Любовь к Анастасии открыла ему глаза на мрачный и грозный мир отношений между хижинами и дворцами, между безрадостным трудом ради куска хлеба и всеядностью капитала ради капитала.
Сейчас, в последние часы жизни, он понял истинность и непреходящую ценность тех мыслей о жизни, о социальном неравенстве, о будущем мира, которые узнавал от красивой и хрупкой Насти. Это были не только ее мысли. Так думали лучшие умы человечества.
Знание Соколовым тайных пружин мировой кровавой войны, в которой гибли миллионы и миллионы человеческих жизней, а десятки миллионов оставались калеками, отравленными трупным ядом шовинизма и ненависти, его опыт и его любовь к людям, среди которых самое сильное чувство он отдал Насте, привели его к той черте, за которой он уже не мог верить в истинность ценностей, которым присягал у трехцветного знамени.
На рассвете, под барабанный бой, ему суждено умереть. «Как жаль, — думал он, — что рассвет моего сознания настал так поздно! Я верно служил российскому самодержцу, а ведь он — Зло, воплощенное в ничтожное, тщеславное и мелкое существо.
Я служил возвышению низких и подлых генералов, для которых нет ничего святого и великого, кроме «лишнего чинишки или орденишки», и которыми движет лишь тщеславие и зависть. Поистине мир покоится на Зле, Тщеславии и Зависти. Это мир насилия, и я ему служил!..»
Мыслью преступив черту, отделяющую Незнание от Знания и ощущения Истины, Алексей понял, что он уже не тот человек, каким был несколько часов назад. Его дух утвердился в служении добру и в противодействии силам зла.
Великая любовь к Анастасии и к людям перестала быть мучительной, причинять страдания и тоску.
Не раздеваясь, Алексей бросился на кровать и мгновенно заснул. Ему показалось, что прошло лишь несколько минут, когда загремел железный засов двери. В тот же миг начали бить башенные часы крепости-тюрьмы. С последним, двенадцатым ударом в камеру сошел священник…
68. Эльбоген (Локет), декабрь 1915 года
Свеча на столе почти догорела. Керосиновая лампа в своем углублении нещадно коптила и рассеивала слабый мигающий свет. Алексею показалось, что он видит страшный сон, но когда за священником загремели засовы железной двери, он вновь ощутил весь ужас своего положения.
Священник подошел к постели полковника, осенил его католическим крестным знамением и громко, так, чтобы его голос донесся до двери, где было еще открыто смотровое окошко, произнес:
— Сын мой, я пришел дать тебе последнее напутствие!
Глазок у двери со стуком опустился.
Алексей резким движением поднялся с постели и оправил на себе одежду, потом провел рукой по небритой щеке:
— Сожалею, святой отец, что вынужден принимать в таком неопрятном виде, — спокойно проговорил он.
Патер был такого же роста, как и Алексей, довольно сухой комплекции. Одет он был в черную форму полкового священника австрийской армии, поверх которой наброшена черная монашеская сутана с капюшоном. Фарар буквально буравил глазами Соколова, как будто изучая каждую черточку его лица.
— Сын мой, я преклоняюсь перед вашим мужеством! — вдруг сказал священник. Его голос на последнем слове перехватило, а на глазах показались слезы.
— Не волнуйтесь, святой отец, я не нуждаюсь в католическом причастии, — мягко, словно успокаивая патера, вымолвил Алексей.
Не в силах сказать ни слова, священник покачал головой. Потом показал Алексею на табурет:
— Сядь, сын мой, — еле слышно начал он. — Я пришел не исповедовать тебя… Я пришел спасти! Твои друзья просили меня сделать это…
Алексей еще ничего не понимал. Он не спешил выполнить просьбу патера. Тогда священник приложил палец к губам и показал ему рукой на дверь, откуда могла появиться опасность. Соколова вдруг озарило: «А если это и есть последний и единственный шанс, который предоставляет ему Филимон?!» Он сел на табурет. Патер подошел к нему, положил руки на голову, словно исповедуя смертника, и шепотом стал ему говорить:
— Пан Соколов! Ваши друзья просили меня вас спасти. Они ждут вас за трактиром «Белый конь». Вы должны сделать следующее: забить мне рот кляпом, только не очень сильно, снять с меня мундир и сутану, связать руки веревкой, которую найдете в кармане мундира. Затем кладите меня на кровать, прикройте одеялом, словно спящего. Быстро переоденьтесь и четыре раза постучите в дверь камеры. Скажите по-немецки охраннику, что смертник заснул. Вы сможете найти дорогу к главной башне?
— Да, святой отец.
— Перед залом суда поверните налево и окажетесь в кордегардии… Если спросят пароль: «Вена». Отзыв — «Пешт». Ради бога, только не спешите, не делайте резких движений! Тюремщики, как волки, они немедленно бросятся в погоню, если почуют беглеца! Не спешите, умоляю вас! Постарайтесь быть спокойнее… Вам откроют калитку в воротах. Пройдете двором — не спешите, идите спокойнее! Затем еще одни ворота, сами скажете пароль… Есть еще внешний караул. Не прячьтесь от него, идите смело прямо на солдат и осените их крестным знамением… Спокойно спускайтесь по улочке к площади, не спешите, — ради бога! Поверните направо, к ратуше, и по правой стороне пересеките площадь… За гостиницей «Белый конь», в проулочке, вас будет ждать человек. Он проводит вас во двор, где ждет карета. Б карете переоденьтесь в гражданское платье, а что делать дальше, скажет ваш проводник…
Ах, да! — заволновался патер. — Чуть было не забыл!.. Приклейте эту темную бородку к своей щетине, а то вы светлый шатен, а я почти брюнет!
Едва только священник начал говорить, Соколов поверил ему. Он понял, что это друзья из группы Стечишина устраивают ему побег. Каждое слово отца Стефана запечатлелось в его памяти. Алексей мгновенно вспомнил весь лабиринт коридоров, по которому ему предстояло пройти спокойным и даже замедленным шагом, учитывая сан и преклонный возраст священника.
— С богом, сын мой! Приступайте! — благословил фарар Алексея. — Я буду молиться за вас. Не волнуйтесь за меня, друзья мне помогут, — добавил он, видя беспокойство Алексея.
Исповедник снял накидку, мундир и протянул Алексею кусок веревки, предусмотрительно захваченный из дому. Алексей связал ему руки так, чтобы старику не было больно, накинул ему на плечи свой пиджак, достал из кармана мундира чистый платок, и, положив святого отца на кровать, осторожно примостил кляп. Он прикрыл патера одеялом, быстро оделся сам в форму военного священника, набросил сверху сутану с капюшоном и четырежды стукнул в дверь.
Со скрипом и скрежетом железо поползло наружу, открывая выход. По-католически, слева направо Соколов перекрестил фигуру на кровати и неторопливо пошел по коридору знакомой дорогой. Охранники благочестиво пропускали святого отца через свои посты, не спрашивая пароля. Иные преклоняли перед ним колено, и тогда Соколов приостанавливался и благословлял верующего.
Полковник еле сдерживал себя, чтобы не ускорить шаги, его мускулы были напряжены, а разум работал четко, как никогда. Вот и дверь в зал суда. Она открыта, и во мраке не видны стол и кресла неправедных судей.
Коридор повернул налево. Осталось несколько самых опасных шагов. Кордегардия встретила священника шумом и гамом, который постепенно стих при его появлении. Группки жандармов играли в кости, домино и карты, курили, перебранивались. Картежники и игроки в кости стыдливо убрали свои греховные снаряды под стол, завидя капеллана. Часовой, развалившийся в небрежной позе у выходной двери, почувствовав замешательство своих товарищей, решил побыстрее спровадить попа в офицерском чине и услужливо распахнул перед ним засов.
Неторопливо и спокойно, словно углубившись в свои мысли, Соколов пересек зал. Его сердце билось так, словно хотело разорваться. От напряжения судорога сводила ноги. Наконец он очутился на улице, во внутреннем дворике, и смог вдохнуть свежего зимнего воздуха. Это немного его расслабило. Почти не торопясь, прошел он оставшиеся несколько шагов до ворот.
— Вена! — пробурчал он в открывшееся окошечко будки возле калитки в воротах. Жандармский унтер вышел, отдал ему честь и неторопливо принялся возиться с замком. Внутри Соколова снова все напряглось. Заныли виски.
Медленно двинулся засов, щелкнул запор, дверь на свободу стала приоткрываться. Сзади кто-то вышел из кордегардии. Соколов не оборачивался. Когда калитка отворилась нараспашку, он медленно, словно старик, побрел под уклон узкой улочки, круто спускавшейся к площади города.
Все окна домов городка уже погасли. Только в гостинице у подъезда светилось окошко привратника. В ресторане из-за тяжелых портьер пробивался слабый свет свечей да на третьем этаже гостиницы поблескивал огонек керосиновой лампы.
«Наверное, это кто-нибудь из наших, из группы Стечишина, ждет завершения операции», — подумал Соколов. Ему стало спокойнее и легче на душе оттого, что рядом есть соратники.
Несколькими шагами ниже по улице оказался еще один шлагбаум. Часовой дремал в будке, закинув голову назад.
— Ты что, скотина, спишь на посту! — позволил себе рявкнуть на жандарма Соколов. Это решило дело. Солдат спохватился и, быстро-быстро перебирая веревку руками, открыл шлагбаум. Затем он отдал честь офицеру и с трепетом провожал его глазами, пока Алексей неторопливо спускался к площади.
Он повернул направо за углом последнего дома и, оказавшись вне поля зрения караула, слегка ускорил шаги. Довольно быстро Алексей пересек площадь, вошел в проулочек за гостиницей. Здесь в темноте кто-то радостно бросился ему на шею.
— Алекс, милый, как я рада! — плача и смеясь, вымолвил знакомый голос. Млада Яроушек, связная группы Филимона, была тем проводником, который должен был доставить Соколова в безопасное место, отправить его в Штутгарт, откуда он мог перебраться с помощью друзей в Швейцарию.
— Надо спешить! — всегдашняя решительность вернулась к Младе.
Ворота гостиничного двора были открыты. В темноте пофыркивали кони. Млада и Алексей устремились к карете, дверца хлопнула, кучер взмахнул бичом, и экипаж выкатился через проулок на площадь. Он свернул налево, на дорогу, ведущую к старинному городу Хебу, называемому по-немецки Эгер.
Миновали мост через речушку — границу города. Карета понеслась вскачь. Быстро достигли Фалькенау , лежащего в миле с четвертью от Эльбогена . Затем проследовали Штайнгоф, состоящий всего из нескольких зданий. Кучер предусмотрительно переводил лошадей на шаг в населенных пунктах, где могли встретиться жандармские патрули.
Беглецу задерживаться в Эгере было нельзя. В особняке друзей Млады он смог остановиться лишь на несколько минут, чтобы побриться, переодеться и получить билет на поезд, документы на имя богатого фабриканта стекла из города Дукса, следующего на рождественские праздники в Нюренберг к компаньону.
Германскую границу Соколов пересек раньше, чем австрийская жандармская машина, обнаружив на рассвете бегство, разослала его приметы по всей империи. На отца Стефана подозрения не пали, поскольку австрийские жандармы были наслышаны о ловкости и физической силе Соколова.
Из Нюренберга Алексею удалось без помех проскользнуть в Штутгарт, где у него были хорошие и надежные конспиративные связи. Из Штутгарта через, Равенсбург с помощью друзей он добрался до Боденского озера. На другом берегу лежала нейтральная Швейцария. Соколова связали здесь с итальянскими контрабандистами. На быстроходной моторной лодке туманной ночью он пересек границу войны и мира.
Швейцарская полиция привыкла встречать на берегу Боденского озера беглецов из Австро-Венгрии и Германии. Соколову, не удивились. Его интернировали до тех пор, пока всесильная французская разведка, союзная русской, не нажала на все педали и не освободила Соколова. Он благополучно получил в российской миссии в Берне документы и проездные до Парижа, где должен был явиться к русскому военному агенту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81