тогда извиняйте, господа товарищи, вам дальше жить. Но без меня. В общем, если будет у Деда желание вникнуть в суть вопроса — хорошо, а не будет… н-н-ну и не будет. Не в последний же раз на свете-то живем. Ну на самом-то деле. А? Сань, ну разве не логично? О, а во-о-от и Андрей Иваныч! С облегчением организма я вас поздравляю.
— Благодарствуйте, — Андрей отодвинул стул и, чуть покачнувшись, уселся к столу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17