К тому же всегда можно попытаться выдать черное за белое или выразить недоумение — не правда ли, обычно так и делают, если только представляется возможность? А кроме того, сами военные давно уже продали все свои секреты другим странам. Так что не это беспокоило власти. Больше всего их волновал вопрос: кто будет шпионить за населением?
Йенсен бесстрастно смотрел в окно. Снег прекратился, снова пошел мелкий дождь.
— И тогда необходимость решили выдать за благородный поступок — всеми презираемую службу безопасности упразднили, а составленные с таким трудом секретные документы — сожгли. Но перед тем как сжечь архивы, а помещения, в которых они хранились, переоборудовать в залы для пинг-понга, все списки аккуратнейшим образом сфотографировали и отослали в Министерство юстиции, где они были поручены заботам мелких чиновников. Видите, как все просто!
— Что странного вы заметили в поведении жены вашего друга? — прервал Йенсен его тираду.
Выражение лица больного изменилось. Кинув на Йенсена взгляд, полный боли, он коротко бросил:
— Она умерла.
— Именно это вы имели в виду?
— Нет. Я упомянул о ней в качестве примера. Люди будто взбесились. И это относится не только к тем, кто бросал в нас камнями и бутылками, давил машинами детские коляски или в истерике нападал на нас, как директор банка и его выжившая из ума жена, но и к тем, кого мы знали и с кем были связаны по работе или союзу. Жена моего друга… она внезапно начала вести себя очень странно.
— То есть?
— Чтобы вам стало понятнее, я попытаюсь рассказать о ней подробнее. Я знал ее и ее мужа очень хорошо, почти так же, как самого себя.
Он наморщил лоб.
— Это была спокойная разумная женщина. Разве только излишне застенчивая, но это, видимо, объяснялось тем, что ее характеру совершенно не свойственна импульсивность. Она всегда долго взвешивала, прежде чем решалась на какой-нибудь поступок, и это ее качество очень всем нам помогало. Благодаря своей выдержке и хладнокровию она сумела удержаться в Министерстве юстиции. Ей казалось, что когда-нибудь нам это пригодится.
— Я попросил бы вас ближе к делу.
— Если вы не узнаете всех сопутствующих обстоятельств, вам трудно будет понять суть происшедшего.
— Продолжайте.
— Как и на всех нас, окружающая среда наложила на нее неизгладимый отпечаток.
— Что вы имеете в виду?
— Духовную сторону жизни. Это вообще характерно для нашего общества, а в отношении человека, с детства лишенного непосредственности и эмоций, результат усугубляется.
— Не совсем уловил вашу мысль.
— Я говорю о полном отсутствии чувственности. У людей атрофировано половое влечение. Чем иным, по-вашему, объясняется столь низкая рождаемость в стране?
— Но ведь ваша приятельница была замужем.
— Исключительно из практических соображений.
Йенсен промолчал.
— Да, она принадлежала к числу именно таких людей. Но где-то в сентябре или в начале октября мы заметили, что ее характер изменился.
— В чем это сказывалось?
— Она стала более вспыльчивой, раздражительной. Казалось, что-то ее беспокоит.
— И это все?
— Нет. Как-то мы трое работали в помещении союза. Я хорошо помню, что это было после столкновений 10 октября, так как мы обсуждали события дня. Нам казалось, что сейчас следует воздержаться от демонстраций.
— Почему?
— Да потому, что при этом люди подвергались опасности. Многие получили ранения. Большинство же вообще было напугано дикими сценами и пассивностью полиции. И действительно, после этого состоялась всего одна демонстрация.
Он замолчал, посмотрел глубоко запавшими глазами на Йенсена и тихо добавил:
— 2 ноября.
— К этому мы еще вернемся. Вы не досказали, что произошло в тот вечер.
— Мой друг приводил в порядок плакаты и лозунги, порванные во время стычек, а я с его женой работал на ротаторе. У нас кончилась бумага, и он отправился в ближайший писчебумажный магазин. Мы знали, что это займет у него минут двадцать. Как только он ушел, его жена вышла в другую комнату. Я не обратил на это внимания. Буквально через минуту она вернулась и встала рядом со мной. Я по-прежнему не обращал на нее внимания. Тогда она взяла меня за руку, и я увидел, что она совершенно обнажена.
— Вот как!
— Она пристально смотрела на меня, я тоже не мог оторвать от нее глаз. Вдруг она сказала: «Иди ко мне. Быстро!» Она хотела, чтобы я лег с ней.
— Очевидно. И это все?
— Что вам еще надо знать?
— Ну хотя бы, как она при этом выглядела?
— У нее был странный взгляд. В остальном же я не заметил ничего необычного. Мне и раньше приходилось видеть ее обнаженной. Разумеется, при других обстоятельствах.
— При каких же?
— В бане, например. Или во время купания. А как-то мы жили вместе в одной комнате в летнем лагере. Там не особенно стеснялись друг друга. Она была миловидной женщиной с маленькими округлыми грудями и очень широкими бедрами. Да, вы правы, я действительно заметил одно необычное обстоятельство: она стояла в непристойной позе, с широко раздвинутыми ногами.
— И как вы поступили?
— Сказал, чтобы она немедленно оделась, естественно. Но мне пришлось повторить это несколько раз, только тогда она согласилась надеть блузку. Мне осточертело, и я ушел домой, не дожидаясь возвращения мужа.
— Это все?
— А что еще нужно? Для меня этого было вполне достаточно. Такое необычное поведение!
— Может быть, оно вовсе не такое необычное, как вам кажется.
— Что вы хотите этим сказать?
Йенсен промолчал, а немного погодя спросил:
— Скажите, что было потом?
— С ней?
— Нет, я хотел бы знать общую обстановку.
— С каждым днем положение ухудшалось. Люди, казалось, выходили из себя по малейшему поводу. После того, как мы отменили демонстрации, они стали нападать на посольства социалистических стран. Группа хулиганов разгромила и подожгла одно из посольств. Полицейские не вмешивались, хотя и были вооружены. За каких-нибудь несколько дней около десяти посольств и консульств были закрыты, а их персонал покинул страну.
— Какую позицию вы занимали?
— Мы выжидали. Затем совершенно неожиданно появилось сообщение о том, что выборы откладываются на неопределенный срок. Это произошло 21 октября, когда до дня выборов оставалось меньше недели.
— Как об этом стало известно?
— Сообщение было опубликовано в газетах, передавалось по радио и телевидению. Выступил один из членов правительства. Кажется, министр просвещения. Он очень скупо заявил, что выборы откладываются, так как в стране необходимо восстановить закон и порядок. Он призвал народ к спокойствию. И еще… После его выступления…
— Продолжайте, я вас слушаю.
— …после его выступления социалистов вдруг оставили в покое. Пресса и радио больше не писали и не говорили о нас ни слова. Как будто все кончилось. На самом же деле все только начиналось.
— Что произошло 2 ноября?
— Нечто чудовищное!
Охваченный тяжкими воспоминаниями, рассказчик внезапно закрыл глаза руками. После нескольких минут молчания он снова заговорил:
— Сообщение о том, что выборы откладываются, было опубликовано в понедельник. А уже в субботу полиция неожиданно начала массовые аресты. Многие лица, члены социалистических союзов, а также сочувствующие, были схвачены, и с тех пор о них нет вестей. Правда, некоторые успели скрыться. Через два дня — новая волна арестов. На этот раз мы были готовы, и полиции удалось арестовать только немногих. Большинство же покинуло город. Мы трое остались. В подвале, рядом с помещением союза, была комната, о которой почти никто не знал. Мы могли бы жить там, даже если бы полиция разгромила наш клуб. На следующий день события приняли совершенно неожиданный оборот. По радио и телевидению вновь выступил министр просвещения. Он заявил, что за последние дни были совершены серьезные ошибки. По его словам, полиция вышла за рамки законности, а народ неправильно понял создавшееся положение.
— Он говорил о чем-нибудь еще?
— Он сказал, что произведенные аресты незаконны, и поэтому все арестованные по политическим причинам будут немедленно освобождены. И хотя лично он великолепно понимает, что действия полиции и общественности были продиктованы исключительно чувством справедливого негодования, избранные ими методы достойны осуждения.
— Дальше, прошу вас.
— Нам это выступление показалось подозрительным, но, как ни странно, все задержанные полицией в тот же день были освобождены. Они рассказали, что их затолкали в огромное подземелье в здании Центрального налогового управления. Полиция и охрана обращались с ними как звери, а затем внезапно всех выпустили на свободу.
Он по-прежнему не отнимал рук от лица. Голос его звучал глухо, невыразительно.
— Через день появились новые правительственные сообщения. В них говорилось, что в стране с демократической системой правления каждый гражданин имеет право открыто выражать свои политические взгляды, не опасаясь репрессий; что выборы состоятся через две недели; что правительство «всеобщего взаимопонимания» приглашает всех социалистов принять участие в массовом митинге в субботу на той же неделе, то есть 2 ноября; что этот митинг явится заключительным этапом предвыборной кампании. В город будут вызваны воинские части, которые вместе с полицией будут отвечать за поддержание порядка. Гарантировалась полная физическая неприкосновенность всех участников.
Одновременно все социалистические и левые радикальные союзы получили письменные приглашения принять участие в митинге, который состоится на центральном городском стадионе. На митинге выступят представители правительства и всех заинтересованных общественных групп и организаций. Там же будет проведена широкая политическая дискуссия. Социалисты — участники митинга — пройдут к стадиону по бульвару. Полиция и войска закроют бульвар для городского транспорта.
Йенсену послышалось, что с улицы доносятся какие-то звуки. Он попытался прервать рассказчика, но тот, казалось, этого не заметил.
— Уже в четверг к вечеру в город начали прибывать танки и вертолеты. Почти все социалистические союзы и организации решили участвовать в политической дискуссии. И мы усиленно готовились к митингу. Многие товарищи приехали из других городов. Пятница прошла спокойно. В ночь на субботу мы спали всего несколько часов в помещении союза — я, мой товарищ, его жена и еще несколько человек. Женщине становилось все хуже, она теряла над собой власть. Едва я заснул, как проснулся от того, что она…
Йенсен прислушался. Теперь до него уже отчетливо донесся шум приближающейся машины. Она еще не въехала во двор, как он понял, что это джип. Но рассказчик, видимо, был глух ко всему.
— Впрочем, это не имеет значения. Люди собрались к десяти утра и двинулись по бульвару точно в назначенное властями время, в одиннадцать часов. На этот раз демонстрация была мощная, участников раз в десять больше, чем обычно, — ведь впервые все левые организации выступили совместно. Вдоль всего пути на тротуарах стояли люди, но никто не кричал и не оскорблял нас. Между демонстрантами и зрителями выстроилась цепь солдат и полицейских. На улицах совсем не было транспорта, только полицейские машины и танки. Демонстрация медленно двигалась вперед. Кто-то запел. Песня нарушила тишину пасмурного дождливого дня. И внезапно, когда мы прошли полпути, они бросились на нас.
— Кто?
— Все. Солдаты, полицейские, люди, стоявшие на улице. Они открыли стрельбу и вопили как дикие звери. Сначала трудно было что-нибудь понять. Мне показалось, что стреляют в воздух, чтобы разогнать демонстрантов. Но вскоре я увидел, что стреляют не в воздух, а в нас, что нас расстреливают! Правительство заманило нас в гигантскую мышеловку. Вокруг падали и умирали люди. Дети гибли под ногами бегущих. Те, кто пытался вырваться из окружения, скользили в лужах крови и попадали под копыта лошадей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
Йенсен бесстрастно смотрел в окно. Снег прекратился, снова пошел мелкий дождь.
— И тогда необходимость решили выдать за благородный поступок — всеми презираемую службу безопасности упразднили, а составленные с таким трудом секретные документы — сожгли. Но перед тем как сжечь архивы, а помещения, в которых они хранились, переоборудовать в залы для пинг-понга, все списки аккуратнейшим образом сфотографировали и отослали в Министерство юстиции, где они были поручены заботам мелких чиновников. Видите, как все просто!
— Что странного вы заметили в поведении жены вашего друга? — прервал Йенсен его тираду.
Выражение лица больного изменилось. Кинув на Йенсена взгляд, полный боли, он коротко бросил:
— Она умерла.
— Именно это вы имели в виду?
— Нет. Я упомянул о ней в качестве примера. Люди будто взбесились. И это относится не только к тем, кто бросал в нас камнями и бутылками, давил машинами детские коляски или в истерике нападал на нас, как директор банка и его выжившая из ума жена, но и к тем, кого мы знали и с кем были связаны по работе или союзу. Жена моего друга… она внезапно начала вести себя очень странно.
— То есть?
— Чтобы вам стало понятнее, я попытаюсь рассказать о ней подробнее. Я знал ее и ее мужа очень хорошо, почти так же, как самого себя.
Он наморщил лоб.
— Это была спокойная разумная женщина. Разве только излишне застенчивая, но это, видимо, объяснялось тем, что ее характеру совершенно не свойственна импульсивность. Она всегда долго взвешивала, прежде чем решалась на какой-нибудь поступок, и это ее качество очень всем нам помогало. Благодаря своей выдержке и хладнокровию она сумела удержаться в Министерстве юстиции. Ей казалось, что когда-нибудь нам это пригодится.
— Я попросил бы вас ближе к делу.
— Если вы не узнаете всех сопутствующих обстоятельств, вам трудно будет понять суть происшедшего.
— Продолжайте.
— Как и на всех нас, окружающая среда наложила на нее неизгладимый отпечаток.
— Что вы имеете в виду?
— Духовную сторону жизни. Это вообще характерно для нашего общества, а в отношении человека, с детства лишенного непосредственности и эмоций, результат усугубляется.
— Не совсем уловил вашу мысль.
— Я говорю о полном отсутствии чувственности. У людей атрофировано половое влечение. Чем иным, по-вашему, объясняется столь низкая рождаемость в стране?
— Но ведь ваша приятельница была замужем.
— Исключительно из практических соображений.
Йенсен промолчал.
— Да, она принадлежала к числу именно таких людей. Но где-то в сентябре или в начале октября мы заметили, что ее характер изменился.
— В чем это сказывалось?
— Она стала более вспыльчивой, раздражительной. Казалось, что-то ее беспокоит.
— И это все?
— Нет. Как-то мы трое работали в помещении союза. Я хорошо помню, что это было после столкновений 10 октября, так как мы обсуждали события дня. Нам казалось, что сейчас следует воздержаться от демонстраций.
— Почему?
— Да потому, что при этом люди подвергались опасности. Многие получили ранения. Большинство же вообще было напугано дикими сценами и пассивностью полиции. И действительно, после этого состоялась всего одна демонстрация.
Он замолчал, посмотрел глубоко запавшими глазами на Йенсена и тихо добавил:
— 2 ноября.
— К этому мы еще вернемся. Вы не досказали, что произошло в тот вечер.
— Мой друг приводил в порядок плакаты и лозунги, порванные во время стычек, а я с его женой работал на ротаторе. У нас кончилась бумага, и он отправился в ближайший писчебумажный магазин. Мы знали, что это займет у него минут двадцать. Как только он ушел, его жена вышла в другую комнату. Я не обратил на это внимания. Буквально через минуту она вернулась и встала рядом со мной. Я по-прежнему не обращал на нее внимания. Тогда она взяла меня за руку, и я увидел, что она совершенно обнажена.
— Вот как!
— Она пристально смотрела на меня, я тоже не мог оторвать от нее глаз. Вдруг она сказала: «Иди ко мне. Быстро!» Она хотела, чтобы я лег с ней.
— Очевидно. И это все?
— Что вам еще надо знать?
— Ну хотя бы, как она при этом выглядела?
— У нее был странный взгляд. В остальном же я не заметил ничего необычного. Мне и раньше приходилось видеть ее обнаженной. Разумеется, при других обстоятельствах.
— При каких же?
— В бане, например. Или во время купания. А как-то мы жили вместе в одной комнате в летнем лагере. Там не особенно стеснялись друг друга. Она была миловидной женщиной с маленькими округлыми грудями и очень широкими бедрами. Да, вы правы, я действительно заметил одно необычное обстоятельство: она стояла в непристойной позе, с широко раздвинутыми ногами.
— И как вы поступили?
— Сказал, чтобы она немедленно оделась, естественно. Но мне пришлось повторить это несколько раз, только тогда она согласилась надеть блузку. Мне осточертело, и я ушел домой, не дожидаясь возвращения мужа.
— Это все?
— А что еще нужно? Для меня этого было вполне достаточно. Такое необычное поведение!
— Может быть, оно вовсе не такое необычное, как вам кажется.
— Что вы хотите этим сказать?
Йенсен промолчал, а немного погодя спросил:
— Скажите, что было потом?
— С ней?
— Нет, я хотел бы знать общую обстановку.
— С каждым днем положение ухудшалось. Люди, казалось, выходили из себя по малейшему поводу. После того, как мы отменили демонстрации, они стали нападать на посольства социалистических стран. Группа хулиганов разгромила и подожгла одно из посольств. Полицейские не вмешивались, хотя и были вооружены. За каких-нибудь несколько дней около десяти посольств и консульств были закрыты, а их персонал покинул страну.
— Какую позицию вы занимали?
— Мы выжидали. Затем совершенно неожиданно появилось сообщение о том, что выборы откладываются на неопределенный срок. Это произошло 21 октября, когда до дня выборов оставалось меньше недели.
— Как об этом стало известно?
— Сообщение было опубликовано в газетах, передавалось по радио и телевидению. Выступил один из членов правительства. Кажется, министр просвещения. Он очень скупо заявил, что выборы откладываются, так как в стране необходимо восстановить закон и порядок. Он призвал народ к спокойствию. И еще… После его выступления…
— Продолжайте, я вас слушаю.
— …после его выступления социалистов вдруг оставили в покое. Пресса и радио больше не писали и не говорили о нас ни слова. Как будто все кончилось. На самом же деле все только начиналось.
— Что произошло 2 ноября?
— Нечто чудовищное!
Охваченный тяжкими воспоминаниями, рассказчик внезапно закрыл глаза руками. После нескольких минут молчания он снова заговорил:
— Сообщение о том, что выборы откладываются, было опубликовано в понедельник. А уже в субботу полиция неожиданно начала массовые аресты. Многие лица, члены социалистических союзов, а также сочувствующие, были схвачены, и с тех пор о них нет вестей. Правда, некоторые успели скрыться. Через два дня — новая волна арестов. На этот раз мы были готовы, и полиции удалось арестовать только немногих. Большинство же покинуло город. Мы трое остались. В подвале, рядом с помещением союза, была комната, о которой почти никто не знал. Мы могли бы жить там, даже если бы полиция разгромила наш клуб. На следующий день события приняли совершенно неожиданный оборот. По радио и телевидению вновь выступил министр просвещения. Он заявил, что за последние дни были совершены серьезные ошибки. По его словам, полиция вышла за рамки законности, а народ неправильно понял создавшееся положение.
— Он говорил о чем-нибудь еще?
— Он сказал, что произведенные аресты незаконны, и поэтому все арестованные по политическим причинам будут немедленно освобождены. И хотя лично он великолепно понимает, что действия полиции и общественности были продиктованы исключительно чувством справедливого негодования, избранные ими методы достойны осуждения.
— Дальше, прошу вас.
— Нам это выступление показалось подозрительным, но, как ни странно, все задержанные полицией в тот же день были освобождены. Они рассказали, что их затолкали в огромное подземелье в здании Центрального налогового управления. Полиция и охрана обращались с ними как звери, а затем внезапно всех выпустили на свободу.
Он по-прежнему не отнимал рук от лица. Голос его звучал глухо, невыразительно.
— Через день появились новые правительственные сообщения. В них говорилось, что в стране с демократической системой правления каждый гражданин имеет право открыто выражать свои политические взгляды, не опасаясь репрессий; что выборы состоятся через две недели; что правительство «всеобщего взаимопонимания» приглашает всех социалистов принять участие в массовом митинге в субботу на той же неделе, то есть 2 ноября; что этот митинг явится заключительным этапом предвыборной кампании. В город будут вызваны воинские части, которые вместе с полицией будут отвечать за поддержание порядка. Гарантировалась полная физическая неприкосновенность всех участников.
Одновременно все социалистические и левые радикальные союзы получили письменные приглашения принять участие в митинге, который состоится на центральном городском стадионе. На митинге выступят представители правительства и всех заинтересованных общественных групп и организаций. Там же будет проведена широкая политическая дискуссия. Социалисты — участники митинга — пройдут к стадиону по бульвару. Полиция и войска закроют бульвар для городского транспорта.
Йенсену послышалось, что с улицы доносятся какие-то звуки. Он попытался прервать рассказчика, но тот, казалось, этого не заметил.
— Уже в четверг к вечеру в город начали прибывать танки и вертолеты. Почти все социалистические союзы и организации решили участвовать в политической дискуссии. И мы усиленно готовились к митингу. Многие товарищи приехали из других городов. Пятница прошла спокойно. В ночь на субботу мы спали всего несколько часов в помещении союза — я, мой товарищ, его жена и еще несколько человек. Женщине становилось все хуже, она теряла над собой власть. Едва я заснул, как проснулся от того, что она…
Йенсен прислушался. Теперь до него уже отчетливо донесся шум приближающейся машины. Она еще не въехала во двор, как он понял, что это джип. Но рассказчик, видимо, был глух ко всему.
— Впрочем, это не имеет значения. Люди собрались к десяти утра и двинулись по бульвару точно в назначенное властями время, в одиннадцать часов. На этот раз демонстрация была мощная, участников раз в десять больше, чем обычно, — ведь впервые все левые организации выступили совместно. Вдоль всего пути на тротуарах стояли люди, но никто не кричал и не оскорблял нас. Между демонстрантами и зрителями выстроилась цепь солдат и полицейских. На улицах совсем не было транспорта, только полицейские машины и танки. Демонстрация медленно двигалась вперед. Кто-то запел. Песня нарушила тишину пасмурного дождливого дня. И внезапно, когда мы прошли полпути, они бросились на нас.
— Кто?
— Все. Солдаты, полицейские, люди, стоявшие на улице. Они открыли стрельбу и вопили как дикие звери. Сначала трудно было что-нибудь понять. Мне показалось, что стреляют в воздух, чтобы разогнать демонстрантов. Но вскоре я увидел, что стреляют не в воздух, а в нас, что нас расстреливают! Правительство заманило нас в гигантскую мышеловку. Вокруг падали и умирали люди. Дети гибли под ногами бегущих. Те, кто пытался вырваться из окружения, скользили в лужах крови и попадали под копыта лошадей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22