Заходила Зульфия, сообщившая, что лиана, похоже, собирается цвести еще раз — на одной из боковых ветвей Эмма Никитична обнаружила маленький зеленый бутончик, чем и утешилась. В половине первого Барщевский появился опять, вернул журнал и в качестве благодарности подарил Але маленькую шоколадку. Але вообще казалось, что Барщевскому всех их ужасно жаль, поэтому он и дарит то одному, то другому сотруднику, а чаще сотруднице, то шоколадку, то конфетку, а то и целую коробку. Приведя все в порядок и вымыв руки, Аля села за свой стол и нажала на кнопку чайника. Тот весело забурлил, зашумел, потом выключился с резким щелчком.
— Аля, в семнадцать тридцать заседание ученого совета, — крикнула ей из коридора проходившая мимо Наташа. Аля отметила про себя, что у той явно нездоровый вид и несчастные глаза. Желая спокойно попить чай, Аля встала, закрыла дверь в свой кабинет, распечатала презентованную Барщевским шоколадку «Сказки Пушкина», прочитала про «У лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том…», бросила в чашку пакетик с чаем и залила его кипятком. Упаковку от шоколадки она положила в специальный конвертик — у нее не поднималась рука выбросить хоть что-то из того, к чему прикасались руки Александра. Хранить выцветшие бумажки было глупо и как-то по-детски, но Аля ничего не могла с собой поделать. Не то чтобы они не дружили — нет, Барщевский с Алисой как раз были в хороших отношениях, как и полагается коллегам, работающим в соседних комнатах, если для Александра, конечно, слово «работать» могло быть применимо, но никогда, никогда Борщ не смотрел на Алю так, как на Наташу. И вообще, женщину он в ней не видел. Девушка вытащила из ящика маленькое зеркальце и, вздохнув, посмотрела в него. Круглое лицо, маленький нос, темные глаза, казавшиеся меньше из-за стекол очков, темная челка и хвостик на затылке… Аля от досады забросила зеркало как можно дальше в ящик стола. Претендовать ей было явно не на что.
Эмма Никитична Полканавт в десятый раз за день встала, чтобы посмотреть на бутон, который находился на ветке, удобно расположившейся в щели между шкафом и стеной, и размяла уставшие от печатанья на машинке пальцы. Вес Эммы Никитичны давно перевалил за сто килограммов, но двигалась она легко. Ее кандидатская диссертация была посвящена геологии Уральских гор, которые она в свое время исходила вдоль и поперек, ночуя в палатке и готовя на костре или примусе. Сейчас у Полканавт был сложный период — у ее младшей любимой внучки проблемы с глазами, и девочка лежала в офтальмологической клинике. Недалеко от двери за компьютером сидела Зульфия. Ее спина была неправдоподобно прямой, как будто девушка проглотила аршин, колени сжаты, ноги стояли на полу строго параллельно, голова слегка наклонена вперед, открывая длинную шею с маленькой родинкой. Волосы Зульфии были зачесаны наверх. Назвать Рашидову красавицей было трудно, восточное лицо с острым длинным носом и темными кругами под глазами выглядело таким же сухим и официальным, как и весь ее остальной облик. Зульфия делала какие-то расчеты, даже от шкафа, где располагался стол Полканавт, было видно, что экран пересекает какая-то длинная ломаная линия.
— Что это у вас, милочка? — спросила Эмма Никитична младшую коллегу, трубно высморкавшись.
— Моделирую условия схода селей на Северном Кавказе, Леопольд Кириллович просил побыстрее сделать, — тут же отозвалась Зульфия.
Полканавт кивнула и углубилась в свою работу. О Зульфии по институту ходили разные слухи. Однажды Эмма Никитична слышала, как Барщевский говорил Валентине Ивановне, что у Рашидовой поддельные документы, потому что он на них, этих поддельных документах, «собаку съел и за версту чует подделку». Как Барщевский мог съесть собаку на документах, Полканавт не знала, но на всякий случай стала держать ухо востро. Сама Зульфия никогда никому ничего не рассказывала, семьи у нее не наблюдалось, приходила она всегда ровно в полдевятого, а уходила в шесть. Работник она была отличный — аккуратный, точный, образованный. Рашидова могла сесть за работу в девять и не отрываться до самого обеда. Руководство в лице Леопольда Кирилловича девушку ценило. После появления Зульфии в НИИ географии слухи и пересуды ходили довольно долго, но так как Рашидова никаких поводов обсуждать себя не давала, то длинные языки в конце концов замолчали, переметнувшись на более благодарные объекты.
— Пойду-ка я принесу водички, а то цветочки завтра поливать будет нечем, — пробормотала Полканавт, устав думать о Зульфие, взяла большую пластиковую бутылку, в которой она носила и отстаивала воду, и побрела в туалет, располагавшийся в конце коридора у центральной лестницы. Несмотря на то что было никак не позже одиннадцати утра, в коридоре стоял полумрак. Эмма Никитична прищурилась и преодолела сложный участок пути на пониженной скорости. В туалете возле умывальника она столкнулась с Марьей Марковной, согнувшейся в три погибели над тонкой струей воды, лившейся из ржавого крана.
— Зульфия Рашидова работает, головы не поднимает, я — работаю, а Марьи Марковны полдня нет на рабочем месте, — мрачно проговорила Эмма Никитична, занимая за коллегой очередь к крану.
Туалет НИИ географии, как и все здание института, находился в крайнем запустении: темный, сырой, похожий на средневековый каземат, он освещался единственной желтой лампочкой, сиротливо висевшей под потолком на белом скрученном проводке. Умывальники были ржавые, текущие, с потолка вечно капало, но особенно раздражали сотрудников старой конструкции унитазы, на которые приходилось забираться ногами, рискуя жизнью и зажимая нос, и балансировать там, стараясь не коснуться плечами влажных, покрашенных зеленой краской стен. Грузная пожилая Полканавт, чья комплекция еле-еле позволяла втискиваться в узкое пространство кабинки, страдала больше всех. Эмма Никитична подняла голову и посмотрела на потолок. В этот момент на ее нос упала тяжелая холодная капля, и Полканавт, скривившись от возмущения, подошла поближе к коллеге, стоявшей на самом сухом пятачке во всем туалете. От Марьи Марковны, мывшей чашку, явственно несло пивом. Впрочем, ее болезненные отношения с алкоголем ни для кого не были секретом.
— Слыхали, Эмма Никитична? Сегодня в половине шестого заседание ученого совета, — сказала она, глядя на Полканавт слегка затуманенным взором. Ее мясистый нос был краснее обычного, на локте явственно обозначилась дыра в обрамлении торчащих ниток. Говоря это, Марья Марковна слегка покачнулась и довольно заулыбалась: ученый совет иногда заканчивался банкетом, правда, так было не всегда, а только в те дни, когда какой-нибудь аспирант выносил на всеобщее обсуждение свою диссертацию, и стоял, и трясся, и заикался, и блеял, пока ученые мужи и дамы разбивали его вымученный научный труд в пух и прах, а потом неожиданно смягчались и выносили положительный вердикт и, весело щебеча на узкоспециальные темы, перетекали в соседнее помещение, к накрытым столам, и звенели бокалами, и желали разомлевшему и счастливому диссертанту дальнейших творческих успехов. Марья Марковна, несмотря на грозный и осуждающий взгляд Полканавт, мечтательно закрыла глаза: вечер сулил бесплатную выпивку и дармовую закуску.
Тигринский, вальяжно развалившись, сидел на стуле в Алиной кухне и пил сваренный в турке кофе. Он был одет в потертый махровый халат, принадлежавший хозяйке, но временно у нее позаимствованный. Еще и двадцати часов не прошло, как скромный, робкий аспирантик Стасик Тигринский вошел в квартиру, а сейчас он уже, как Бобик в гостях у Барбоса, удобно расположился, заполнив собой все доступное пространство. Некоторое время Тигринский раздумывал, стоит ли есть лежащий на нижней полке холодильника кусок торта, а потом решился: наверняка Аля со всей ее безалаберностью и плохой памятью не вспомнит о нем. Казбич грустно смотрел на пиршество с подоконника.
— Что, толстомордик? Тортика захотел? — спросил его Тигринский, вонзая крепкие, острые зубы в мягкую сладкую массу, покрытую слоем розового крема и густо посыпанную измельченными миндальными орешками.
Кот почти по-человечески вздохнул, спрыгнул на пол и, с достоинством неся черную голову, вышел из кухни.
Наташа как раз доедала последнюю конфету из коробки, которую ей подарил Барщевский, и собиралась нести Леопольду Кирилловичу разобранную картотеку со случаями схода селей на территории РФ за последние сто лет, когда в комнату вошел Стручков. Вид у него был ленивый и вальяжный, лицо светилось хорошо разыгранным доброжелательством. Он был похож на Санта-Клауса, милого, мягкого старичка, который, как казалось, вот-вот вынет из кармана вкусный леденец и погладит по головке. Наташа знала, что под обманчиво добродушной внешностью скрывается злобный гоблин. Она остановилась у двери и положила ящик с картотекой на стол. Сердце екнуло, скулы свело от нехороших предчувствий.
— Наташенька, приходите ко мне сегодня вечером. Повторим вчерашнюю программу, а может, и внесем в нее какие-нибудь новые элементы, — громко проговорил Стручков. В его голосе чувствовалось еле сдерживаемое возбуждение.
Наташа попятилась и села на стул, ноги и грудь резко заболели, схватило сердце. Краем глаза она видела фигуру Барщевского, сидящего за столом у окна. Александр рисовал карту схода лавин в Краснодарском крае, а большей частью просто бил баклуши, развлекая Наташу байками и анекдотами. Несмотря на все усилия казаться скромным, он выглядел в НИИ географии как изумруд среди песка, но все к нему привыкли. Сейчас он сидел, развалившись на стуле, внимательно смотрел на Стручкова и Наташу и чувствовал, как ко рту подступает тошнота.
«Вот так вот. Сначала к Стручкову, а потом ко мне? И еще спрашивала, не женюсь ли я на ней? А я, кстати, чуть было не согласился…» — подумал он про себя, глядя на красную, подавленную Наташу, которая что-то бормотала и прятала глаза.
«Мы же договаривались на пару раз в месяц. Я была у вас только вчера. И надеялась, что наши отношения останутся тайной!» — хотела сказать Наташа, но не могла расцепить плотно сжатые зубы. Почему-то ей казалось, что секс с пожилым научным руководителем является самым легким путем защитить вожделенную диссертацию и решить свои карьерные проблемы раз и навсегда, тем более что мама настаивала, а Наташа так боялась Татьяну Тимофеевну… Наташа и предположить не могла, что у Игоря Григорьевича окажется склонность к садизму и бешеный сексуальный темперамент, и, конечно, не ожидала, что Стручков зайдет к ней на работу и громко, никого не стесняясь, прикажет приходить сегодня вечером. Барщевский внимательно следил за ней из противоположного угла комнаты. Ему было муторно и противно, в голове зазвенело. Наташа еле удержалась, чтобы не упасть.
Часа в три Тигринский, напившийся кофе до конца своих дней и дважды искупавшийся в ванне, наконец-то засобирался.
«Пойду-ка я», — решил он, прочитав подшивку журнала «Космополитэн» за прошлый год и почерпнув для себя много интересного. В частности, он узнал, в каких голливудских семьях жены зарабатывают больше мужей и чем это чревато для последних, как бороться с домогательствами на работе, о жизни без секса, о многоженстве, о несчастной любви юной девы к женатику, как правильно делать маникюр и педикюр. О том, что представляет собой последний, Стас знал весьма приблизительно, поэтому он прочитал статью полностью и картинки посмотрел. Затем по возможности уничтожил следы своего пребывания в квартире, надел рубашку, джинсы, свитер, куртку, протер пол в ванной, повесил на крючок халат, надеясь, что он высохнет до прибытия хозяйки, и пошел в прихожую. Он обулся, перекинул через плечо ремень сумки, еще раз проверил, выключил ли везде свет, закрутил ли воду и перекрыл ли газ, и совсем было уже собрался уходить, когда вся очевидная глупость его поступка заставила его охнуть и прислониться спиной к стене.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
— Аля, в семнадцать тридцать заседание ученого совета, — крикнула ей из коридора проходившая мимо Наташа. Аля отметила про себя, что у той явно нездоровый вид и несчастные глаза. Желая спокойно попить чай, Аля встала, закрыла дверь в свой кабинет, распечатала презентованную Барщевским шоколадку «Сказки Пушкина», прочитала про «У лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том…», бросила в чашку пакетик с чаем и залила его кипятком. Упаковку от шоколадки она положила в специальный конвертик — у нее не поднималась рука выбросить хоть что-то из того, к чему прикасались руки Александра. Хранить выцветшие бумажки было глупо и как-то по-детски, но Аля ничего не могла с собой поделать. Не то чтобы они не дружили — нет, Барщевский с Алисой как раз были в хороших отношениях, как и полагается коллегам, работающим в соседних комнатах, если для Александра, конечно, слово «работать» могло быть применимо, но никогда, никогда Борщ не смотрел на Алю так, как на Наташу. И вообще, женщину он в ней не видел. Девушка вытащила из ящика маленькое зеркальце и, вздохнув, посмотрела в него. Круглое лицо, маленький нос, темные глаза, казавшиеся меньше из-за стекол очков, темная челка и хвостик на затылке… Аля от досады забросила зеркало как можно дальше в ящик стола. Претендовать ей было явно не на что.
Эмма Никитична Полканавт в десятый раз за день встала, чтобы посмотреть на бутон, который находился на ветке, удобно расположившейся в щели между шкафом и стеной, и размяла уставшие от печатанья на машинке пальцы. Вес Эммы Никитичны давно перевалил за сто килограммов, но двигалась она легко. Ее кандидатская диссертация была посвящена геологии Уральских гор, которые она в свое время исходила вдоль и поперек, ночуя в палатке и готовя на костре или примусе. Сейчас у Полканавт был сложный период — у ее младшей любимой внучки проблемы с глазами, и девочка лежала в офтальмологической клинике. Недалеко от двери за компьютером сидела Зульфия. Ее спина была неправдоподобно прямой, как будто девушка проглотила аршин, колени сжаты, ноги стояли на полу строго параллельно, голова слегка наклонена вперед, открывая длинную шею с маленькой родинкой. Волосы Зульфии были зачесаны наверх. Назвать Рашидову красавицей было трудно, восточное лицо с острым длинным носом и темными кругами под глазами выглядело таким же сухим и официальным, как и весь ее остальной облик. Зульфия делала какие-то расчеты, даже от шкафа, где располагался стол Полканавт, было видно, что экран пересекает какая-то длинная ломаная линия.
— Что это у вас, милочка? — спросила Эмма Никитична младшую коллегу, трубно высморкавшись.
— Моделирую условия схода селей на Северном Кавказе, Леопольд Кириллович просил побыстрее сделать, — тут же отозвалась Зульфия.
Полканавт кивнула и углубилась в свою работу. О Зульфии по институту ходили разные слухи. Однажды Эмма Никитична слышала, как Барщевский говорил Валентине Ивановне, что у Рашидовой поддельные документы, потому что он на них, этих поддельных документах, «собаку съел и за версту чует подделку». Как Барщевский мог съесть собаку на документах, Полканавт не знала, но на всякий случай стала держать ухо востро. Сама Зульфия никогда никому ничего не рассказывала, семьи у нее не наблюдалось, приходила она всегда ровно в полдевятого, а уходила в шесть. Работник она была отличный — аккуратный, точный, образованный. Рашидова могла сесть за работу в девять и не отрываться до самого обеда. Руководство в лице Леопольда Кирилловича девушку ценило. После появления Зульфии в НИИ географии слухи и пересуды ходили довольно долго, но так как Рашидова никаких поводов обсуждать себя не давала, то длинные языки в конце концов замолчали, переметнувшись на более благодарные объекты.
— Пойду-ка я принесу водички, а то цветочки завтра поливать будет нечем, — пробормотала Полканавт, устав думать о Зульфие, взяла большую пластиковую бутылку, в которой она носила и отстаивала воду, и побрела в туалет, располагавшийся в конце коридора у центральной лестницы. Несмотря на то что было никак не позже одиннадцати утра, в коридоре стоял полумрак. Эмма Никитична прищурилась и преодолела сложный участок пути на пониженной скорости. В туалете возле умывальника она столкнулась с Марьей Марковной, согнувшейся в три погибели над тонкой струей воды, лившейся из ржавого крана.
— Зульфия Рашидова работает, головы не поднимает, я — работаю, а Марьи Марковны полдня нет на рабочем месте, — мрачно проговорила Эмма Никитична, занимая за коллегой очередь к крану.
Туалет НИИ географии, как и все здание института, находился в крайнем запустении: темный, сырой, похожий на средневековый каземат, он освещался единственной желтой лампочкой, сиротливо висевшей под потолком на белом скрученном проводке. Умывальники были ржавые, текущие, с потолка вечно капало, но особенно раздражали сотрудников старой конструкции унитазы, на которые приходилось забираться ногами, рискуя жизнью и зажимая нос, и балансировать там, стараясь не коснуться плечами влажных, покрашенных зеленой краской стен. Грузная пожилая Полканавт, чья комплекция еле-еле позволяла втискиваться в узкое пространство кабинки, страдала больше всех. Эмма Никитична подняла голову и посмотрела на потолок. В этот момент на ее нос упала тяжелая холодная капля, и Полканавт, скривившись от возмущения, подошла поближе к коллеге, стоявшей на самом сухом пятачке во всем туалете. От Марьи Марковны, мывшей чашку, явственно несло пивом. Впрочем, ее болезненные отношения с алкоголем ни для кого не были секретом.
— Слыхали, Эмма Никитична? Сегодня в половине шестого заседание ученого совета, — сказала она, глядя на Полканавт слегка затуманенным взором. Ее мясистый нос был краснее обычного, на локте явственно обозначилась дыра в обрамлении торчащих ниток. Говоря это, Марья Марковна слегка покачнулась и довольно заулыбалась: ученый совет иногда заканчивался банкетом, правда, так было не всегда, а только в те дни, когда какой-нибудь аспирант выносил на всеобщее обсуждение свою диссертацию, и стоял, и трясся, и заикался, и блеял, пока ученые мужи и дамы разбивали его вымученный научный труд в пух и прах, а потом неожиданно смягчались и выносили положительный вердикт и, весело щебеча на узкоспециальные темы, перетекали в соседнее помещение, к накрытым столам, и звенели бокалами, и желали разомлевшему и счастливому диссертанту дальнейших творческих успехов. Марья Марковна, несмотря на грозный и осуждающий взгляд Полканавт, мечтательно закрыла глаза: вечер сулил бесплатную выпивку и дармовую закуску.
Тигринский, вальяжно развалившись, сидел на стуле в Алиной кухне и пил сваренный в турке кофе. Он был одет в потертый махровый халат, принадлежавший хозяйке, но временно у нее позаимствованный. Еще и двадцати часов не прошло, как скромный, робкий аспирантик Стасик Тигринский вошел в квартиру, а сейчас он уже, как Бобик в гостях у Барбоса, удобно расположился, заполнив собой все доступное пространство. Некоторое время Тигринский раздумывал, стоит ли есть лежащий на нижней полке холодильника кусок торта, а потом решился: наверняка Аля со всей ее безалаберностью и плохой памятью не вспомнит о нем. Казбич грустно смотрел на пиршество с подоконника.
— Что, толстомордик? Тортика захотел? — спросил его Тигринский, вонзая крепкие, острые зубы в мягкую сладкую массу, покрытую слоем розового крема и густо посыпанную измельченными миндальными орешками.
Кот почти по-человечески вздохнул, спрыгнул на пол и, с достоинством неся черную голову, вышел из кухни.
Наташа как раз доедала последнюю конфету из коробки, которую ей подарил Барщевский, и собиралась нести Леопольду Кирилловичу разобранную картотеку со случаями схода селей на территории РФ за последние сто лет, когда в комнату вошел Стручков. Вид у него был ленивый и вальяжный, лицо светилось хорошо разыгранным доброжелательством. Он был похож на Санта-Клауса, милого, мягкого старичка, который, как казалось, вот-вот вынет из кармана вкусный леденец и погладит по головке. Наташа знала, что под обманчиво добродушной внешностью скрывается злобный гоблин. Она остановилась у двери и положила ящик с картотекой на стол. Сердце екнуло, скулы свело от нехороших предчувствий.
— Наташенька, приходите ко мне сегодня вечером. Повторим вчерашнюю программу, а может, и внесем в нее какие-нибудь новые элементы, — громко проговорил Стручков. В его голосе чувствовалось еле сдерживаемое возбуждение.
Наташа попятилась и села на стул, ноги и грудь резко заболели, схватило сердце. Краем глаза она видела фигуру Барщевского, сидящего за столом у окна. Александр рисовал карту схода лавин в Краснодарском крае, а большей частью просто бил баклуши, развлекая Наташу байками и анекдотами. Несмотря на все усилия казаться скромным, он выглядел в НИИ географии как изумруд среди песка, но все к нему привыкли. Сейчас он сидел, развалившись на стуле, внимательно смотрел на Стручкова и Наташу и чувствовал, как ко рту подступает тошнота.
«Вот так вот. Сначала к Стручкову, а потом ко мне? И еще спрашивала, не женюсь ли я на ней? А я, кстати, чуть было не согласился…» — подумал он про себя, глядя на красную, подавленную Наташу, которая что-то бормотала и прятала глаза.
«Мы же договаривались на пару раз в месяц. Я была у вас только вчера. И надеялась, что наши отношения останутся тайной!» — хотела сказать Наташа, но не могла расцепить плотно сжатые зубы. Почему-то ей казалось, что секс с пожилым научным руководителем является самым легким путем защитить вожделенную диссертацию и решить свои карьерные проблемы раз и навсегда, тем более что мама настаивала, а Наташа так боялась Татьяну Тимофеевну… Наташа и предположить не могла, что у Игоря Григорьевича окажется склонность к садизму и бешеный сексуальный темперамент, и, конечно, не ожидала, что Стручков зайдет к ней на работу и громко, никого не стесняясь, прикажет приходить сегодня вечером. Барщевский внимательно следил за ней из противоположного угла комнаты. Ему было муторно и противно, в голове зазвенело. Наташа еле удержалась, чтобы не упасть.
Часа в три Тигринский, напившийся кофе до конца своих дней и дважды искупавшийся в ванне, наконец-то засобирался.
«Пойду-ка я», — решил он, прочитав подшивку журнала «Космополитэн» за прошлый год и почерпнув для себя много интересного. В частности, он узнал, в каких голливудских семьях жены зарабатывают больше мужей и чем это чревато для последних, как бороться с домогательствами на работе, о жизни без секса, о многоженстве, о несчастной любви юной девы к женатику, как правильно делать маникюр и педикюр. О том, что представляет собой последний, Стас знал весьма приблизительно, поэтому он прочитал статью полностью и картинки посмотрел. Затем по возможности уничтожил следы своего пребывания в квартире, надел рубашку, джинсы, свитер, куртку, протер пол в ванной, повесил на крючок халат, надеясь, что он высохнет до прибытия хозяйки, и пошел в прихожую. Он обулся, перекинул через плечо ремень сумки, еще раз проверил, выключил ли везде свет, закрутил ли воду и перекрыл ли газ, и совсем было уже собрался уходить, когда вся очевидная глупость его поступка заставила его охнуть и прислониться спиной к стене.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26