А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  

 


— Сюда, сюда давайте!..
— Интересно, — сказал Мангул, оглядывая старух, — и как это он себе представляет? По-моему, акробатов из этих божьих одуванчиков не выйдет.
Старшина вернулся к нам и объявил:
— План такой. Берете вдвоем по одному человеку, подводите его к краю крыши и... — он покусал губу, — помогаете ему прыгнуть вниз... По моей команде. Потом, когда освобождается батут, прыгаете сами. Все понятно?
— Это что же? — растерянно спросил Лебабин. — Ты хочешь, чтобы мы сбрасывали старушек вниз?
— А у тебя есть другие предложения? — нахмурился Старшина. — Чувствуешь, как нагрелась крыша? Еще немного — и мы все упадем. Только не на батут, а в горящий колодец. Гарантирую — впечатления будут незабываемые. Ну, приступили!..
Ни одна из старушек, остававшихся на крыше, не согласилась прыгнуть добровольно. Пришлось применять к ним силу, и это было действительно жуткое зрелище. Постороннему человеку наверняка могло бы показаться, что мы — не спасатели, а хладнокровные убийцы-маньяки, сбрасывающие беззащитных жертв с крыши.
Старушки упирались и голосили. Они просили пощадить их, клялись, что уже не хотят больше жить, что лучше погибнуть в пламени пожара, чем лететь вниз головой в темноту. Они проклинали нас, называли извергами и мучителями.
А ведь их надо было не просто сбросить с крыши, а сделать это так, чтобы они летели не отвесно вниз вдоль стены, а по наклонной траектории, а при этом еще стараться удержаться самому на ногах, чтобы не последовать за своей «жертвой» и не раздавить ее своей массой...
Так получилось, что я оказался в паре со Старшиной. И кроме нас с ним, на крыше оставалась только одна пожилая женщина.
И тут я вдруг узнал ее.
Это была та самая старушка, которая в одной из моих жизней-однодневок поделилась со мной колбасой. Которая говорила мне: «Главное — не жизнь, а наше отношение к ней».
Она была в одном домашнем ситцевом халатике, накинутом поверх несвежей ночной рубашки, и ее тело сотрясала крупная дрожь.
— Ну, пошли, бабушка, — преувеличенно бодро сказал Старшина. — Будь умницей, не создавай нам проблем — и все будет хорошо...
Бабулька открыла рот, в котором не хватало доброй половины зубов, и прошепелявила:
— Прыгайте шами, ребятки, оштавьте меня тут, ради бога, а? А ешли вы меня шброшите, я помру от штраха.... Я ведь ш малых лет штрашть как вышоты боюшь!..
— А что же — сгореть заживо не боитесь? — прищурился Старшина.
Бабка покачала головой:
— Огонь быштро делает швое дело. Мне больно не будет...
— Ну нет, бабуля, — сказал Старшина, беря ее за руку, — мы вас тут не оставим. Нет у нас такого права. Вы только глаза закройте и не открывайте, а мы с Аликом всё сделаем как надо... Алик, помогай!
Но я не шевельнулся. Мной вдруг овладело странное оцепенение.
— Ты что? — вскинул на меня взгляд Старшина. — Давай!..
— А может, действительно не надо? — спросил я. — Она права: больно ей не будет...
— С ума сошел? Мы должны это сделать, понятно? Или ты хочешь оставить ее погибать здесь?
— Погибать? — переспросил я. — Ты в самом деле считаешь, что она может погибнуть? Вспомни Полышева, Старшина: он тоже должен был умереть, но ты сказал: он будет жить, и так оно и вышло... А что, если смерти больше не существует?
Старшина, оцепенев, уставился на меня. Открыл рот, чтобы что-то сказать, но в это время неподалеку от нас целый кусок крыши вдруг с грохотом обрушился вниз, и из образовавшегося провала на волю вырвалось и торжествующе заплясало пламя.
Старшина вздрогнул. Потом смерил меня уничтожающим взглядом, молча наклонился и легко поднял старушку на руки. Она не сопротивлялась, только по ее морщинистым щекам потекли слезы.
— Ладно, — сказал мне Старшина. — Сам справлюсь. Только страхуй меня сзади, чтобы я не улетел вслед за ней.
Мы подошли к краю крыши.
Умoм я понимал, что двадцать метров — не такая уж большая высота. Но одно дело — смотреть снизу на крышу дома, и совсем другое — стоять на самом краю, да еще когда знаешь, что крыша вот-вот обрушится.
Снизу что-то крикнули, и ветер донес до нас обрывок слова: «...вай!»
— Успокойся, мать, — сказал Старшина старушке. — Закрой глаза. Хочешь — молись Господу, не хочешь — не молись, но вот увидишь: все кончится хорошо.
Я думал, он бросит ее, предварительно раскачав, но Старшина обошелся без этого.
Он просто перегнулся через низенький барьерчик и выпустил тело старушки.
Сила инерции потянула его вперед, и он отчаянно замахал руками, пытаясь удержаться. Я вовремя поймал его сзади за куртку, иначе он сверзился бы тоже.
Потом я оглянулся назад. Пламя бушевало уже почти по всей крыше. Нетронутым оставался лишь островок, где мы стояли.
— Ну вот, — как ни в чем не бывало произнес Старшина, зачем-то отряхая руки от невидимой пыли, — настал и наш черед. Прыгай, Алик, а я пока перекурю.
— Нет, я после тебя, — возразил я.
— Еще чего удумал! — сделал зверское лицо он. — Прыгай, тебе говорю! А то скину!..
Я глубоко вздохнул, стараясь унять дрожь. Потом перелез через барьерчик, встал на узкую полоску жести, отделявшую меня от бездны, и зачем-то оглянулся.
— Интересно, — небрежно сказал Старшина, — чего ты боишься, если веришь, что люди бессмертны?
— Я не верю, — сказал я, стиснув зубы. — Я это знаю.
И прыгнул.
Глава 9
Безумная идея Старшины, как и следовало ожидать, закончилась вполне благополучно. Никто из насильно спасенных старушек серьезно не пострадал, большинство отделались испугом и легкими вывихами конечностей. Часть жильцов получили ожоги еще до нашего вмешательства, но врачи заверяли, что жизни пострадавших ничто не угрожает.
Единственное отрицательное последствие заключалось в том, что дети, побывавшие в ту ночь на крыше, до конца своей жизни будут панически бояться двух вещей: огня и высоты. Но кто скажет, что это слишком большая цена за их спасение?
Пожарные не успели еще потушить огонь, как сквозь кольцо оцепления просочились представители наших вездесущих СМИ с микрофонами и камерами наперевес, и Старшине пришлось героически отбиваться от их наскоков. Однако журналисты организовали охоту на него по всем правилам, загнав в узкий проход между двумя «асээмками», и навалились всем скопом с двух сторон.
Натиск продолжался недолго. Как выяснилось, всех корреспондентов интересовали одни и те же вопросы: в чем причина пожара, сколько человек пострадало и сколько погибших.
На миг мне показалось, что Старшина опять соврет про десятки трупов и раненых, но он отделался дежурной фразой, что еще рано подводить окончательные итоги и вопросы о состоянии здоровья пострадавших лучше задавать медикам, а он — всего лишь спасатель...
Мы вернулись на базу. Настроение у всех почему-то было испорчено окончательно и бесповоротно, и до самого утра в дежурке царило угрюмое молчание — даже в домино никому не захотелось играть.
Я сидел в стороне, не в силах ни соображать, ни что-либо делать. Потом, пересилив себя, взял чистый лист бумаги и накатал рапорт об увольнении.
Вот только идти к Старшине с этим рапортом я пока не спешил. Было у меня предчувствие, что он меня сам вызовет.
И я не ошибся.
Уже в самом конце смены Борис появился в дверях — весь какой-то съежившийся, с осунувшимся и словно почерневшим лицом — и, ни на кого не глядя, бросил:
— Алик, зайди на минутку...
Мы молча прошли в его кабинет — небольшую комнатушку с пыльными шторами и многочисленными стопками бумаг, разложенных на длинном столе вдоль стены. Стол был предназначен для совещаний, но Старшина не любил подобные мероприятия. Если ему нужно было что-то обсудить с нами, он приходил в дежурку с большой кружкой кофе и заводил разговор совсем не в служебных тонах.
— Располагайся где хочешь, — предложил Старшина, указывая на старенькое кресло за журнальным столиком, по другую сторону которого стоял не лучшего вида диван.
— Спасибо, — буркнул я, — но я лучше постою.
— Ну, как пожелаешь, — отозвался он. — А вот я, с твоего разрешения, присяду. Ноги совсем не держат после такой ночки...
Он опустился в кресло и потянулся за сигаретами.
— Курить будешь? — осведомился он, протягивая мне пачку «LM».
Я молча вытянул из пачки сигарету.
Старшина пустил клуб дыма в пожелтевший от никотинового налета потолок и с видимым наслаждением откинулся на спинку кресла.
— А ты молодец, — констатировал неожиданно он. — Признаться, я не ожидал от тебя такой прыти...
— Только медали мне не надо, — мрачно усмехнулся я.
— Какой медали? — удивился он.
— За отвагу на пожаре. Думаешь, я не догадываюсь, зачем ты меня сюда позвал? Наверное, из Центра пришла разнарядка — наградить наиболее отличившихся. И ты решил включить в этот список и меня. В воспитательных целях, так сказать...
— Какая еще разнарядка? Что ты несешь?
Я поперхнулся дымом и закашлялся.
— Я же — совсем про другое, Алик, — воспользовавшись моей временной неречеспособностью, продолжал Старшина. — Про то, что ты мне сказал на крыше... Обычно редко кто из стажеров замечает, что в нашей работе есть кое-какие темные пятна. А ты заметил... Так что с думалкой у тебя все в порядке. Я, правда, не знаю, к каким выводам ты пришел на основе своих наблюдений...
— По-моему, тут и дураку было бы ясно, — сказал я, справившись наконец с кашлем. — Эти дутые отчеты с высосанными из пальца цифрами о количестве пострадавших. Эти странные воскрешения мертвецов, у которых жизненно важные органы превратились в сплошное месиво. Похороны погибших в закрытых гробах по особому велению свыше. А еще сотрудники нашего Центра, которые замаскировавшись под обычных граждан, совершают тяжкие преступления, связанные с гибелью людей, и не несут за это никакой ответственности.
— С чего ты это взял? — воззрился на меня Старшина.
И тогда я ему рассказал про человека в серой ветровке, которого встретил накануне.
— Так вот зачем тебе потребовался номер «Тойоты», сбившей Полышева, — задумчиво произнес Старшина. — Я-то думал, ты просто увидел где-нибудь в городе похожую машину... А ты уверен, что это был профилакт?
— Во всяком случае, у него было удостоверение профилакта. Мне сказали об этом охранники, которые проверяют документы на входе в Центр. А когда я попытался проследить за ним, он вошел в одну дверь, куда меня не пустили... Кстати, ты не знаешь, что за секретные подразделения могут иметься в Профилактике? Вроде бы на той схеме штатной структуры, которую ты давал мне изучать при поступлении в отряд, никаких тайных канцелярий не значилось...
Старшина пощипал бородку, что у него означало либо крайнее замешательство, либо попытку выиграть время. Потом все-таки пробормотал, не глядя на меня:
— Видишь ли, в любой мало-мальски приличной конторе есть вещи, которые не следует знать каждому гражданину. Это называется — служебная тайна...
— Но ты-то в нее наверняка посвящен? — припер я его к стенке.
— Не будем говорить обо мне, — неуклюже попытался вывернуться он. — Мало ли чего положено знать мне, но не моложено знать вам... Я ж все-таки хоть и маленький, но начальник, Алька...
— Тогда скажи мне вот что, гражданин начальник, — прищурился я. — Этот тип на «Тойоте» нарочно врезался в ребят на Владивостокском или действительно был в сиську пьян? Иными словами, кто он — обыкновенный подонок, воспользовавшийся своим служебным положением, чтобы уйти от правосудия, или очень умелый актер, и это значит, речь шла о тщательно отрежиссированном спектакле?
— А как ты сам думаешь?
— Ох, как же я не люблю, когда люди начинают вот так юлить, когда их загоняют в угол! — посетовал я, в сердцах вышвырнув окурок в открытую форточку. — Ну, почему никто не хочет отвечать прямо на поставленный вопрос?! Нет, сразу начинают зудить: «А что?», «А зачем тебе это знать?», «Ну, может быть, ты и прав, но вообще-то я не зна-аю»!.. А хочешь, я скажу, почему ты виляешь хвостом, Борис?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73