— Конечно, ты не собираешься на мне жениться, а всего лишь предлагаешь стать твоей сожительницей! Ты что, не понимаешь, что я не могу так поступить? Как я тогда буду смотреть в глаза родителям?! — всхлипывая, говорила Наташа, размазывая по лицу слезы и глядя на утопленный мобильник. Рыбы уже освоились и вовсю шевелили хвостами, плавая вокруг технического средства связи, теперь пригодного разве что для русалок. Барщевский молча сидел на диване: он уже предложил Наташе все, что мог, и говорить больше не собирался. Захлебываясь слезами, Наташа схватила сумку, опрометью бросилась в прихожую и засунула ноги в сапоги.
— Давай я тебя подвезу. Если уж ты точно собралась ехать домой, — спокойно сказал Барщевский.
— Не надо меня подвозить! — голос Наташи сорвался на визг. Обида из-за того, что он так легко, походя отказался на ней жениться, жгла все сильнее. А она, Наташа, на что-то надеялась, бегала к нему домой втихую от маменьки, со сладостной дрожью предвкушая, как объявит родителям, что выходит замуж, что переезжает к мужу, и тогда уж сможет зажить своей жизнью, и никто не будет ее постоянно контролировать и говорить, что ей делать… От мысли о том, что надежды ее не сбылись, Наташа тихонько завыла, а потом села на скамеечку в прихожей и зарыдала. Барщевский стоял, опираясь широким плечом на косяк двери, и не знал, чем ее утешить. Впрочем, в глубине души он прекрасно понимал, что утешить ему Наташу абсолютно нечем — уж если человек выбрал роль несчастной марионетки, ему ничем не поможешь.
— И ты думаешь, что Лилька это поняла? — спросила Аля Тигринского, который давно перестал дуться и уютно устроился на коврике возле ее кровати. Его голый торс был мускулист и подтянут, правда, шея выглядела несколько тонковатой. Аля сняла очки, вытерла их краем простыни, потом снова водрузила на нос.
— Ну конечно, — кивнул Стас, протягивая руку и касаясь Алиных волос, — ты же и без меня, наверное, знаешь, что она не такая дура, какой пытается выглядеть. Вероятно, она тут же сообразила, что я принес тебе статью. А я два года сидел у Стручкова, анализировал данные подводного сонара, пытаясь найти следы деятельности человека, и вот — нашел город. Конечно, когда Лиля увидела меня в коридоре, она поняла, что я вовсе не жажду передать результаты Стручкову, а хочу опубликовать их самостоятельно.
Аля слегка отодвинулась от руки Стаса.
— А Стручков знал, что ты ищешь?
— Конечно, он ведь сам мне сказал, чтобы я искал что-то похожее на здания… И я нашел. Но только я не хотел отдавать ему координаты.
Говоря это, Тигринский приблизился к девушке еще на полмиллиметра.
— А сам он не сможет повторить то же, что сделал ты?
Тигринский рассмеялся и потер нос. У него было отличное настроение. Впервые за много лет ему удалось принять ванну, и теперь он чувствовал ликование во всем теле. Даже то, что Аля пока явно не воспылала к нему страстью, сейчас не сильно его угнетало.
— Вряд ли он сможет повторить, — отозвался Тигринский, отвлекаясь от сладких мыслей. — Там очень много данных. Я сомневаюсь, что у уважаемого профессора хватит терпения просмотреть каждую черточку на каждом снимке дна. И даже Лиля, хоть она и куда умнее, чем это показывает, не сможет ему помочь. Лиля мелкая интриганка, а не научный работник, изучение двадцати тысяч снимков — не ее планида.
Стас посмотрел на Алю так, что девушке стало жарко.
«Ну что он на меня так пялится? — подумала она с досадой — Я же ясно дала понять, что секса не будет. С другой стороны — я пригласила его домой, разрешила переночевать, и, конечно, он рассчитывает на продолжение. Дурацкая ситуация».
Аля плотнее завернулась в одеяло.
— Знаю, — коротко кивнула она, не желая дальше обсуждать Лилину мнимую дурость. — Девушке в театральное училище надо было идти, изображать рафинированных барышень, у которых внезапно, на фоне острых душевных переживаний, проявляется волчья хватка. Нет, лучше «тигриный оскал».
— Г-г-гы-гы, — хихикнул Тигринский, снова начавший заикаться.
— А город глубоко?
— На глубине всего 8 метров , вода там прозрачная, потом еще два метра, не больше, ила, а залило город внезапно, так что добра там должно быть немерено. И если бы удалось найти пару черепков возрастом три-четыре тысячи лет, это могло бы нас финансово поддержать. Особенно меня, я ведь в общежитии живу.
— Жил. Сейчас ты у меня живешь. Во всяком случае, до завтрашнего утра.
«А завтра утром я сделаю тебе предложение и останусь тут навсегда», — подумал Тигринский и даже заурчал от удовольствия, совсем как Казбич.
— А почему его внезапно залило? — Аля вытащила из-под одеяла руку, зевнула и отправила в рот карамельку из большой вазы, стоящей на тумбочке у кровати.
— Потому что в море в районе Босфора произошло землетрясение, Босфор прорвало, и огромная волна залила небольшое тогда Черное море и плодородную долину Азов. Город стоял на суше, потом оказался на дне. Кстати, на случай, если со мной что-нибудь произойдет, я записал координаты города на обоях возле кухонного шкафчика.
— Ты шутишь? Зачем они мне? — от удивления Аля чуть не подавилась карамелькой.
— На всякий случай, я же сказал… Т-т-ты очень красивая, — сказал он, резко меняя тему и тон. — И вообще, давай попозже это обсудим.
Тигринский протянул руку и выключил ночник.
— Стасик, иди спать, — недовольно проворчала Аля, отталкивая пылающего страстью Тигринского. — Мне завтра рано вставать… Вон возьми одеяло на кресле.
«Ух, какая скромная девушка. Но это хорошо», — размышлял Стас, устраиваясь на коврике под одеялом. Вокруг него бесшумно ходил Казбич и сверкал в темноте зелеными глазами.
«Ну хоть одну ночь тараканы не будут меня донимать», — думал Тигринский, засыпая.
Валентина Ивановна Каверина, начальник планово-финансового отдела НИИ географии, вышла в коридор и заперла за собой дверь. На первом этаже уже никого не было, в такое время, около восьми часов вечера, здание института казалось абсолютно пустым. На улице было уже совершенно темно.
«Что поделаешь, ноябрь», — подумала Каверина, идя по длинному гулкому коридору. Когда-то трехэтажное здание НИИ, похожее в плане на большую бабочку с лестницей вместо брюшка, было княжеским особняком. Ему было лет триста, не меньше, и последние пятьдесят, а то и все восемьдесят лет оно не ремонтировалось. Ах, сколько раз Валентина Ивановна, ответственная за финансы института, уговаривала директора начать делать ремонт, но Леопольд Кириллович был непреклонен.
«Вот мы ремонт сделаем, а зарплату чем будем платить в следующем месяце? А?» — грозно говорил он, отодвигая от себя сметы, заботливо составленные Валентиной Ивановной.
Сейчас, идя по длинному коридору первого этажа, половина лампочек в котором давно перегорела, Каверина тихо и интеллигентно ругалась про себя: пол был старый, щербатый, и она, пожилая дама, шла аккуратно и медленно. Впрочем, Валентина Ивановна знала, что на втором этаже ситуация еще хуже, там когда-то что-то залило, проводка перегорела и весь коридор был погружен в тяжелый мрак, поэтому наверху сотрудники обычно долго не засиживались. Каверина неспешно и осторожно шла по коридору, глядя под ноги. Ей было около шестидесяти, но выглядела она, стройная, подтянутая, мать взрослых сына и дочери, обожавшая классические английские костюмы и шляпки, намного моложе. Перед последним поворотом Валентина Ивановна слегка притормозила, поправляя шляпку, и тут услышала, как кто-то быстро и легко пробежал вниз по лестнице, хлопнула тяжелая входная дверь института, и все стихло.
«Ну и кто же тут, интересно, бегает по вечерам?» — удивленно подумала Каверина, выходя на лестничную площадку, огороженную невысокой кованой оградкой. Одна лестница, широкая, парадная, вела вверх, на второй этаж, другая, узкая, без перил, в подвал. Площадка освещалась тусклой лампочкой в старом плафоне, когда-то металлическом, но сейчас покрытом несколькими слоями дешевой масляной краски, что делало его уродливым. Плафон остался еще от прежних хозяев и был, кроме потеков краски, покрыт толстым слоем пыли. Валентина Ивановна мельком отметила этот факт, подумав, что уборщица Оксана явно работает спустя рукава.
«Впрочем, это не мое дело, а завхоза», — решила она и посмотрела вверх, на площадку второго этажа. Там, в глубоком сумраке, кто-то стоял и смотрел вниз. От неожиданности у Валентины Ивановны перехватило дыхание.
«Это еще что такое?!» — удивилась Каверина, присматриваясь. Но чем больше она присматривалась, тем хуже видела неподвижную фигуру.
«Померещилось… Надо серьезно поставить вопрос о ремонте проводки, нельзя же так работать. Скоро мы будем ходить в институт, как шахтеры — с индивидуальными лампочками на касках», — Валентина Ивановна перекрестилась и неспешно спустилась по нескольким ступеням к выходу. У самой двери, в застекленном закутке, мирно дремала вахтерша Полина Георгиевна, семидесятилетняя старушка, которая почти ничего не слышала, мало что видела и все время тихонько посапывала на стульчике, укрывшись большим платком. Когда Валентина Ивановна проходила мимо, вахтерша даже не пошевелилась.
Наташа стояла перед дверью и не могла заставить себя войти. Она слишком хорошо себе представляла, как ее встретят.
«Мама мне желает только добра», — повторила она несколько раз про себя, как мантру, собираясь с духом. То, что Татьяне Тимофеевне больше всего на свете хочется не добра, а кем-нибудь управлять и манипулировать, хотя бы и собственной дочерью, Наташе в голову не приходило. Съежившись, девушка нажала на кнопку звонка. Дверь распахнулась почти мгновенно, на пороге стояла Татьяна Тимофеевна. Она была странно спокойна.
«Затишье перед бурей», — подумала Наташа. Ей стало страшно.
— Я только что звонила профессору, — начала мать тихо. От этого тихого голоса девушку пробрал ужас. Уж лучше бы мать кричала и угрожала. — Я звонила Игорю Григорьевичу. Он тебя ждет.
— Мама, я к нему не пойду! — заплакала Наташа, закрыв лицо руками и вжавшись спиной в дверной косяк. Она слишком хорошо знала, зачем Стручков приглашает аспиранток к себе домой. Татьяна Тимофеевна нависала над дочерью, как гора.
— Пойдешь, — грубо сказала она, дернув Наташу за рукав. — Ты мразь, лгунья! Мы с отцом так хотели, чтобы ты поступила в аспирантуру. Мы так поддерживали тебя. Теперь всего-то осталось — ублажать некоторое время старого хрыча. Всего два раза в месяц, тьфу! Зато научная степень — это на всю жизнь. Все лучше, чем бегать к какому-то там… инженеру второй категории.
Последние слова мать выплюнула как ругательства. Потом Татьяна Тимофеевна на мгновение прикрыла злобные свинячьи глазки, как будто вдавленные в бесформенное тесто лица, и представила, как она рассказывает соседкам на лавочке, что ее дочь стала кандидатом наук, а у тех завистливо вытягиваются лица.
— Давай, иди… — еще раз повторила она, и Наташа, размазывая слезы и так и не зайдя домой, повернулась и пошла к лифту.
Оставшийся в одиночестве Барщевский допил коньяк и съел две конфеты из приготовленной для Наташи коробки, вытащил из аквариума испорченный телефон, потом покормил потревоженных рыбок. У него было много работы, и Александр вернулся за свой рабочий стол, вынул очки и, хотя он и не планировал продолжать сегодня заниматься делами, углубился в расчеты. В полдевятого Барщевский позвонил своей бухгалтерше, а двадцать минут спустя — начальнику юридического отдела. Все это время он думал о Наташе и злился и на нее, и на Наташиных родителей, и на себя, хотя и понимал, что девушка мечтала о невозможном: жениться на ней он не мог, не хотел и не был готов к такому повороту событий. В девять он пошел на кухню и заварил себе чашку крепкого черного чаю, затем позвонил маме, и только потом, более-менее успокоившись, он вернулся к работе, которая вскоре захватила его целиком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26