Фуйюки достал несколько карточек и раздал сидевшим за столом девушкам. Затем наклонился к своему помощнику и проговорил тихим надтреснутым голосом:
— Скажи им, чтобы не обращались со мной, как с дрессированной обезьяной. Я не хочу, чтобы меня приглашали в клуб. Я приду, только когда сам этого захочу.
Я смотрела на карточку в своей руке. Никогда не видела ничего более красивого. Текст был написан на жесткой небеленой бумаге, сделанной вручную. В отличие от большинства визиток, адреса на ней не было, не было и английского перевода на обратной стороне. Имелся лишь номер телефона и второе имя Фуйюки, выписанное каллиграфическим почерком чернилами из сосновой сажи.
— Что такое? — прошептал Фуйюки. — Что-нибудь не так?
Я покачала головой, глядя на визитку. Маленькие кандзи были прекрасны. Я подумала: как же удивителен этот старый алфавит, как невзрачны по сравнению с ним английские буквы.
— В чем дело?
— Зимнее Дерево, — пробормотала я. — Зимнее Дерево.
Одни из телохранителей в конце стола начал смеяться, прежде чем я заговорила. Когда никто к нему не присоединился, он обратил свой смех в кашель, прикрыл рот салфеткой, заерзал и принялся за напиток. Настала пауза, Ирина нахмурилась и укоризненно покачала головой. Но Фуйюки подался вперед и сказал шепотом по-японски.
— Мое имя. Как ты узнала, что значит мое имя? Ты говоришь по-японски?
Я взглянула на него. Мое лицо побелело.
— Да, — ответила я робко. — Совсем немного.
— Ты и читать можешь?
— Я знаю только пятьсот кандзи.
— Пятьсот? Сугои. Это много. — Люди смотрели на меня, словно внезапно осознали, что я человек, а не предмет мебели. — И откуда, ты говоришь, приехала?
— Из Англии?
Ответ получился похожим на вопрос.
— Из Англии? — Он склонился ко мне и уставился мне в лицо. — Скажи, в Англии все такие хорошенькие?
Когда мне говорили, что я хорошенькая… Ладно еще — не часто, потому что мне становилось неловко: я вспоминала, что все эти вещи никогда не произойдут в моей жизни. Даже если я и в самом деле была «хорошенькой», замечание старого Фуйюки вызвало на моем лице краску, и я ушла в себя. С этого момента я замолчала. Сидела, курила одну сигарету за другой и старалась найти повод, чтобы выйти из-за стола. Если требовалось принести из бара чистый бокал или тарелку с закусками, я вскакивала и бежала за ними.
Медсестра весь вечер сидела не шелохнувшись. Я не могла удержаться, чтобы украдкой не посмотреть на ее неподвижный силуэт у стены алькова. Я заметила, что и официантов сковывает ее присутствие. Обычно кто-нибудь из официантов заходил в альков к посетителю и интересовался, не хочет ли тот чего-нибудь выпить, но на этот раз, похоже, говорить с нею отваживался один Джей-сон. Когда я подошла к стойке за горячим полотенцем, то увидела его там. Он принес ей карту вин, заметно было, что он чувствует себя уверенно, не боится. Он уселся напротив, сложил руки и смотрел на нее. Я воспользовалась возможностью и рассмотрела медсестру.
Она сидела ко мне лицом. Внешность у нее была удивительная — каждый дюйм кожи покрыт осыпающейся белой пудрой. Пудра слиплась в морщинах на шее и запястьях. Единственными не засыпанными пудрой местами были ее странные крошечные глаза, темные, точно изюм в тесте. Они были широко расставлены итак глубоко посажены, что глазницы казались пустыми. Мама Строберри боялась, что я буду на нее смотреть, но встретиться с ней взглядом было невозможно, даже если постараться: похоже, зрение у нее было слабое, потому что меню она держала очень близко к лицу, водила им из стороны в сторону, словно обнюхивала. Я не сразу пошла к столу, а задержалась на несколько минут возле барной стойки, притворяясь, будто осматриваю горячее полотенце.
— Она сексуальна, — услышала я слова Джейсона, обращенные к бармену, когда он подошел с заказом. Он небрежно облокотился на стойку, оглянулся на нее через плечо, губы тронула довольная улыбка. — Я не отказался бы поразвлечься с ней, если бы смог. — Он повернулся и увидел, что я стою рядом и молча смотрю на него. Подмигнул и вскинул брови, словно бы приглашая меня посмеяться над шуткой. — Красивые ноги, — пояснил он, кивнул в сторону медсестры. — А может, все дело в каблуках?
Я не ответила. Схватила осибориnote 32 и отошла. Лицо иплечи залил глупый румянец. Джейсон всегда вел себя так, что мне хотелось заплакать.
Странно, как люди вкладывают в твою голову идеи. В конце вечера я взглянула на свои ноги, аккуратно скрещенные под столом. К тому времени я уже опьянела ипомню, что, увидев их, подумала: как выглядят красивые ноги? Разгладила колготки, чуть раздвинула колени, чтобы разглядеть бедра. Посмотрела на икры. Интересно, похожи ли «красивые ноги» на те, что у меня?
10
Нанкин, 4 апреля 1937, праздник чистый и светлый
Моя мать, должно быть, сейчас смеется — смотрит на меня и смеется над моими придирками и нежеланием жениться. Потому что, похоже, у нас с Шуджин будет ребенок! Ребенок! Подумать только: Ши Чонгминг, уродливый лягушонок — отец! Наконец будет что отпраздновать. Ребенок внесет порядок в законы физики и любви, ребенок поможет мне принять будущее.
Шуджин, само собой, с головой ушла в суеверия, а как же: так много нужно принять в расчет! Я видел, как она в растерянности пытается все обдумать. Сегодня утром появился длинный список запрещенной еды — она ни за что не станет есть кальмаров и осьминогов, в доме больше не будет ананасов. Мне предстоит каждый день ходить на рынок за курами с черными костями, за печенью, сливами, семенами лотоса и шариками замороженной утиной крови. С сегодняшнего дня в мои обязанности входит забой кур, которых я буду приносить с рынка, потому что, если Шуджин убьет животное, даже предназначенное для еды, наш ребенок примет его облик и, следовательно, она родит цыпленка или утенка.
Но самое главное, мы не должны называть нашего сына (она уверена, что родит сына) «бэби» или «дитя», потому что злые духи услышат нас и украдут его при родах. Вместо этого она дала ему имя, которое собьет духов с толку, — «молочное имя». С этих пор, говоря о ребенке, мы будем называть его «луной». «Ты не можешь себе представить, на что способны злые духи, пожелавшие украсть новорожденного. Наша луна будет самым драгоценным трофеем, на который могут надеяться демоны». Подняв руку, она остановила мои возражения: «Не забудь, наша маленькая луна очень ранима. Пожалуйста, не кричи и не спорь со мной. Нам нельзя беспокоить его Душу».
— Понимаю, — сказал я и слегка улыбнулся, потому что ее рассуждения показались мне восхитительными. — Хорошо, в таком случае пусть будет луна. И с этого момента в наших стенах должен воцариться мир.
11
Русских не удивили шутки Джейсона по поводу медсестры. Они сказали, что всегда знали о его странностях. Говорили, что стены в его комнате увешаны ужасными фотографиями, а из Таиланда ему часто приходят журналы в запечатанных упаковках. Иногда в их комнате пропадают предметы, не имеющие никакой ценности: Иринина статуэтка разъяренного медведя в настоящей шкуре, перчатка из волчьего меха, фотография дедушки с бабушкой. Возможно, предположили они, он поклоняется дьяволу. «Он смотрит всякую гадость, от которой тошнит. На его видео постоянно смерть».
Видео, о которых они говорили, были выставлены в магазинах проката видеопродукции на улице Васэда. Я обратила внимание на названия, такие как «Лица смерти» и «Сумасшествие в морге». Начертание букв было выполнено в виде капель крови. «Настоящее вскрытие на всю длину пленки» — хвастались обложки. Можно было предположить, что фильмы посвящены сексу, потому что возле магазинов постоянно толпились подростки. Дома я видео ни разу не смотрела и потому не знала, говорят ли русские правду. Зато видела фотографии Джейсона.
— Я прожил в Азии четыре года, — говорил он мне. — Тебя, конечно, интересуют всякие там Тадж-Махал и Ангкор-Ватnote 33, а меня привлекает другое… — Он помолчал, щелкнул пальцами, словно собирался достать слова из воздуха. — Я ищу нечто большее, другое.
Однажды, проходя мимо, я увидела, что дверь открыта и в его комнате никого нет. Не удержалась и вошла.
Я сразу поняла, что имели в виду русские девушки. Стены сплошь увешаны фотографиями, и в самом деле ужасными. На одной из них запечатлен жалкий калека. Кроме гирлянды из цветов, на нем ничего не было. Он сидел на берегу реки. Должно быть, это Ганг, подумала я. Увидела и фотографию с распятыми на крестах молодыми филиппинцами, грифов на Башнях молчания в ожидании человеческой плоти. Я даже узнала флаги богомольцев и поднимающийся в небо дым над костром из можжевельника, устроенным на погребальной площадке возле Лхасыnote 34: в университете я готовила курсовую работу по Тибету. Разглядывая фотографию, где над возвышением неясной формы поднимается густое облако дыма, я заметила внизу написанные от руки слова: «Погребальный костер в Варанаси»note 35. Комната показалась мне странно-красивой: я почувствовала живое любопытство ее хозяина. Выйдя незаметно в коридор, решила, что русские не правы: Джейсон не странный и не мрачный, он пробудил во мне интерес.
В клубе ему полагалось работать официантом, но на протяжении всей недели я ни разу не видела его с подносом в руках. Иногда он останавливался возле столов, любезно болтал с посетителями, словно бы не Строберри, а он был хозяином заведения. «Он официант, но ничего не делает, — возмущалась Ирина. — Он не работает, потому что мама Строберри его любит». Похоже, хозяйке нравилось уважительное отношение официанта. И внешность — тоже. Японские девушки хихикали и краснели, когда он проходил мимо. Он частенько сидел за столиком Строберри, пил шампанское. Раскрыв смокинг, выставлял напоказ грудь, а она, жеманно улыбаясь, поправляла лямки платья, откидывалась на спинку кресла, оглаживая руками тело.
В доме он не засиживался, так что открытая комната была необычным явлением. Дверь всегда закрывал, мы все запирали на замок свои двери. Уходил рано, до нашего пробуждения, иногда заказывал в клубе такси и приезжал домой лишь на следующий день. Возможно, бродил по парку в поисках спящих на скамейках женщин. Джейсон повсюду оставлял следы своего пребывания: на лестнице валялись его мокасины, в ванной на полке — пахнувшие лаймом спонжи от крема после бритья, за ручкой чайника — небрежно заткнутые визитки с выведенными на них бледной тушью женскими именами — Юко или Мое.
Я притворялась, что меня это не трогает. На самом деле — я влюбилась в Джейсона.
В Омотесандо, в магазине для школьниц, я купила дневник. Он был розовым. Под прозрачной пластиковой обложкой катался блестящий гель. Я подносила дневник к окну и любовалась вспыхивавшими под солнцем пятнышками. У меня были полоски липкой бумаги, и каждый прошедший день я отмечала стикером, наклеивая его на страницу дневника. Иногда ездила в Хонгоnote 36, сидела в кафе «Бэмби», глядя на солнечные зайчики, играющие на больших воротах Акамон, на проходивших через них студентов, но Ши Чонгминга я не видела. Осталось пять дней, четыре, три, два. Он сказал, что позвонит через неделю. Значит, в воскресенье. Но пришло воскресенье, а он не позвонил.
Я не могла в это поверить. Он нарушил обещание. Я прождала целый день, сидя на диване в гостиной. Окна были занавешены от жары, вокруг меня лежали книги. Я смотрела и смотрела на телефон. Однако все звонившие просили позвать Джейсона. Я подходила к телефону, и японская девушка, жалобно вздыхая, отказывалась верить, что его нет дома.
В то воскресенье ему позвонили пять разных девушек. Вежливы были не все. Одна задохнулась, услышав мой голос, и визгливо закричала по-японски: «Кто, черт возьми, ты такая. Какого черта подходишь к телефону! Позови Джейсона. НЕМЕДЛЕННО».
Я записывала все имена. Затем, постаравшись представить, как они выглядят, стала рисовать их лица на листе бумаги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
— Скажи им, чтобы не обращались со мной, как с дрессированной обезьяной. Я не хочу, чтобы меня приглашали в клуб. Я приду, только когда сам этого захочу.
Я смотрела на карточку в своей руке. Никогда не видела ничего более красивого. Текст был написан на жесткой небеленой бумаге, сделанной вручную. В отличие от большинства визиток, адреса на ней не было, не было и английского перевода на обратной стороне. Имелся лишь номер телефона и второе имя Фуйюки, выписанное каллиграфическим почерком чернилами из сосновой сажи.
— Что такое? — прошептал Фуйюки. — Что-нибудь не так?
Я покачала головой, глядя на визитку. Маленькие кандзи были прекрасны. Я подумала: как же удивителен этот старый алфавит, как невзрачны по сравнению с ним английские буквы.
— В чем дело?
— Зимнее Дерево, — пробормотала я. — Зимнее Дерево.
Одни из телохранителей в конце стола начал смеяться, прежде чем я заговорила. Когда никто к нему не присоединился, он обратил свой смех в кашель, прикрыл рот салфеткой, заерзал и принялся за напиток. Настала пауза, Ирина нахмурилась и укоризненно покачала головой. Но Фуйюки подался вперед и сказал шепотом по-японски.
— Мое имя. Как ты узнала, что значит мое имя? Ты говоришь по-японски?
Я взглянула на него. Мое лицо побелело.
— Да, — ответила я робко. — Совсем немного.
— Ты и читать можешь?
— Я знаю только пятьсот кандзи.
— Пятьсот? Сугои. Это много. — Люди смотрели на меня, словно внезапно осознали, что я человек, а не предмет мебели. — И откуда, ты говоришь, приехала?
— Из Англии?
Ответ получился похожим на вопрос.
— Из Англии? — Он склонился ко мне и уставился мне в лицо. — Скажи, в Англии все такие хорошенькие?
Когда мне говорили, что я хорошенькая… Ладно еще — не часто, потому что мне становилось неловко: я вспоминала, что все эти вещи никогда не произойдут в моей жизни. Даже если я и в самом деле была «хорошенькой», замечание старого Фуйюки вызвало на моем лице краску, и я ушла в себя. С этого момента я замолчала. Сидела, курила одну сигарету за другой и старалась найти повод, чтобы выйти из-за стола. Если требовалось принести из бара чистый бокал или тарелку с закусками, я вскакивала и бежала за ними.
Медсестра весь вечер сидела не шелохнувшись. Я не могла удержаться, чтобы украдкой не посмотреть на ее неподвижный силуэт у стены алькова. Я заметила, что и официантов сковывает ее присутствие. Обычно кто-нибудь из официантов заходил в альков к посетителю и интересовался, не хочет ли тот чего-нибудь выпить, но на этот раз, похоже, говорить с нею отваживался один Джей-сон. Когда я подошла к стойке за горячим полотенцем, то увидела его там. Он принес ей карту вин, заметно было, что он чувствует себя уверенно, не боится. Он уселся напротив, сложил руки и смотрел на нее. Я воспользовалась возможностью и рассмотрела медсестру.
Она сидела ко мне лицом. Внешность у нее была удивительная — каждый дюйм кожи покрыт осыпающейся белой пудрой. Пудра слиплась в морщинах на шее и запястьях. Единственными не засыпанными пудрой местами были ее странные крошечные глаза, темные, точно изюм в тесте. Они были широко расставлены итак глубоко посажены, что глазницы казались пустыми. Мама Строберри боялась, что я буду на нее смотреть, но встретиться с ней взглядом было невозможно, даже если постараться: похоже, зрение у нее было слабое, потому что меню она держала очень близко к лицу, водила им из стороны в сторону, словно обнюхивала. Я не сразу пошла к столу, а задержалась на несколько минут возле барной стойки, притворяясь, будто осматриваю горячее полотенце.
— Она сексуальна, — услышала я слова Джейсона, обращенные к бармену, когда он подошел с заказом. Он небрежно облокотился на стойку, оглянулся на нее через плечо, губы тронула довольная улыбка. — Я не отказался бы поразвлечься с ней, если бы смог. — Он повернулся и увидел, что я стою рядом и молча смотрю на него. Подмигнул и вскинул брови, словно бы приглашая меня посмеяться над шуткой. — Красивые ноги, — пояснил он, кивнул в сторону медсестры. — А может, все дело в каблуках?
Я не ответила. Схватила осибориnote 32 и отошла. Лицо иплечи залил глупый румянец. Джейсон всегда вел себя так, что мне хотелось заплакать.
Странно, как люди вкладывают в твою голову идеи. В конце вечера я взглянула на свои ноги, аккуратно скрещенные под столом. К тому времени я уже опьянела ипомню, что, увидев их, подумала: как выглядят красивые ноги? Разгладила колготки, чуть раздвинула колени, чтобы разглядеть бедра. Посмотрела на икры. Интересно, похожи ли «красивые ноги» на те, что у меня?
10
Нанкин, 4 апреля 1937, праздник чистый и светлый
Моя мать, должно быть, сейчас смеется — смотрит на меня и смеется над моими придирками и нежеланием жениться. Потому что, похоже, у нас с Шуджин будет ребенок! Ребенок! Подумать только: Ши Чонгминг, уродливый лягушонок — отец! Наконец будет что отпраздновать. Ребенок внесет порядок в законы физики и любви, ребенок поможет мне принять будущее.
Шуджин, само собой, с головой ушла в суеверия, а как же: так много нужно принять в расчет! Я видел, как она в растерянности пытается все обдумать. Сегодня утром появился длинный список запрещенной еды — она ни за что не станет есть кальмаров и осьминогов, в доме больше не будет ананасов. Мне предстоит каждый день ходить на рынок за курами с черными костями, за печенью, сливами, семенами лотоса и шариками замороженной утиной крови. С сегодняшнего дня в мои обязанности входит забой кур, которых я буду приносить с рынка, потому что, если Шуджин убьет животное, даже предназначенное для еды, наш ребенок примет его облик и, следовательно, она родит цыпленка или утенка.
Но самое главное, мы не должны называть нашего сына (она уверена, что родит сына) «бэби» или «дитя», потому что злые духи услышат нас и украдут его при родах. Вместо этого она дала ему имя, которое собьет духов с толку, — «молочное имя». С этих пор, говоря о ребенке, мы будем называть его «луной». «Ты не можешь себе представить, на что способны злые духи, пожелавшие украсть новорожденного. Наша луна будет самым драгоценным трофеем, на который могут надеяться демоны». Подняв руку, она остановила мои возражения: «Не забудь, наша маленькая луна очень ранима. Пожалуйста, не кричи и не спорь со мной. Нам нельзя беспокоить его Душу».
— Понимаю, — сказал я и слегка улыбнулся, потому что ее рассуждения показались мне восхитительными. — Хорошо, в таком случае пусть будет луна. И с этого момента в наших стенах должен воцариться мир.
11
Русских не удивили шутки Джейсона по поводу медсестры. Они сказали, что всегда знали о его странностях. Говорили, что стены в его комнате увешаны ужасными фотографиями, а из Таиланда ему часто приходят журналы в запечатанных упаковках. Иногда в их комнате пропадают предметы, не имеющие никакой ценности: Иринина статуэтка разъяренного медведя в настоящей шкуре, перчатка из волчьего меха, фотография дедушки с бабушкой. Возможно, предположили они, он поклоняется дьяволу. «Он смотрит всякую гадость, от которой тошнит. На его видео постоянно смерть».
Видео, о которых они говорили, были выставлены в магазинах проката видеопродукции на улице Васэда. Я обратила внимание на названия, такие как «Лица смерти» и «Сумасшествие в морге». Начертание букв было выполнено в виде капель крови. «Настоящее вскрытие на всю длину пленки» — хвастались обложки. Можно было предположить, что фильмы посвящены сексу, потому что возле магазинов постоянно толпились подростки. Дома я видео ни разу не смотрела и потому не знала, говорят ли русские правду. Зато видела фотографии Джейсона.
— Я прожил в Азии четыре года, — говорил он мне. — Тебя, конечно, интересуют всякие там Тадж-Махал и Ангкор-Ватnote 33, а меня привлекает другое… — Он помолчал, щелкнул пальцами, словно собирался достать слова из воздуха. — Я ищу нечто большее, другое.
Однажды, проходя мимо, я увидела, что дверь открыта и в его комнате никого нет. Не удержалась и вошла.
Я сразу поняла, что имели в виду русские девушки. Стены сплошь увешаны фотографиями, и в самом деле ужасными. На одной из них запечатлен жалкий калека. Кроме гирлянды из цветов, на нем ничего не было. Он сидел на берегу реки. Должно быть, это Ганг, подумала я. Увидела и фотографию с распятыми на крестах молодыми филиппинцами, грифов на Башнях молчания в ожидании человеческой плоти. Я даже узнала флаги богомольцев и поднимающийся в небо дым над костром из можжевельника, устроенным на погребальной площадке возле Лхасыnote 34: в университете я готовила курсовую работу по Тибету. Разглядывая фотографию, где над возвышением неясной формы поднимается густое облако дыма, я заметила внизу написанные от руки слова: «Погребальный костер в Варанаси»note 35. Комната показалась мне странно-красивой: я почувствовала живое любопытство ее хозяина. Выйдя незаметно в коридор, решила, что русские не правы: Джейсон не странный и не мрачный, он пробудил во мне интерес.
В клубе ему полагалось работать официантом, но на протяжении всей недели я ни разу не видела его с подносом в руках. Иногда он останавливался возле столов, любезно болтал с посетителями, словно бы не Строберри, а он был хозяином заведения. «Он официант, но ничего не делает, — возмущалась Ирина. — Он не работает, потому что мама Строберри его любит». Похоже, хозяйке нравилось уважительное отношение официанта. И внешность — тоже. Японские девушки хихикали и краснели, когда он проходил мимо. Он частенько сидел за столиком Строберри, пил шампанское. Раскрыв смокинг, выставлял напоказ грудь, а она, жеманно улыбаясь, поправляла лямки платья, откидывалась на спинку кресла, оглаживая руками тело.
В доме он не засиживался, так что открытая комната была необычным явлением. Дверь всегда закрывал, мы все запирали на замок свои двери. Уходил рано, до нашего пробуждения, иногда заказывал в клубе такси и приезжал домой лишь на следующий день. Возможно, бродил по парку в поисках спящих на скамейках женщин. Джейсон повсюду оставлял следы своего пребывания: на лестнице валялись его мокасины, в ванной на полке — пахнувшие лаймом спонжи от крема после бритья, за ручкой чайника — небрежно заткнутые визитки с выведенными на них бледной тушью женскими именами — Юко или Мое.
Я притворялась, что меня это не трогает. На самом деле — я влюбилась в Джейсона.
В Омотесандо, в магазине для школьниц, я купила дневник. Он был розовым. Под прозрачной пластиковой обложкой катался блестящий гель. Я подносила дневник к окну и любовалась вспыхивавшими под солнцем пятнышками. У меня были полоски липкой бумаги, и каждый прошедший день я отмечала стикером, наклеивая его на страницу дневника. Иногда ездила в Хонгоnote 36, сидела в кафе «Бэмби», глядя на солнечные зайчики, играющие на больших воротах Акамон, на проходивших через них студентов, но Ши Чонгминга я не видела. Осталось пять дней, четыре, три, два. Он сказал, что позвонит через неделю. Значит, в воскресенье. Но пришло воскресенье, а он не позвонил.
Я не могла в это поверить. Он нарушил обещание. Я прождала целый день, сидя на диване в гостиной. Окна были занавешены от жары, вокруг меня лежали книги. Я смотрела и смотрела на телефон. Однако все звонившие просили позвать Джейсона. Я подходила к телефону, и японская девушка, жалобно вздыхая, отказывалась верить, что его нет дома.
В то воскресенье ему позвонили пять разных девушек. Вежливы были не все. Одна задохнулась, услышав мой голос, и визгливо закричала по-японски: «Кто, черт возьми, ты такая. Какого черта подходишь к телефону! Позови Джейсона. НЕМЕДЛЕННО».
Я записывала все имена. Затем, постаравшись представить, как они выглядят, стала рисовать их лица на листе бумаги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49