Бродяга, которого допрашивали за соседним столом, отпустил мерзкую шутку по поводу бумажного пакета, разорвавшегося во время путешествия по этажам, откуда выглядывало облако белого нейлонового белья. Инспектор Грацци велел ему заткнуться, на что бродяга ответил, что им следует сразу договориться: раз уж он не должен ни о чем говорить, то ему лучше уйти; тогда сидевший напротив него инспектор на него замахнулся, но тут на защиту угнетенных встала какая-то дама, присутствовавшая «от начала до конца» при каком-то дорожном происшествии. Во время этой перепалки на пол то и дело падали вещи, которые Грацци ронял, пытаясь перенести их все разом со стола, на котором они громоздились, на свой собственный.
Еще до того, как инцидент был исчерпан, Грацци знал уже добрую половину того, что мог ему сообщить его легкомысленный груз, который теперь, когда он принялся составлять опись, не умещался на его столе, падал со стула, валялся на полу, перебирался на соседние столы, и сослуживцы от души ругали этого болвана, который не может работать на том месте, которое ему отведено.
Напечатанная на машинке опись вещей была снабжена некоторыми примечаниями; так, жемчужина, найденная в кармане темного костюма, была присоединена к жемчужинам, собранным в купе, которые будут тщательно исследованы; отпечатки пальцев на сумочке, чемодане, обуви и предметах, находившихся в сумочке и чемодане, по большей части принадлежали самой жертве, что же касается остальных отпечатков, то для того, чтобы сравнить их с отпечатками, обнаруженными в поезде, необходимо провести специальный анализ, так как они старые и плохо сохранились; пуговица, которой не хватало на лифе, отыскалась в купе и будет изучена вместе с жемчужинами; несколько неумелых непристойных рисунков с подписью «Лучше журавль в руках, чем синица в небе» на сложенном вчетверо листке бумаги формата 21 на 27, найденном также в сумочке, представляют собой ребус во вкусе коммивояжеров. К тому же он разгадан неправильно, а если судить по упорству, с которым Безар (целых четырнадцать строчек на машинке) объяснял, почему эта разгадка не подходит, можно было не сомневаться, что начальство немало позабавилось и ребус этот был сегодня у них в конторе главной темой разговоров.
К полудню ребус, впрочем, обошел все этажи, поскольку сам шеф, сидя в шляпе за своим столом, что-то рисовал на бумаге и предлагал свои решения, сопровождая их хриплым смехом сильно простуженного человека, трем веселившимся инспекторам, которые радостно подхватывали его шутки.
Тишина наступила, когда в комнату, сгорбившись и сморкаясь, вошел тот, кого звали Грацци.
Шеф сдвинул шляпу на затылок, сказал: ладно, ребята, мне надо поговорить с нашим Шерлоком Холмсом, а если судить по выражению его лица, сразу видно, что дела идут не слишком шикарно, так что вы можете убираться. Кончик его карандаша все еще касался листка бумаги, покрытого рисунками, а в уголках рта и в прищуре глаз затаился смех. Опустив голову, он машинально продолжал что-то рисовать, в то время как Грацци, прислонившись к радиатору центрального отопления, бесстрастным голосом излагал то, что было записано у него в блокноте.
Жертву звали Жоржетта Тома. Тридцать лет. Родилась во Флераке (департамент Дордонь). Двадцати лет вышла замуж за Жака Ланжа. Через четыре года развелась. Рост метр шестьдесят три, брюнетка, глаза голубые, кожа светлая, особых примет нет. Работала демонстратором фирмы косметических товаров «Барлен». Жила в доме 14 на улице Дюперре. Со вторника 1 октября до вечера пятницы 4 октября находилась в Марселе, где рекламировала товары фирмы. Остановилась в «Отель де Мессажери» на улице Феликса Пиа. Обедала и ужинала в кафе и ресторанах на улице Феликса Пиа и в центре. Зарабатывала за вычетом взносов на социальное страхование 922 франка 58 сантимов в месяц. На сегодняшний день на счету в банке у нее лежит 774 франка 50 сантимов. В сумочке наличными имелось 342 франка 93 сантима и один канадский доллар. По-видимому, убийство не было совершено с целью ограбления. Найдена записная книжка с адресами, которые еще предстоит проверить. В вещах не обнаружено ничего особенного: пустая коробочка от аспирина, которую она могла бы уже выбросить, несколько фотографий ребенка, довольно нежное письмо о переносе свидания, начинающееся словами «Милая моя перепелочка», без даты и подписи, — вот и все.
Шеф сказал: хорошо, все проще простого, для начала надо поговорить с людьми. Он достал из кармана мятую сигарету, покрутил ее в пальцах. Поискал глазами зажигалку. Грацци подошел поближе к нему и дал ему прикурить. Наклонившись к огоньку, шеф проговорил: во-первых, улица Дюперре, если она действительно там жила. Он затянулся, кашлянул, сказал, что ему следовало бы бросить курить. Во-вторых, как ее там, фирма «Барлен». В-третьих, найти родственников, чтобы ее опознали.
Он взглянул на лежащий перед ним листок с рисунками и сказал с благодушной улыбкой, что это очень забавно. А что думает об этом сам Грацци?
Грацци ничего не думал.
Шеф проговорил «ладно» и встал. Он собирался пообедать вместе с сыном в одном из бистро Центрального рынка. Сын намерен поступать в школу Изящных искусств. Двадцать лет, а в голове ветер гуляет. Только труба и изящные искусства, вот и все, что его интересует. Сын у него настоящий кретин.
Натягивая пальто, он на мгновение остановился, вытянул вперед указательный палец и повторил, что уж он, Грацци, может ему поверить, сын у него настоящий кретин. К несчастью, это ему не мешает его любить. Уж он, Грацци, может ему поверить, у него просто сердце разрывается.
Он снова сказал «ладно». Они еще побеседуют после обеда. А как со списком пассажиров, взявших билеты на поезд? Эти железнодорожники никогда не спешат. Во всяком случае, не стоит пока слишком загружать лабораторию. Придушить в поезде красотку — это работа не для профессионала. Не успеет Грацци оглянуться, как какой-нибудь псих свалится ему на голову: я любил ее и тому подобное. И тогда можно будет передать дело этой скотине Фрегару.
Закутав шею теплым шерстяным кашне в красную клетку, он стал застегивать пальто на толстом животе, который торчал у него словно у беременной женщины. Он пристально посмотрел на Грацци, на его галстук. Он никогда никому не смотрел прямо в лицо. Говорили, что у него что-то с глазами, что-то с ним в детстве приключилось. Но разве можно поверить, что и он был когда-то ребенком?
В коридоре он оглянулся и окликнул Грацци, который в эту минуту входил в комнату инспекторов: да, он чуть было не забыл сказать. Это касается истории с игральными автоматами, тут надо действовать очень осторожно, замешано слишком много народу.
И пока не передадут все сведения в Управление безопасности, не следует слишком высовываться. Так что если какой-нибудь газетчик крутится здесь, в их конторе, хорошо бы ему подсунуть историю задушенной красотки, а об остальном промолчать. Имеющий уши, да слышит.
Первый «газетчик, крутившийся в их конторе», поймал Грацци за рукав в шестнадцать часов, когда тот вместе с белокурым собирателем жемчуга возвращался с улицы Дюперре. У него была серьезная улыбка и процветающий вид постоянного сотрудника «Франс Суар».
Грацци подарил ему со всеми полагающимися оговорками историю женщины, задушенной на Лионском вокзале, и великодушно достал из бумажника фотографию с удостоверения убитой, переснятую отделом криминалистики. Жоржетта Тома была там такой, какой ее нашли, с искусным макияжем, хорошо причесанная, ее вполне можно было узнать.
Журналист присвистнул, внимательно все выслушал, сделал кое-какие пометки, взглянул на наручные часы, сказал, что летит в Институт судебной медицины; он там подмажет одного типа и, если повезет, перехватит консьержку с улицы Дюперре, которая должна опознать покойницу. У него остается пятьдесят минут, он может еще успеть тиснуть заметку в последний вечерний выпуск.
Он так спешил, что через четверть часа все парижские газеты были оповещены своими «доброхотами» о случившемся. Но для них это уже не представляло интереса, поскольку следующий день был воскресеньем.
В 16 часов 15 минут Грацци, расстегнув пальто, собирался уже сесть за телефон, чтобы выяснить, куда приведет его записная книжка погибшей, как вдруг увидел у себя на столе написанный от руки список пассажиров, купивших билеты на места с 221-го по 226-е в «Фокейце». Все шестеро купили билеты заранее, за сутки или двое до отхода поезда:
место 221 — Риволани, пятница 4 октября, Марсель;
место 222 — Даррес, четверг 3 октября, Марсель;
место 223 — Бомба, четверг 3 октября, Авиньон;
место 224 — Тома, пятница 4 октября, Марсель;
место 225 — Гароди, четверг 3 октября, Марсель;
место 226 — Кабур, среда 2 октября, Марсель.
Услуга за услугу: инспектор, которого звали Грацци, позвонил в Институт судебной медицины, чтобы поймать там журналиста и попросить его вставить в свою статью этот список. На другом конце провода ему велели подождать, и Грацци ответил, что не вешает трубку.
Место 226
Рене Кабур уже восемь лет ходил в одном и том же пальто с хлястиком. Большую часть года он носил вязаные шерстяные перчатки, вязаные жакеты с длинными рукавами и толстое кашне, не позволявшее ему ворочать шеей.
Он был мерзляком, быстро простужался, и с первыми холодами он, человек и так по натуре угрюмый, превращался чуть ли не в неврастеника.
Каждый вечер он выходил из филиала «Пари-Сюд» фирмы «Прожин» («Прогресс на вашей кухне») чуть позже половины шестого. Хотя прямо напротив его конторы находилась автобусная остановка, «Площадь Алезии», он садился в свой 38-й автобус на конечной остановке, у Орлеанских ворот, чтобы быть уверенным, что займет удобное сидячее место. В течение всего пути, до самого Восточного вокзала, он не отрывался от своей газеты. Читал он «Монд».
В этот вечер, непохожий на все остальные вечера, поскольку он только утром возвратился из единственного за последние десять лет путешествия, он изменил некоторым своим привычкам. Во-первых, он забыл перчатки в ящике стола, а так как ему хотелось поскорее вернуться домой, в свою квартиру, где он не прибирался уже целую неделю, решил не возвращаться за ними. Затем, чего с ним раньше никогда не случалось, зашел в пивной бар у Орлеанских ворот и за стойкой выпил кружку пива: от самого Марселя — а он ехал в жарко натопленном вагоне, где спать ему пришлось одетым, поскольку в купе были женщины и он не был уверен, что его пижама достаточно чиста, — его все время мучила жажда. И наконец, выйдя из бара, он обошел три газетных киоска, но так и не нашел «Монд». Последний выпуск еще не доставили. А его автобус уже стоял на остановке. И тогда он взял «Франс Суар».
В 38-м автобусе, устроившись в середине салона, подальше от колес, около окна, он не читая перевернул первую страницу. Следующие страницы, более серьезные, не так портили ему удовольствие. Он никогда не любил громких криков, веселого смеха, соленых шуток. Крупные заголовки так же претили ему.
Он чувствовал себя усталым, какая-то тяжесть залегла между глазами, что у него всегда предвещало грипп. А ведь в поезде он спал — правда, на верхней полке, откуда боялся свалиться, да еще уткнувшись носом в сложенный пиджак, потому что подушки тут не внушали ему доверия. Спать-то он спал, но тем неглубоким сном, когда слышишь, как стучат колеса на переездах, и все время страдаешь от невыносимой жары. Тем неглубоким сном, сквозь который доносятся все сообщения громкоговорителей на вокзалах, а тебя терзают глупые страхи: боишься крушения, неполадок с отоплением, кражи лежащего под головой бумажника. Бог знает чего еще.
Он вышел из поезда на Лионском вокзале без кашне, в расстегнутом пальто. В Марселе всю эту бесконечную неделю было жарко, как летом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27