— Лежал. Насколько известно, пострадал в схватке мужа с любовником в роли последнего.
— Так вот, если там было что-нибудь серьезное, ему, возможно, и сейчас еще требуется лечение. Знаете, бывают же случаи, когда разыскиваемые преступники вынуждены обращаться к врачу, потому что у них, например, кончились какие-нибудь особенные таблетки.
— Слишком специфическое поле деятельности, Сид. Если бы Хопджой был диабетиком, мы бы о нем уже наверняка услышали. Хотя, в общем, попробовать стоит; словесный портрет у нас есть, и выразительнее его уже не сделаешь, разве что добавив шрам-другой.
Сержант Лав, чьи тайные мечты включали и такую, где Редактор Лав, в жилете, очень собранный и деловитый, просматривает свежий оттиск первой полосы, вновь отправился на Посонз-Лейн; в голове своей он, как знамя, уносил заголовок «Плейбой со шрамом найден в палате десять: преступник проник в больницу за упаковкой чудодейственного лекарства».
Никакие столь интригующие и полезные обществу варианты, казалось, не приходили в голову сестре Хауэлл, старшей в мужской палате хирургического отделения городской больницы Флаксборо. Это была сдержанная, гладкая, туго накрахмаленная женщина с неразрушимой улыбкой на подступах к розово-сахарному бастиону ее лица, глаза которого жили своей собственной, отдельной жизнью, беспрестанно перескакивая с предмета на предмет в поиске недостатков. Пербрайт изложил свою просьбу, чувствуя, что имеет в этих глазах не больше веса, чем ничтожная пылинка, которая покорно опускалась в луче солнечного света до уровня сверхчувствительных туфель сестры Хауэлл.
Она выслушала его, не прерывая. Вслед за этим ее улыбка претерпела незначительные изменения (глаза по-прежнему не желали отвлекаться, даже для мимолетного знакомства с собеседником), и сестра сказала, что, как бы ни хотелось ей помочь ему, инспектор, несомненно, поймет, что невозможно, совершенно невозможно нарушить конфиденциальность записей в истории болезни, даже для инспектора полиции.
Пербрайт заверил ее в своем понимании и преклонении перед ее верностью своему долгу, но вежливо поинтересовался, не согласится ли она хотя бы частично пересмотреть свои взгляды в более широких интересах правосудия. Полиция, к сожалению, получила задание разыскать одного из ее бывших пациентов, который бесследно исчез, и любые сведения о недавних повреждениях и заболеваниях его организма могли бы оказать неоценимую помощь в этом розыске.
— Мне искренне жаль, — ответила сестра Хауэлл, преданно сложив пальцы на переднике.
— В таком случае, возможно, если бы я смог обратиться к мистеру Хартону лично…
Глаза, готовые сразу же подчиниться, если того требовали обстоятельства, были, наконец, в упор наведены на него.
— Мистер Хартон очень занятый человек. Он, вероятно, в операционной. Я в самом деле никак не…
Дверь в конце коридора резко распахнулась. На них двинулась процессия людей в белых халатах. Сестра Хауэлл схватила Пербрайта за рукав и буквально оттащила его к стене.
— Вот и сам мистер Хартон, — взволнованно прошептала она. Пербрайту показалось, от него ждут, что он тут же преклонит колена.
Хирург продвигался вперед медленной свободной походкой. Удерживаясь на одном с ним уровне, быстро переступала короткими толстыми ногами Старшая сестра; в такт этой тяжелой рыси подпрыгивал и опускался ее красный, как сутана, двойной подбородок. Вслед за Хартоном и его спутницей шла молодая сестра со стопкой папок в руках, затуманенными в экстазе глазами солнцепоклонника она смотрела на затылок хирурга. Далее следовали два врача, живущие при больнице. Их белые халаты были расстегнуты, из карманов свисали черные трубки. Замыкали шествие человек семь-восемь студентов, которые вполголоса переговаривались между собой и постоянно посматривали на свои руки. Довольно часто весь парад останавливался и ждал, пока мистер Хартон, наклонив голову, с подчеркнутым вниманием выслушивал комментарии Старшей сестры и вознаграждал ее всплесками медоточивого смеха.
Когда процессия была уже готова исчезнуть за дверями палаты, Пербрайт вежливо, но твердо отвел удерживающую его руку сестры Хауэлл и шагнул вперед. Он виновато улыбнулся Старшей сестре и представился Хартону. Хирург с невозмутимым великодушием отвел его в сторону, в дежурную комнату. Через закрывшуюся за ними стеклянную дверь Пербрайт увидел, что остальные застыли в позах почтительного терпеливого ожидания.
Хартон, которому Пербрайт счел за благоразумие рассказать достаточно подробно о причинах, побудивших его обратиться к нему за сведениями, кивал понимающе и с добродушным видом. Почти такой же высокий, как и сам полицейский, он имел кожу цвета консервированной ветчины с рекламного проспекта. Этот цвет лица, настолько здоровый, что даже вызывал сомнения в своей естественности, еще больше подчеркивался (производя, как считали некоторые, жуткий эффект) уверенными аккуратными волнами преждевременно побелевших волос. У него были яркие, неподвижные глаза человека, который научился излучать обаяние, приводящее в трепет. Безупречные щеки обрамляли неожиданно маленький, пожатый рот — единственную напряженную черту его лица — который честолюбие украсило насечкой, какая бывает на диске для чеканки монет. Когда доктор говорил — голос его звучал очень музыкально, — его нижние зубы были видны больше, чем верхние.
— Мой дорогой инспектор, — он поискал сзади себя руками стол и оперся на него, перенеся часть своего веса на кончики растопыренных пальцев, — вы не должны воспринимать все эти разговоры о медицинском этикете слишком серьезно или буквально. Он выдуман в основном для того, чтобы нашим дорогим старушкам было чем заняться. — Он по-мальчишечьи улыбнулся через дверь Старшей сестре.
— Значит, у вас нет никаких возражений против того, чтобы дать мне эту информацию.
— Абсолютно никаких.
Пербрайт подождал с минуту, но Хартон лишь продолжал смотреть на него все с тем же безмятежным видом.
— Итак, сэр…?
— Итак, инспектор?
— Вы собирались рассказать мне о характере операции, проведенной вами на мистере Тревальяне.
— О нет, это не так.
Пербрайт в недоумении уставился на него.
— Видимо, мы неправильно поняли друг друга, сэр.
— А, может быть, может быть. Я говорил, что я — я лично, вы понимаете, — не возражаю против того, чтобы сообщить вам все интересующие вас сведения. И это чистая правда. Но я же не говорил, что возражений вообще не существует, разве не так?
Инспектор вздохнул. Вот, подумалось ему, тип человека, для которого нет большего наслаждения, чем сбивать с толку продавцов в магазинах несмешными шутками.
— Дело в том, инспектор, — Хартон засунул одну руку глубоко в карман и энергично поворошил там монеты, — что я просто-напросто не свободен следовать своим личным симпатиям и сообщить вам, что же тогда стряслось с нашим общим другом.
— А, вы, стало быть, в курсе, сэр? Хартон улыбкой свел на нет рассчитанную дерзость вопроса.
— Разумеется, я в курсе. Хирурги, знаете ли, время от времени запоминают, что они сделали и почему. На свой особый манер они, возможно, так же методичны в работе, как и полицейские.
— Насколько я вас понимаю, сэр, вы получили распоряжение не выдавать никакой информации относительно пребывания в больнице мистера Тревальяна?
— Должен заметить, что я не стал бы употреблять слово «распоряжения», но в общих чертах именно так и обстоят дела, инспектор. Осмелюсь ли я прошептать старое клише «национальная безопасность»? — Хартон элегантно выпрямился и шагнул к двери. — Между прочим, мы нашли мистера Тревальяна в высшей степени обаятельным джентльменом; я от души надеюсь, что ваше беспокойство по его поводу окажется напрасным.
Легко положив руку на плечо Пербрайта, он другой открыл дверь.
— Я, знаете ли, даже уверен, что так и будет.
Похлопывая рукой по плечу, он выпроводил инспектора из комнаты и самодовольным жестом призвал всех ожидающих его вновь построиться в процессию.
Пербрайт немедленно выехал в Броклстон.
Среди машин на площадке перед «Нептуном» он увидел «армстронг» Хопджоя, который приказал вернуть в распоряжение мистера и миссис Периам. Самих молодоженов он обнаружил играющими в малый гольф на площадке за отелем. Дорин, чьи уложенные косы имели вид защитного спортивного инвентаря, была в длинном розовом кардигане поверх платья в цветочек. Ее муж надел брюки из шерстяной фланели и темно-коричневый блейзер Ассоциации Выпускников Флаксборской Классической Школы.
Увидев инспектора, он подобрал с травы свой мяч и повел девушку ему навстречу.
— Брайан уже нашелся?
— Боюсь, что нет, мистер Периам.
— О. А мы думали, что вы как раз приехали нам об этом сообщить. — Торжественное, по-женски гладкое лицо повернулось к девушке: — Правда ведь, дорогая?
Периам поставил рядом три ярких шезлонга на краю лужайки, окружавшей лунку. Они сели.
— Нет, мистер Хопджой не вернулся. Я весьма сомневаюсь, что он вообще вернется. Но я думаю, с моей стороны будет только правильно успокоить ваши души на его счет. — Пербрайт по очереди посмотрел на своих слушателей. — Сейчас все выглядит так, как будто мы ошибались, предполагая, что ваш друг умер.
Дорин схватила мужа за руку.
— Вот видишь! Что я говорила?
Она повернулась к Пербрайту и, надув губки, затараторила в притворном негодовании:
— И подумать только, преследовать нас своим неправдоподобным рассказом, когда и пяти минут не прошло, как мы поженились. Я бы сказала, что это бестактно.
— Вы правы, миссис Периам. Примите мои извинения, но в тех обстоятельствах у нас не было другого выбора.
Периам рассматривал рукоятку клюшки, которую положил себе на колено.
— Да ладно, чего там, инспектор. Конечно, все это было неприятно для нас — я хочу сказать, вся ответственность, как мы чувствовали, легла бы на нас, если бы что-нибудь ужасное действительно случилось с Браем, мы ведь принесли ему столько огорчений, ты же знаешь, дорогая, — но полиция-то в этом никак не виновата. — Он поднял голову и криво улыбнулся Пербрайту: — Теперь вы знаете, на какие шутки можно нарваться, когда убегаешь с невестой лучшего друга.
Дорин вздохнула и прижала ладонь Периама к своему животу. Он торопливо одернул ее.
— Да, и еще один вопрос, инспектор… дом. Вы ведь там уже закончили, не так ли? Видите, в чем дело, мы…
— Если вы сможете подождать еще пару дней, сэр, мы все вернем на свои места. Этим мы, естественно, займемся сами, вам не о чем беспокоиться.
— И спасибо за то, что вернули нам машину.
— Ну как, была она покрыта кровью и отпечатками пальцев?
Периам с упреком бросил на жену быстрый взгляд.
— Дорин, право..:
— Я полагаю, — заговорил Пербрайт, — что вы поселиесь в старом доме, когда ваш отпуск закончится. Или вы, поженившись, думаете теперь переехать?
— Нет, мы останемся. По крайней мере, пока. Знаете, это был мой дом в течение стольких лет, а я по натуре изрядный домосед. Да и в любом случае, я уверен, мама не одобрила бы, если бы в доме стали жить чужие.
— Вы, конечно, понимаете, что осталась еще всякая всячина, в основном бумаги, принадлежащие мистеру Хопджою. Мы бы хотели подержать все это пока у себя, но если вдруг получите от него весточку, может быть, вы дадите нам адрес, по которому с ним можно будет связаться; вас ведь это не затруднит, сэр?
— Нисколько.
— Есть еще одна вещь, о которой мне любопытно было бы узнать, мистер Периам. Некоторое время назад, совсем, в общем-то, недавно, мистер Хопджой побывал в больнице. Мне достаточно хорошо известны обстоятельства, при которых он туда попал — их мы касаться не будем, — но интересно, не могли бы вы сказать мне, что за повреждения он получил.
Периам, задумавшись, провел пальцем по своему тяжелому округлому подбородку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28