я знал ее кристальную правдивость. А поверив, почувствовал, что отчаяние снова овладевает мной: ведь если услышанные нами звуки издавали не люди, а всего лишь неведомые нам рыбы, это значило, что надежды на спасение почти нет. Долго нам не продержаться.
Расставшись с Апуати, я нашел Франсиско де Орельяну и передал ему содержание своего разговора с девушкой. Капитан помрачнел и задумался.
— Блас де Медина, — жестко сказал он после минутного молчания. — Никому ни слова об этом. Только надежда поддерживает наших людей. Мы слышали барабаны, надеюсь, ты меня понял, Блас?
Я обещал молчать и сдержал свое слово.
Весь следующий день мы плыли мимо однообразной и бесконечной зеленой стены. Внезапный прилив сил, который мы ощутили накануне, покинул нас вместе с надеждой. Люди окончательно пали духом: бородатые, мужественные солдаты, не стесняясь, плакали, другие — грязно ругались и бросали весла, проклиная все на свете, третьи — молились, готовые проститься с жизнью. Сеньор Франсиско де Орельяна охрип, уговаривая нас сохранять крепость духа и не впадать в отчаяние. Он убеждал, он шутил, он пытался разбудить в нас гордость и тщеславие, но на этот раз слова его имели мало успеха: даже Хуан де Аревало, всегда безгранично веривший в Орельяну, с нескрываемым сомнением выслушивал теперь заверения капитана. Каждому было ясно, что гибели нам не избежать. Сам я нисколько не сомневался в этом, и лишь обида, что умереть мне придется не в честном бою, а мучительной и бесславной голодной смертью, угнетала меня.
Спустились сумерки, дрожащая лунная дорожка легла на воду. Закутавшись в рваные индейские плащи, мы с Хуаном молча лежали на палубе. Чтобы не чувствовать рези в желудке, я пытался уснуть, но не мог: грустные мысли о своей неудавшейся жизни не шли из головы. Что успел я сделать за свои семнадцать лет? Ничего. Быть может, останься я в Испании, из меня мог выйти пусть скромный, но достойный человек, который сумел бы принести своей родине какую-то, хотя бы маленькую пользу. Но я пустился в погоню за великими подвигами, за героическими делами, а что вышло из этого? Мечты остались мечтами, и вот, так ничего и не свершив, я уйду теперь из этого мира не как герой, а как бездомная собака, издохшая от голода…
Внезапно ночную тишину прорезал звенящий голос капитана:
— Святая Мария! Индейцы!
И снова — тишина. Хуан больно сжал мне плечо, я почувствовал, как он весь напрягся. Затаив дыхание,
мы прислушались и боялись довериться своему слуху. Но нет, на этот раз ошибки не было: звуки барабанов доносились издалека, с каждой минутой они становились слышнее. Теперь я мог бы поклясться, что это не были голоса поющих рыб: ухо различало четкий ритм. Бум! Бум! Там-там-там! — били барабаны. Бум! Бум! Там-там-там! — отзывалось мое сердце. Все теперь было забыто, все. И опять, как и позавчера, мы не сдерживали своего ликования, мы не помнили себя от радости — бессвязно кричали, плакали, обнимались, метались по бригантине, сшибая друг друга…
Рассвет застал нас прижавшимися грудью к бортам судна, напряженно всматривающимися в зеленую путаницу берегов. Аркебузы и арбалеты были наготове: с минуты на минуту мы ждали появления индейцев. Плавно шлепали по воде весла, и наш «Сан-Педро», сопровождаемый каноэ, неторопливо скользил посередине реки. И хотя вокруг по-прежнему было безлюдно, предчувствие скорой встречи с дикарями не покидало нас. Почти в полном молчании мы проплыли две лиги.
Внезапно я с удивлением увидел, что наши каноэ каким-то непонятным образом оказались далеко впереди бригантины. Мало того, они плыли навстречу нам, вверх по реке. В недоумении я повернулся к Хуану и открыл было рот, чтобы поделиться с ним своим открытием, но не успел: меня опередила властная команда Орельяны:
— Внимание! Впереди — индейцы! Аркебузы, арбалеты — к бою!..
Голос капитана сбросил оцепенение с наших солдат: четыре каноэ, чуть различимые вдали, заметил не один я, но ни один из нас не решался поверить своему зрению. Солдаты засуетились, я услышал, как кто-то за моей спиной торопливо зашептал молитву. Напряжение усиливалось с каждым мгновением: мы уже различали фигуры гребцов, и я со страхом ждал, что вот-вот у кого-либо из наших стрелков не выдержат нервы, раздастся выстрел — и индейцы бесследно исчезнут в редкой дымке, стелющейся над водой.
Но они и без того заметили нас и, резко повернув, налегли на весла.
— Быстрее! Проклятье! Гребите быстрее! — в ярости крикнул капитан. — Мы должны догнать их!..
Куда там! Легкие каноэ обладали несравненно большей скоростью, нежели наше неуклюжее судно. Уже через минуту река снова стала пустынной.
— Сменить гребцов, — распорядился Орельяна. — Во что бы то ни стало мы должны подойти к селению раньше, чем они приготовятся к бою. Живее!..
Да, теперь мы не сомневались, что боя не избежать. С берега опять послышались звуки барабанов — их глухие удары сменялись частой дробью более высоких тонов, похоже было, что барабаны о чем-то рассказывают во всеуслышание. Так оно, видимо, и было: нашего слуха достигли более слабые, приглушенные расстоянием ответные звуки барабанов: индейцам, увидевшим нас, отвечали их соплеменники, живущие ниже по течению Напо.
Сменив на веслах двух усталых солдат, мы с Хуаном гребли из последних сил. Я вслушивался в разноголосую музыку переговаривавшихся барабанов и пытался мысленно представить себе встречу с дикарями, которая должна была произойти с минуты на минуту. Пытался, но не мог: воображение отказалось служить мне, и в голову лезли лишь сценки нашей мирной жизни у омагуа. Я знал, что вот-вот начнется бой, но настроить себя на воинственный лад был не в силах.
Лавки гребцов были довольно низки, и борта бригантины лишали нас возможности видеть что-либо кроме верхушек самых высоких деревьев, так что я не сразу заметил, как из-за густой рощицы показались первые признаки индейского селения. Но по взволнованным голосам солдат, облепивших борта «Сан-Педро», я понял, что мы у цели. Не в силах совладать с собой, я бросил весла и в два прыжка оказался наверху. За мной поспешили и остальные гребцы.
Поросший берег был совсем рядом, и даже маленький мальчик мог бы достать стрелой нашу бригантину. Зато правобережье отодвинулось от нас намного дальше, чем час назад: как раз в этом месте в Напо впадала неширокая река, с еще более грязными и быстрыми водами. Весь правый берег был затоплен на многие лиги. Но меня ничуть не интересовало все, что виднелось справа, — безжизненные, погруженные в воду леса мы наблюдали в течение всего своего плавания по Напо. Совсем иная картина представала на обрывистом левом берегу, вдоль которого плыла бригантина.
Там были люди — и великое множество. Несколько сот индейцев усеяли крутой склон берега. Они сжимали в руках копья и луки и с мрачной тревогой смотрели на нас. Женщин не было видно, как и детей, и стариков. Здесь были только воины, их решительный вид говорил о готовности сражаться и умереть в бою.
В суровом молчании, стиснув оружие, мы смотрели на них. Казалось, еще мгновение — и тишина взорвется воинственными воплями, грохотом аркебуз, тонким пением стрел. Но этого так и не случилось: когда индейцы убедились, что «Сан-Педро» намерен пристать к берегу именно здесь, напротив селения, волна беспокойства пробежала по их рядам. Внезапно раздался гортанный возглас, и все дикари, как один, повернулись спинами к нам и быстро побежали к хорошо различимым с бригантины строениям, желтевшим в отдалении за редкой пальмовой рощей.
Через некоторое время на берегу не осталось ни одного индейца.
Озадаченные их поведением, мы смотрели индейцам вслед. Что готовили они нам? Ловушку? Засаду? Или они попросту испугались?
— Трусы! — тоном глубочайшего презрения пробормотал Хуан, и я понял, что мой друг ужасно разочарован бегством дикарей. Признаться, я испытывал то же чувство, ибо я, как и он, уже настроился сражаться до последнего вздоха.
— Гребцы, по местам! — раздалась команда капитана Орельяны. — Рулевому держать прямо на рощу — будем высаживаться!..
Мы с Хуаном бросились к веслам… И вот — толчок, «Сан-Педро» мягко ткнулся носом в обрывистый берег. В воду с шумом посыпались куски глины, ветки и камни.
Перед тем как разрешить высадку, капитан обратился к нам с короткой речью. Он призвал нас соблюдать строжайший порядок, быть начеку и неукоснительно исполнять каждое его приказание. Он предупредил, что с ослушником расправится сам, ибо всякая неосторожность может оказаться пагубной для всего отряда.
— А ведь мы, — заключил с пафосом сеньор Франсиско де Орельяна, — призваны спасти не только себя, но и товарищей наших, что гибнут в страшных лесах от болезней и голода…
Перекинув с носа бригантины доски на берег, мы выбрались на землю вполне организованно и быстро. Причалили и наши каноэ. Я помахал Апуати рукой и хотел было подойти к ней, но капитан распорядился отправить всех наших индейцев, кроме Аманкая, на бригантину. Вместе с ними охранять «Сан-Педро» остались Муньос и еще двое солдат.
До хижин было совсем недалеко — шагов сорок. Однако мы не торопились. Со щитами на спинах и мечами под мышкой, плотной колонной мы медленно двинулись через реденькую рощу веерных пальм.
Селение состояло всего из четырех хижин, зато очень больших, напоминающих вместительные овальные сараи. Стены их были сделаны из перекрещенных, гладких, похожих на бамбук жердей, с вплетенными в них листьями и ветками. Сверху их покрывали огромные, плотно пригнанные один к другому пальмовые листы. Такая крыша, должно быть, неплохо предохраняет от дождя. Все хижины располагались в центре обширной площади, зажатой с трех сторон густыми зарослями, которые были изрезаны многочисленными узкими тропами.
Селение казалось безлюдным. С опаской заглянув в хижины, мы убедились, что и там нет ни души, однако в двух из них еще тлели угли наспех присыпанных землей костров. Когда мы чуть-чуть пригляделись, в их мерцающем свете стали видны объемистые ступки, каменные топоры, заостренные палки, напоминающие мотыги, и прочая индейская утварь. И еще мы увидели то, ради чего, собственно, так стремились найти индейцев, — пищу. Да-да, пищу, много пищи — толстые связки сушеной рыбы и куски копченого птичьего мяса, подвешенные на длинных шестах, грубого помола муку, множество клубней хорошо знакомого нам земляного яблока и глиняные кувшины: одни— полные янтарных зерен индейского хлеба — маиса, другие — с кисловатым, приятным питьем. С радостными воплями мы набросились было на еду, но сразу насладиться ею нам не дал капитан: только после того как вокруг площади была выставлена стража и внимательно обследован каждый уголок хижин, он разрешил нам вынести провизию наружу и насытиться вдоволь.
Ах, как мы ели! Как ели! Никогда раньше не думал я, что смогу быть таким ненасытным чревоугодником. Еда пьянила меня, порой к горлу подступала дурнота, но остановиться я не мог. Рядом со мной, урча от удовольствия, как пес, запихивал в рот огромные куски мяса кривоногий Овьедо — он глотал пищу не жуя, глаза его посоловели, но и он, подобно мне и остальным, не мог обуздать свою нечеловеческую прожорливость.
И все же мы, как ни увлечены были своим великим, пиршеством, ухо держали востро: ни один из нас ни на секунду не забывал о возможности внезапного нападения индейцев. Только двое или трое положили мечи на землю возле себя — у остальных оружие было зажато, как и прежде, под мышкою либо лежало на коленях.
Наконец я почувствовал, что если съем еще хоть маленький кусочек, то умру: поглощенная мною еда, казалось, заполнила не только желудок, но и легкие, и сердце. Неудержимо потянуло на сон, челюсть свело, и я зевнул.
— Хе-хе… не проглоти ненароком соседа, Блас, — раздалось за моей спиной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31