Хотя мне жаль было тревожить портье, я его разбудил и попросил разрешения позвонить в город. Со сна он даже не спросил, откуда я взялся и почему не звоню из номера.
Трубку долго не снимали, но наконец мне ответил женский голос. Оказалось, что Сэм лишь недавно пришел домой после ночного дежурства и будить его ни в коем случае нельзя – пусть хоть пожар начнется и все сгорит дотла. Я назвал себя, солгав, что Сэм ждет не дождется моего звонка. Это, мол, связано с его ночным дежурством.
Она пошла в спальню и долго отсутствовала. Наконец в трубке вновь раздался ее твердый, с хрипотцой, которая мне так нравилась, голос. Супруга Сэма весьма привлекательная дама.
– Вы меня слышите?
– Да-да.
– Он вовсе вам не обрадовался, однако сейчас подойдет. Даю вам ровно одну минуту.
Я не успел поблагодарить ее – она отошла от телефона. Видать, ее мой звонок обрадовал еще меньше, чем Сэма.
Время ползло на четвереньках. Я уже решил, что Сэм передумал говорить со мной, но тут он взял трубку – в сонном и сиплом от вечного курения голосе сквозила угроза.
– Короче! – буркнул он.
– Сейчас шесть утра, Сэм, – сообщил я.
– Порядочные люди раньше восьми не звонят. Какого дьявола тебе надо?
– Стареешь, дружище. Помнишь добрые времена, бывало, всю ночь гуляли...
– Теперь я семейный человек. Уяснил? Три сына и две дочери. На пять детей больше, чем у тебя. Так что короче.
– Как поживают твои малыши?
– Господи! – застонал Сэм, точно его пытали. – Не для того же ты звонишь в такую рань, чтобы спросить про их отметки!
– Что правда, то правда, – признал я. – Я звоню, чтобы попросить об одолжении.
– Нельзя подождать с этим пару часиков?
– Нет.
Он задумался.
– Это срочно, – прибавил я для большей убедительности.
– Что-нибудь насчет денег?
Мы всегда брали в долг друг у друга, когда только начинали служить в криминальной полиции и получали крохотное жалованье.
– На этот раз мне нужны не деньги, – ответил я. – Кстати, если тебе понадобится взаймы...
– Значит, тебе снова нужна моя машина?
– Нет.
Он обругал меня, и я поспешил объяснить причину звонка.
– И это все? – В голосе Сэма кипело негодование. – Любой чинуша из нашего ведомства может это сделать.
Пришлось напомнить Сэму, что в данный момент я, должно быть, занимаю одно из первых мест в списке смертельных врагов Омари и не могу довериться никому из его служащих.
Молчание на другом конце провода свидетельствовало о том, что мои аргументы показались Сэму достаточно вескими. Наконец послышался тяжкий вздох.
– Ты уверен, что кроме меня у тебя нет верных друзей?
– Ты самый надежный, Сэм! – воскликнул я и, не дав ему времени опомниться, добавил: – Жду тебя в восемь в вестибюле "Бульвара".
Сэм снова грустно вздохнул.
– Завтраком угощу, – добавил я, прежде чем он повесил трубку.
Газетный киоск уже открылся. Купив свежий номер "Нейшн" и пачку сигарет, я поднялся в номер. Фон Шелленберг еще не выходил из спальни. Я сел в кресло и полистал газету. В ней главным образом говорилось о конференции ЮНКТАД, которую на следующее утро должен был открыть не кто иной, как сам президент республики. В Найроби уже прибыли главы правительств Филиппин, Анголы, Замбии, Маврикия, а также личный представитель президента США д-р Чарлз К. Уэллс.
Что и говорить, комиссару Омари сейчас не позавидуешь. Ведь он как бы главный ангел-хранитель всех этих высоких гостей, а опытных людей под его началом не так уж много. Жаль, что я не могу на этот раз прийти ему на помощь. У меня на руках фон Шелленберг, который тоже нуждается в неусыпном внимании.
Я отшвырнул газету и достал добытую накануне у клерков туристической фирмы "Кросс-Кения" фотокопию длинного списка имен, восемьдесят из которых были аккуратно отпечатаны и лишь одно в конце добавлено от руки. Туристы были разбиты на десять групп, по восемь человек в каждой. Большинство из Европы, но попадались также японцы и американцы. В списке указывались также профессии. Кого здесь только не было, даже один священник! Мужчин вдвое больше, чем женщин.
Я долго вчитывался в список, но мне это мало что дало. Фон Шелленберг вышел в гостиную без четверти восемь в защитного цвета костюме сафари. Он и в нем умудрялся сохранять внушительный вид. Снобистские замашки чувствовались в каждом его жесте, они сопутствовали ему, как крепкий запах сигар.
Мы пожелали друг другу доброго утра и отправились завтракать. Уже у лифта я извинился, сказав, что оставил в номере сигареты, и, вернувшись, повесил на дверную ручку люкса табличку с просьбой не беспокоить. Это для того, чтобы горничные не принялись за уборку, пока Сэм не соберет отпечатков пальцев. После этого я присоединился к фон Шелленбергу.
Завтрак начинался в половине восьмого, и пока что лишь немногие из постояльцев спустились в ресторан. Официанты, казалось, тоже до конца не проснулись, обслуживали медленно.
Я заказал тосты и кофе, приготовясь к созерцанию того, как фон Шелленберг будет поглощать яичницу с ветчиной, печенку и свиные сосиски, корнфлекс и фруктовый сок. Оказалось, что он большой любитель поесть, – накануне за ужином это его свойство не проявилось достаточно наглядно. За едой он молчал – и слава богу! – говорить в такой ранний час было решительно не о чем.
В ресторан вошло французское семейство и село за тот же столик, что накануне. Потом появился американец, со следами жестокого похмелья на лице. Он громко заказал два стакана воды и целый кофейник, заявив, что никакой еды, а тем более яичницы видеть не может. Наверно, накануне он закатил бал в собственную честь.
В пять минут девятого я поднялся, вышел в вестибюль и увидел Сэма в черном костюме и узеньком красном галстуке, ставшем для сослуживцев его опознавательным знаком. Он был мрачнее тучи.
– Еще минута, и меня бы здесь не было.
Орудия труда находились в элегантном чемоданчике, который он держал в левой руке. Он никогда не был франтом, поэтому отделанный серебром дипломат никак не вязался с его обликом.
– Сначала завтрак. – Я повел его к ресторанной двери.
– Забудь про это. – Сэм снова взглянул на часы. – Побыстрее бы отделаться и завалиться спать.
Ему предстояло не такое уж простое дело, о чем я не преминул напомнить. Во-первых, надо заполучить отпечатки пальцев американца, их в нашем архиве, понятно, нет. Во-вторых, Сэм не мог заняться люксом номер пять до тех пор, пока мы с фон Шелленбергом не отправимся на прогулку по городу, назначенную на половину десятого.
Сэм, как и следовало ожидать, стал чертыхаться, но в конце концов смирился – не бросать же в беде друга, который никогда его не подводил. И Сэм неохотно поплелся вслед за мной в ресторан.
– Увидишь толстяка, который сидит один, это и есть американец, – сказал я.
– Кто он? – спросил Сэм.
– Не знаю. Работает под туриста.
– А ты – под кого ты на этот раз работаешь?
– Как обычно. Честно зарабатываю на хлеб.
У входа в ресторан я замедлил шаг.
– Мы не можем сидеть вместе, – сказал я. – Однако уговор остается в силе – я за тебя плачу.
Сэм дал мне несколько секунд и вошел, когда я уже садился за свой столик. Сам он выбрал место непосредственно за спиной американца. Я ему незаметно кивнул, намазал гренок маслом и налил кофе. Фон Шелленберг уже расправился со своей едой и, откинувшись на стуле, закурил сигару.
Через несколько минут американец ушел. Сэм поднялся с места и молниеносно схватил стакан, из которого пил янки. Несколько посетителей заметили его маневр, но ничего не поняли. Официанты же по-прежнему дремали.
Вскоре ушли и мы с фон Шелленбергом. Я первым домчался до двери люкса и перевесил табличку "Не беспокоить" с наружной ручки на внутреннюю. Когда же в половине десятого мы собрались на экскурсию, я снова вывесил табличку, причем немец ничего не заметил.
Такси довезло нас до Национального музея; это расстояние можно было пройти пешком, не будь фон Шелленберг такой важной птицей. Ходить пешком ниже его достоинства, вот и пришлось, не торгуясь, платить изумленному водителю столько, сколько он заломил.
Снова выдался яркий солнечный день, и двор музея был запружен туристами, все прибывающими в бесконечной веренице микроавтобусов. Протолкавшись сквозь толпу, мы быстро обошли залы, почти ни к чему не выказывая интереса, – от экспоната к экспонату, подобно нищим у витрин дорогих магазинов. Хотя фон Шелленберг и задерживался порой у какого-нибудь предмета, я видел, что мысли его далеки от музейных диковинок. Меня же музеи, как и публичные библиотеки, никогда не привлекали.
Переходя от птиц к коллекции бабочек, мы столкнулись с толстым янки из отеля "Бульвар". У него в руке была до смешного миниатюрная фотокамера, и держал он ее так, будто собирался отправить в первую же урну для мусора. Быть телохранителем – нервное занятие, никогда не знаешь, откуда ждать опасности, в каком обличье явится смерть – высшее подтверждение твоей профессиональной непригодности. Увидев американца, я инстинктивно напрягся – отчего он здесь? Ощущая себя туго заведенной пружиной, я пристально следил за каждым его движением. Фон Шелленберг, однако, не обратил на янки ни малейшего внимания, просто его не заметил. Американец переминался в нерешительности, словно собираясь что-то сказать немцу, затем свернул за угол и удалился в том направлении, откуда мы пришли. Очевидно, солнце его разморило и давешнее похмелье еще не прошло.
Следит он за нами – или наша встреча случайность? Черт возьми, кто он? Вопросы эти мучили меня, пока мы не досмотрели экспозицию и не вышли на яркий солнечный свет. Экскурсия утомила меня, а фон Шелленбергу, казалось, все нипочем.
По-настоящему, однако, оживился он только в террариуме, куда мы попали, перейдя через шоссе. Немец двигался от клетки к клетке так, будто старинного друга разыскивал, точно ждал, что змеи его узнают: обветренное лицо, очки и все прочее. Они же холодно взирали на него, высовывая раздвоенные язычки в знак приветствия. И лишь когда за стеклом перед нами предстала двухметровая королевская кобра, он наконец угомонился, словно обнаружил то, что искал.
Я отстал на шаг, высматривая из-за его плеча приметную плешь американца и недоумевая, что так притягивает фон Шелленберга, богача и сноба, к этим ползучим гадам, почему он тратит на них свое драгоценное время. Я ненавидел рептилий, испытывал к ним еще большее отвращение, чем к чучелам птиц и животных. В раннем детстве меня научили убивать их без промедления.
Фон Шелленберг буквально не мог оторваться от кобры. Она медленно подняла голову и, извиваясь, поползла по стеклянной клетке. Потом улеглась, свернувшись кольцами, и ее глаза застыли на фон Шелленберге. Так они глазели друг на друга, ледяное жжение невидимыми волнами проникало сквозь стекло. Они словно вели дуэль, перестрелку.
Промышленник, медленно протянув руку, дотронулся указательным пальцем до стекла. Я стоял как вкопанный, наблюдая за ним. Прошло несколько жутковатых секунд, казалось, кобра не замечает либо не принимает вызова, но внезапно она нанесла молниеносный удар.
Я невольно зажмурился. Зрители, обступившие нас, ахнули и отпрянули назад.
Палец на стекле даже не дрогнул. Ударив в сверхпрочное стекло, королева пресмыкающихся зашаталась, точно оглушенная, казалось, ее студенистые глаза вот-вот вылезут из орбит. Потом она скользнула в дальний угол клетки и замерла там.
Фон Шелленберг, засунув руки в карманы, вразвалку направился к выходу из музея.
Я не находил слов, и без того уже мои извилины работали с предельной нагрузкой.
5
– Богатый человек не может кому-либо доверять, – негромко разглагольствовал фон Шелленберг. – Это для него непозволительная роскошь. Подлинной преданности не существует. Богатство, роскошь и власть способны вскружить голову самым набожным и праведным – тому есть множество примеров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22