Она уволилась и занялась воспитанием сына. Тем временем государственное радиовещание было вынуждено сократить свои расходы, муж Энн лишился работы и в отчаянии попал в объятия богатой вдовы из Уэстпорта. Узнав об этом, Энн развелась, переехала в Вашингтон и устроилась пресс-секретарем у только что избранного сенатора от штата Коннектикут, умного молодого мужчины, заботливого семьянина. Вскоре Энн вступила в любовную связь с сенатором – первую из многих страстных связей с умными, заботливыми отцами семейств, один из которых занимал пост выше поста вице-президента.
В ее конфиденциальном психологическом портрете об этом не упоминалось, но Энн сама рассказывала Лиз о своих ярких приключениях. Энн также призналась – хотя это было очевидно и без признаний, – что она без ума от Пола Худа и часто видит его в своих романтических мечтах. В разговорах с Лиз стройная красавица была на удивление откровенна, Лиз же она напоминала Мег Хьюз, ее давнюю подругу по католической школе, которая вела себя тише воды в присутствии наставниц, но наедине с подругой выбалтывала все свои темные секреты.
Лиз часто задумывалась, почему Энн настолько откровенна именно с ней – потому что Лиз была психологом или потому что Энн не видела в ней соперницы.
Хриплый голос Энн пригласил Лиз войти.
В кабинете Энн стоял уникальный устойчивый запах – хвойный аромат ее духов (не испытывавшихся на животных!) от Фэра мешался со слабым мускусным духом, который исходил от тщательно сохраняемых первых полос газет с Войны за независимость до последних лет. Газеты в рамочках – всего их было больше сорока – занимали все стены. Энн говорила, что находит полезным читать статьи и размышлять, как бы она разрешила тот или иной кризис или конфликт прошлого.
Лиз улыбнулась Энн и медленно кивнула Лоуэллу Коффи. Когда Лиз вошла, молодой юрист стоял. Как обычно, он играл очень дорогой безделушкой – на этот раз бриллиантовой запонкой.
Денежный онанизм, подумала Лиз. В отличие от Энн, маменькин сынок Коффи унаследовал от своих родителей-адвокатов все – привычку жить в стиле Беверли-Хилс, невероятное самодовольство и напыщенность. Он постоянно вертел в руках какой-нибудь предмет, стоивший его семье больше его годовой зарплаты, – галстук от Армани, золотую авторучку «флагге», золотые часы «ролекс». То ли это просто доставляло ему удовольствие, то ли он хотел подчеркнуть, насколько толст его кошелек, а может быть, и то и другое, но Лиз привычка Коффи раздражала. Точно так же, как и идеально, волосок к волоску, уложенные волосы грязного оттенка, тщательно отполированные ногти и безупречный серый костюм-тройка от Ива Сен-Лорана. Как-то она умоляла Худа разрешить просверлить в двери его кабинета глазок, чтобы раз и навсегда найти ответ на мучивший их вопрос – никто не сомневался, что он тщательно чистит свой костюм щеткой каждый раз, когда закрывает за собой дверь кабинета; всех интересовало, сколько на это уходит у него времени.
– Доброе утро, Лиз, – сказал Коффи.
– Привет, Второй. Здравствуй, Энн.
Энн улыбнулась и приветливо махнула рукой. Она сидела не на своем обычном месте – перед старинным письменным столом, а за ним. Своеобразная защита от Коффи, поняла Лиз. Коффи, выпускник Йельского университета, был слишком умен или слишком труслив, чтобы осмелиться на решительные действия, но призывные взгляды, которые он бросал на Энн, действовали на нее и на других сотрудников центра, как известие о замораживании зарплаты.
– Спасибо, что ты смогла прийти, Лиз, – сказала Энн. – Мне жаль отрывать тебя от дел по таким мелочам, но Лоуэлл настоял на своем. – Энн повернула монитор компьютера экраном к Лиз. – Пол хочет, чтобы пресс-релиз был готов к восьми часам, а для этого тебе нужно подписать характеристики лидеров Северной Кореи.
Лиз оперлась о стол.
– Разве это не обязанность Боба Херберта?
– Теоретически это так, – бархатным голосом ответил Коффи. – Но Энн выбрала такие выражения, что порой они 1раничат с дискриминацией. Если я не убежден, что подобные выражения оправданы, мне хотелось бы по крайней мере выяснить, не потребует ли оскорбленный субъект компенсации.
– Вы хотите сказать, не предъявит ли нам иск президент Северной Кореи?
– Ариэль Шарон предъявил.
– Журналу «Тайм», а не правительству США.
– Да, но для Северной Кореи предъявление иска правительству США было бы изумительным способом раздуть пламя международных симпатий. – Коффи опустился в кресло, оставил в покое запонку и принялся теребить узел черного галстука. – Уважаемые дамы, вы бы хотели пройти через процедуру предоставления документов, раскрытия источников полученной информации, методов оперативной работы и так далее? Я бы этого не хотел.
– Вы правы, Второй, хотя об иске, конечно, не может быть и речи. Нельзя предъявить иск правительству суверенного государства. Но все же определенный риск есть.
Коффи молча показал на экран – ему не было нужды что-либо пояснять, на его лице словно было написано: «Убедитесь сами». Как ни хотелось Лиз возразить Коффи, пришлось повернуться к монитору.
– Спасибо, – сказала Энн, ободряюще похлопав Лиз по руке. Читая, Лиз усиленно работала челюстями, вымещая раздражение на жевательной резинке. Выделенный Коффи абзац был короток и конкретен:
Мы не верим, что Корейская Народно-Демократическая Республика хочет войны, и осуждаем как необоснованные слухи о том, что президент КНДР якобы лично отдал приказ о совершении террористического акта. Мы не располагаем никакими фактами, которые позволили бы предположить, что на него оказали давление сторонники жесткой линии, выступающие против объединения страны и переговоров.
Лиз повернулась к Коффи.
– Так в чем дело?
– Я искал. Сведений о таких слухах я не нашел ни в печати, ни в иных средствах массовой информации.
– Это понятно Террористический акт был совершен три часа назад.
– Вот именно. Значит, согласись мы с такой редакцией, мы первыми поведали бы миру о подобных слухах в средствах массовой информации – отчасти по той простой причине, что пока о них упоминал только один человек – Боб Херберт.
Лиз потерла лоб.
– Но мы же осуждаем эти слухи.
– Это не имеет значения. Юридически мы подвергаем себя риску, только указав на такую возможность, даже если мы при этом выражаем свои сомнения. Мы должны продемонстрировать отсутствие злого умысла. Энн сложила руки.
– Лиз, мне нужен этот абзац или что-то в этом роде. В нашем пресс-релизе мы хотим дать понять правительству Северной Кореи, что если организаторами террористического акта являются президент и его военные советники, то мы против них. Если же они не при чем, то наше коммюнике можно будет понимать буквально – мы возмущены этими слухами.
– И ты хочешь, чтобы я угадала, как он прореагирует, когда прочтет пресс-релиз?
Энн кивнула.
Челюсти Лиз замедлили ритмичные движения. Ей ужасно не хотелось уступать Коффи, но дать волю своим симпатиям и антипатиям она не могла. Лиз еще раз перечитала абзац.
– Президент не настолько наивен, чтобы поверить, будто подобные мысли вообще не приходили нам в голову. В то же время он горд, и его может оскорбить сам факт, что вы его выделили.
Казалось, Энн была разочарована. Коффи слегка приободрился.
– Предложения? – сказала Энн.
– У меня два предложения. В строке «...и осуждаем слухи о том, что президент КНДР лично отдал приказ...» я бы заменила «президент» на «правительство». Таким образом мы обезличим фразу.
Энн долго раздумывала.
– Хорошо. С этим я могу согласиться. Второе предложение?
– Второе чуть более рискованно. Где ты пишешь «Мы не располагаем никакими фактами, которые позволили бы предположить, что на него оказали давление сторонники жесткой линии, выступающие против объединения страны и переговоров», я бы сказала что-нибудь вроде «Мы выражаем уверенность в том, что президент по-прежнему успешно противостоит давлению сторонников жесткой линии, выступающих против объединения и переговоров». Тем самым мы скажем КНДР, что нам известны несговорчивые корейские политики. В то же время президент сохранит свое лицо.
– А если у него на самом деле совсем другое лицо? – возразила Энн. – Мы не останемся в дураках, если выяснится, что приказ об этой провокации отдал он?
– Не думаю, – ответила Лиз. – Тогда он будет выглядеть еще более гнусным провокатором, потому что мы верили ему. Энн перевела взгляд с Лиз на Коффи.
– Я одобряю предложения Лиз, – сказал Коффи. – Мы скажем то же самое, но без оскорбительных намеков.
Энн снова задумалась, потом все же внесла изменения в текст, перевела их в память и протянула «мышку» Лиз.
– У тебя хорошо получается. Не хочешь на время поменяться обязанностями?
– Нет, спасибо, – ответила Лиз. – С меня хватает моих психопатов. – Она тайком покосилась на Коффи.
Энн кивнула, а Лиз взяла «мышку» и записала на полях документа свой код. Отныне код навсегда останется в файлах, рядом с предложенными Лиз изменениями, хотя в тексте пресс-релиза его, разумеется, не будет.
Лиз уже собиралась перевести документ со своей «подписью» в память компьютера, когда экран вдруг померк, а чуть слышно жужжавший вентилятор компьютера умолк.
Энн нагнулась и заглянула под стол – не выбила ли она случайно вилку из стабилизатора напряжения. Нет, вилка была там, где ей и полагалось быть, а на стабилизаторе горел зеленый огонек.
Из-за двери донеслись приглушенные крики. Коффи подошел к двери, – распахнул ее и выглянул в коридор.
– Кажется, – сказал он, – в своей беде мы не одиноки.
– Что вы имеете в виду?
Коффи повернулся к ней и очень серьезным тоном сказал:
– Очевидно, в Оперативном центре одновременно отключились все компьютеры.
Глава 24
Вторник, 21 час 15 минут, Сеул
Такси остановилось у главных ворот военной базы США. Грегори Доналд предъявил часовому удостоверение Оперативного центра. Последовал звонок в кабинет генерала Норбома, и Доналда пропустили на базу.
В бытность Доналда послом Хауард Норбом служил в Корее в звании майора. Они познакомились на приеме, устроенном в честь двадцатой годовщины окончания войны, и сразу обнаружили, что у них много общего. В политике оба склонялись к либерализму, оба присматривали себе подходящую партию и обожали классическую фортепьянную музыку, особенно Фредерика Шопена, о чем Доналд узнал, когда пианист в баре ушел передохнуть, а майор занял его место и великолепно сыграл «Революционный этюд».
Две недели спустя майор Норбом нашел себе партию, встретив Дайану Олбрайт из «Юнайтед пресс интернэшопал». Венчание состоялось через три месяца, а недавно они отпраздновали двадцать четвертую годовщину свадьбы. У генерала и Дайаны были уже взрослые дочь и сын – Мэри-Энн, биограф, чьи работы были выдвинуты на премию Пулитцера, и Лон, работавший в организации «Гринпис». Адъютант проводил Доналда в кабинет генерала. Друзья обнялись, и по щекам Доналда снова потекли слезы.
– Я так тебе сочувствую, – говорил Норбом, утешая старого друга, – так сочувствую. Дайана уехала в Соуэто, иначе она обязательно была бы здесь. Она хочет прилететь на похороны.
– Спасибо, – глотая слезы, отозвался Доналд, – но я решил похоронить Сунджи в Америке.
– В самом деле? А ее отец... Доналд невесело усмехнулся:
– С ним я еще не разговаривал. Ты же знаешь, как он воспринял нашу свадьбу. Но мне известно, какие чувства питала Сунджи к США. Я хочу, чтобы ее похоронили там. Думаю, она сама хотела бы этого.
Норбом кивнул и сел за стол.
– В посольстве оформят все документы, а я прослежу, чтобы здесь все было сделано вовремя. Чем еще я могу тебе помочь?
– Скажи... Она уже здесь? Норбом нахмурился и кивнул.
– Я хотел бы попрощаться с ней.
– Не сейчас. Лучше попозже, – сказал Норбом и бросил взгляд на часы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51