Любопытно, насколько».
– Не понимаю, зачем понадобилась сия процедура? Ведь Платонов и так готов вам душу выложить!
Пал Палыч долил в стакан из термоса. Хитрить не было смысла.
– Да, я вас слегка надул. И не извиняюсь, потому что для вашей же пользы.
– А в чем вы видите мою пользу?
– Вы мучились сомнениями, тяготились ответствен­ностью. Я облегчил задачу, предложив только подтвер­дить показания арестованного.
– И поздравили себя с удачей! – колко вставил Вла­сов. Пал Палыч пропустил мимо ушей.
– А кроме того, невредно было посмотреть на Платонова поближе. Как вам этот кладбищенский деятель?
Власов молча отвернулся. Пал Палыч решил тоже по­молчать. Пускай собеседник потрудится все же ответить.
После минутной паузы Власова выручил телефонный звонок. Трещал городской аппарат, и Пал Палыч, как всегда в таких случаях, отозвался официально:
– Старший следователь Знаменский слушает… Пре­дисловия не нужны, здравствуйте, Шептунов… Естествен­но, узнал… Да никакого фокуса, память срабатывает авто­матически… Ну что – что пять лет назад? Голос у вас тот же… А вы прикиньте, сколько я его наслушался, пока вы плели завиральные истории!.. Ну ладно, ладно… Значит, свобода. Поздравляю. И что будем делать дальше?.. Вот чего не советую! Зайдите-ка, потолкуем всерьез… Сейчас скажу… – Он полистал настольный календарь. – Давай­те послезавтра в три сорок пять.
«Шептунов. Отрадно, что не пропал. Хоть кто-то ког­да-то не пропадает! Вообще день удачный – если б не Власов».
– Еще чаю?
– Нет, спасибо… С вами разговаривал преступник?
– Бывший преступник.
– Что он сделал?
– Много чего наворотил.
– И вы с ним так вот…
– Что вас удивляет?
– Тон.
– Пять лет назад тон был другой. Но и человек был другой. Я с ним бился несколько месяцев.
– И перевоспитали?
Знаменский разозлился, но смыл злые слова с языка остатками чая.
– Вы меня все подковыриваете, приписываете хваст­ливость и прочее. Ну какая мне корысть перед вами чваниться?.. Что до перевоспитания, то педагогическая польза от следствия чаще всего гомеопатическая. Корень в самом человеке. Хочет или не хочет вырваться из уголов­ной тины.
Шептунов захотел. Все.
– И он к вам придет советоваться. Почему?! Почему тот же Платонов держится так, словно вы ему – друг, а я – враг?
– Преувеличиваете. Просто мы с ним – каждый на своем месте. Он видит, что на меня в определенном смысле можно положиться – все честно и объективно. А ваша позиция ему непонятна. Непонятное среднего чело­века раздражает.
«Снова воды в рот набрал… А ведь он способен сейчас поблагодарить за угощение и откланяться. А я останусь ни с чем?»
– Игорь Сергеевич, давайте наконец откровенно. Вы пришли искать помощи себе, но неким образом это связано с делом Платонова… Ваш протестующий жест – только жест. Из упрямства. У меня от своих забот голова так пухнет, что к вечеру кепка не налезает. Но готов помочь – если буду в силах. Только вот мне, как и моему подследственному, многое непонятно. Вы не вмешались, чтобы защитить Риту или Алексея… но не ушли. Стояли, смотрели. Как-то туманно упрекнули Платонова… не по­пытались задержать…
Платонов захрустел пальцами:
– Вывод ясен: трусил, пока не собралась толпа, а тогда рискнул вякнуть. Так?
– Нет, гораздо сложнее… Вы, между прочим, не от­ветили на вопрос о кладбищенском деятеле.
– Он не стоит серьезного разговора.
– Не считаете Платонова опасным?
– Разумеется, нет. Не хотел же он убивать вашего Демина!
– Единственно, чего он хотел, это утвердить себя с помощью кулака. Что будет с Деминым, его не интересо­вало. Это – антисоциальность. Как она проявится, зави­сит у таких, как Платонов, скорее, от ситуации. Если бы всерьез обозлился – ударил крепче. Мог ударить и кам­нем и ножом – что попало под руку. Думаете, нет?
– Думаю, да, – с горечью согласился Власов. – Но, Пал Палыч, почему об интеллекте судят по максималь­но доступному для данного человека проявлению. О моральном же уровне – по минимальному. Это неспра­ведливо! Гениальный ученый может в другой области изрекать глупости. Неважно. Но если кто хоть однажды сделал подлость – весь счет ведется от нее: вот на что способен!
– Занятная постановка вопроса. Выкрою время – раз­мыслю. Пока же вернемся к вам. Что вас сюда привело? Откуда желание поговорить просто так?
– Допустим, мне нравится с вами беседовать.
– А серьезно?
– Ну, если хотите, я всегда должен четко понимать, в каком положении нахожусь. В данный момент не вижу, зачем вам нужен свидетель. Мне эта роль неприятна. У вас и так все имеется – и раскаявшийся злодей, и невинная жертва, и высоконаучный трактат, скромно именуемый экспертизой.
– А как насчет гражданского долга, Игорь Сергеевич?
– Не опускайтесь до уровня агитатора. Объясните свой интерес ко мне юридически.
– Вас излишне занимает процесс следствия.
– Интерес рассматривается как нездоровый?
– У каждого своя профессия. Зачем инженеру-энерге­тику углубляться в тонкости судебной психологии или теории доказательств?
– Красивые термины. Что осталось бы от вашей тео­рии доказательств, если бы Платонов успел просто уйти? Пшик!
– А вы хотели бы, чтобы он ушел, а славный парень остался, как говорится, неотмщенным?
Тихо сделалось в кабинете. Власов пристально смот­рел на эувфорбию.
То, что он произнес затем, было неожиданным и для Знаменского, и для него самого:
– Я… могу навестить этого Демина?
– Новая причуда. Чем вы маетесь, Игорь Сергеевич?.. И как давно?
– Не будем теперь!.. – отрицательно затряс тот го­ловой.
– Завтра я собираюсь в клинику. Поедемте вместе.
Хуже всего, что Пал Палыч почти знал уже, чем мается Власов. Только отпихивался от своего знания в надежде, что ошибается.

* * *
Власов был утомителен и в молчаливом, и в разго­ворчивом варианте. И, чтобы не ехать вдвоем через го­род, Пал Палыч назначил ему свидание на станции метро, откуда путь до клиники занял у них всего минут пять. Дождь зарядил, и передвигаться надлежало стреми­тельно.
Клиника обдала специфическими запахами и звука­ми, и Пал Палыч с облегчением подумал: «Слава Богу, Саша уже дома!»
В кабинете врача они застали старшего Демина с авоськой на коленях: подкормка сыну. Пал Палыч спра­вился о состоянии Алексея.
– Сейчас как раз на осмотре – еще одного специали­ста вызвали. Сижу вот, жду, что скажут… – понурился Иван Федотович. – Приходили его друзья по институту, у него, говорят, было необыкновенное видение. Видение, понимаете?..
– Да. Мало сказать – обидно. Хочу вас познакомить – Игорь Сергеевич, тот самый свидетель происшествия.
– О, здравствуйте! Демин. – И долго тряс его руку. – Спасибо вам от души, товарищ… Власов, да?
Тот с неудовольствием отнекивался от благодарнос­тей. Демин горячо твердил правильные газетные фразы о важности наказания всякого рода нарушителей обще­ственного порядка.
Вошел врач, пропустив вперед Риту:
– Сюда, пожалуйста.
Рита сказала общее «здравствуйте» и повернулась к врачу:
– Что сказал профессор?
– Пока шансы пятьдесят к пятидесяти.
Она ахнула и отшатнулась.
– Радоваться надо! – урезонил врач. – Значит, есть основания надеяться! – И обернулся к отцу: – Сейчас его привезут сюда. В палате уборка.
– Неужели он может совсем ослепнуть?! – в три ру­чья залилась Рита.
Демин сердито комкал в руках авоську и сверлил ее осуждающим взором.
– Рита… вы… не годится вам тут плакать! – повысил он голос.
– При Алеше я не буду, Иван Федотыч! – прорыдала та и вдруг уткнулась в его плечо.
Доверчивый этот, родственный порыв смутил его и привел в растерянность, но не растопил льда.
– Ну-ну… вы скоро утешитесь…
– Как я утешусь, когда я его люблю!!
«Без посторонних папаша наговорил бы ей резкостей. По его убеждению, «эта девица» неспособна любить».
– У вас к Демину серьезные вопросы? – обратился к Пал Палычу врач.
– Нежелательно?
– Держится он молодцом, но лучше покороче.
– Ясно. Сокращусь.
Дверь открылась, и на каталке ввезли Алексея. Глаза его были скрыты повязкой. Рита бросилась к нему, вытерев слезы, поцеловала.
– Алешка, я так соскучилась!.. Ой, опять уже колю­чий… Голова больше не болит? – в тоне ни малейшей плаксивости.
– Да нет, пустяки… В каком ты платье?
– В брючном костюме. Синем. Чтобы не смущать здеш­нюю публику.
– Подумаешь, пусть завидуют!
Завязался тихий (но слышный в небольшом кабине­те) разговор, перемежаемый поцелуями, при котором присутствие посторонних решительно ни к чему.
Врач деликатно вышел. Знаменский подал Власову знак, предлагая тоже пока удалиться. Тот сделал вид, что не заметил, и с жадным вниманием смотрел на Риту и Алексея. Тогда и Знаменский остался. Иван Федотович обиженно застыл, не желая соглашаться, что он лишний.
А молодые были поглощены друг другом и не обраща­ли внимания на окружающих. Алексей – по слепоте, Рита – то ли забывшись, то ли из принципа пренебрегая старомодными нормами скромности.
С горя забросив парикмахерскую, она выглядела еще моложе и – на вкус Пал Палыча – красивее. Прижав­шись к Алексею грудью, таяла от нежности, светилась радостью.
Но вот схлынул напор чувств, в их воркование вторг­лась действительность:
– Я была у тебя на кафедре, принесла замечания по диплому.
– Молоток, попозже прочтешь мне.
– Алеша, профессор сказан, что ты будешь в порядке.
Алексей чуть отстранил ее и произнес спокойным крепким голосом:
– В данном случае важнее не то, что сказал профес­сор, а то, что говорю я. А я говорю «да». Во-первых, не намерен отказываться от удовольствия смотреть на тебя. А во-вторых, я, черт возьми, архитектор и должен видеть свои проекты!
– Ты – во-первых, черт возьми, архитектор.
– Не жаль уступать первое место? Ладно, так или иначе, я собираюсь быть в полном порядке… А нет, найду тебе кого-нибудь поприличнее.
– На кой шут он мне сдался! Я его… – она зашептала Алексею на ухо, оба засмеялись.
Опять был объявлен перерыв на ласки.
Власов – этакая верста коломенская в углу – нали­вался тяжелой темной думой. Демину-старшему сделалось вовсе невмочь.
– Между прочим, я вчера известила предков, что выхожу замуж, – с нарочитой небрежностью обронила Рита. – Слава Богу, объяснение заочное, без ахов и охов.
– Забыл, где они сейчас?
– В Африке, в этом… нет, все равно не выговорю.
– И не стыдно?
– Нет. По географии я всегда знала только одно: Волга впадает в Каспийское море.
Алексей погладил ее по щеке:
– Ревешь?
– Это от стыда за невежество.
– Слезы отменяются, слышишь? Потекут ресницы, красота насмарку… А с родителями все-таки неловко.
– Если помнишь, два месяца назад мне стукнуло восемнадцать. Могу участвовать в выборах, водить маши­ну и вступать в брак.
Ошеломленный новой бедой Иван Федотович так громко сглотнул, что Алексей услышал.
– Кто тут еще?
Иван Федотович прокашлялся.
– Отец! Ты что же молчишь?
– Ладно-ладно, я потом, – пробурчал тот.
– Что еще за «потом»? Иди сюда.
Отец приблизился, вложил в ладонь Алексея свою руку.
– Здорово, старый партизан! Вы пришли вместе?
– Н-нет… Я прямо с работы…
– Лучше бы вместе. И вообще… у тебя иконки с собой нет?
– Какой иконки? – обомлел Иван Федотович.
– Эта дурочка официально сделала мне предложение. Может, сразу и благословишь?
Иван Федотович беспомощно потоптался: огромные Ритины глаза в мокрых ресницах (которые не потекли, потому что не были накрашены), счастливо улыбавший­ся сын с белой повязкой поперек лица…
– Ты сначала хоть из больницы выйди, а тогда женись!
– Невеста, примем совет бывалого человека?
– Давай.
– Тут к тебе следователь, – нашел отец повод рети­роваться.
– Да? Полно гостей.
– Здравствуйте, Алексей. У меня разговор на две ми­нуты, – подал голос Знаменский. – Вы имеете право на гражданский иск к Платонову.
1 2 3 4 5 6 7 8