- Вы зря иронизируете. Потерпевшему все равно, кто и как совершил кражу. Государство обязано возместить ему причиненный ущерб.
- Да разве ему легче стало от того, что я сел в тюрьму? На первый раз могли и по-другому наказать.
- Возможно. Но закон есть закон. И потом - где ваше-то чувство ответственности? Почему я, например, никогда не мог бы оказаться на вашем месте? Как вы думаете?
- Интересный вы экземпляр... ладно, вы ведь от меня другого ждете. И эти с вашей шеи не слезут. Пишите, расскажу вам все как было. Значит, так. Зашел я на главпочтамт, чтобы согреться, на улице-то холодно. Я там уже не первый раз греюсь. Зайду в самую последнюю кабину для переговоров, свернусь калачиком и лягу на пол. Ноги, правда, отекают - вытянуть нельзя, места мало. Ну а так ничего, тепло, дверь-то стеклянная только наполовину, и когда на полу лежишь, никто тебя не видит. Да и не заходит туда никто в это время. В тепле разморило меня, и так курить захотелось! Окурочек у меня был, думаю, курну пару раз. Вот и закурил, а потом окурок в угол бросил. Задремал, а он, видимо, не потух, зараза. В общем, проснулся, вокруг огонь, дым. А обшивка в кабинах синтетическая, ее хрен потушишь, да еще и ядовитая, я чуть не задохнулся. Из кабины выскочил... Ну, а остальное вы знаете.
Интуитивно я примерно так и представлял происшедшее. Однако меня почему-то не радовали ни моя интуиция, ни его признание.
- Вы рассказали мне правду?
- Да.
- Значит, в результате ваших неосторожных действий произошел пожар... Может, вы на себя наговариваете? Подумайте еще раз.
- А что мне думать? Я, может, впервые рассказал все как было.
- Учтите, без пожарно-технической экспертизы нам все равно не обойтись. Мы допросим работников главпочтамта, проведем другие следственные действия. Ваше признание - еще не доказательство вины.
- Делайте что хотите, но все было именно так.
- Может быть, я смогу чем-нибудь вам помочь? Встретиться с вашей бывшей женой, узнать о сыне...
- Спасибо, ничего не нужно, тем более, сейчас. Хотите, я дам вам один совет?
- Какой же?
- Уходите с этой работы.
- Не понял.
- Я говорю: уходить вам нужно с этой работы.
- Это почему?
- Потому что мне кажется, что вы порядочный человек.
- Разве это плохо?
- Для работника милиции - да. Вот вы меня сейчас допрашиваете... если это можно назвать допросом. Думаете, я не знаю, как у вас допрашивают? А где сейчас ваши начальники? Сидят в кабинете и пьют чай?
- По крайней мере, не мешают, а это уже неплохо.
- А вы посмотрите в окно. Видите, сколько "волжанок" стоит у подъезда. Водилы спят, а хозяева, считается, работают. А вы на чем ездите? На разбитом "уазике"? Да еще бензина, наверное, не всегда хватает.
- Сегодня днем я ездил на кражу трамваем. Но откуда у вас такая осведомленность?
- Я же вам говорил, что не сразу таким стал. В Ленинграде, когда я в институте учился, друг у меня был, в уголовном розыске работал, а я часто помогал ему. Он тоже честным был. Еще тогда я понял, что в милиции кто-то работает, а кто-то чай пьет. Многое я узнал... Хотите, скажу, в чем ваша беда?
- Допустим, хочу.
- В том, что вы жалеете людей, а это при вашем положении недопустимо.
- О чем вы говорите? Я просто хочу разобраться...
- В том-то и дело, что непросто. Но придет время - и вам будут безразличны судьбы людей.
- Вот если это произойдет - я уйду из милиции.
- Попомните мои слова: рано или поздно вас предадут все окружающие, и вы окажетесь на моем месте.
- Этого никогда не будет.
- Нет, не в буквальном смысле, конечно. Я вам зла не желаю. Вы поймите: все, кто сегодня улыбается вам, завтра по первому сигналу всадят вам нож в спину. Они сделают это, как только почувствуют вашу слабость. Да вы и сейчас понимаете это, только не верите своим догадкам. Продолжаете верить в справедливость? Уверяю вас, ваши иллюзии скоро пройдут.
Когда задержанного повели в камеру, на пороге он обернулся и сказал:
- Прощайте, лейтенант.
Хотел добавить что-то еще, но махнул рукой и вышел из кабинета.
Несколько дней поджигатель и его слова не выходили у меня из головы. Как, действительно, судьба скрутила человека, какую злую шутку она с ним сыграла! А я, как слепое орудие этой судьбы, добился у человека признания. А ведь он не верит, что когда-нибудь выйдет из тюрьмы. И надо ж ему было взять ту злополучную шапку, и черт его дернул не затушить окурок...
Я имел неосторожность поделиться своими мыслями с Надеждой, не успел и рта раскрыть, как она перебила:
- Нашел о чем говорить - о каком-то преступнике.
- Но он не родился преступником.
- Ну и что? Меня это не интересует, понимаешь?
- Прости, я все еще под впечатлением разговора с ним.
- На будущее: оставляй свои впечатления на работе. Меня не интересует твой преступный мир. У меня свои интересы.
- Я бы хотел, чтобы мы с тобой жили в одном мире. Все мы виноваты, что у нас есть преступники.
- Лично себя я виноватой не считаю. Что касается тебя - это твое дело.
- Но ведь нельзя отгораживаться от своих детей...
- Детей? Ну, ты даешь! Вот и нянчись с чужими, глядишь, забудешь, что уже свои есть. Мент несчастный!
Она еще о чем-то говорила, но я уже не слушал. Свои и чужие дети... Я вновь вспомнил детство, бескорыстие тети Фаи, ее теплые ласковые руки...
Я понял, что чужой в этом доме. Этот брак оказался еще мучительнее, чем одиночество. Одиночество вдвоем - что может быть страшнее? Только дочь да еще работа отвлекали меня от мысли, что надо уходить из этого дома.
3. ГОТОВНОСТЬ НОМЕР ОДИН
Еще в первый год работы в уголовном розыске ко мне подошел замполит райотдела и предложил вступить в партию, поскольку пришла разнарядка из райкома и ему нужен кандидат.
- Вы говорите - разнарядка? - переспросил я и прямо посмотрел ему в глаза. - Странно, а я до сих пор думал, что в партию вступают по идейным соображениям, а не по разнарядке.
- Ну и ходи всю жизнь в операх, раз такой идейный, - обиделся замполит.
Я не стал объяснять ему, что карьера меня не интересует, а работа нравится и без повышения по службе. У меня не хватало времени на раскрытие преступлений, и убивать его на различных собраниях и совещаниях я не собирался. А в том, что эти посиделки, как и вся партийная мишура, к нашему профессиональному долгу никакого отношения не имеют, я убеждался не раз.
27 декабря 1984 года ЦК КПСС со своими верными слугами Президиумом Верховного Совета и Советом Министров СССР принял постановление "Об увековечении памяти Д. Ф. Устинова", которым Ижевск был переименован в Устинов.
Это переименование доставило много хлопот правоохранительным органам города.
На что рассчитывали власти, одним росчерком пера отобрав у города его историческое название, цинично не посчитавшись с мнением более чем полумиллиона ижевчан? Конечно, партийные лидеры были убеждены, что людям абсолютно все равно, как будет называться город, в котором они живут. И поначалу будто бы так оно и случилось, во всяком случае, ни о каких организованных акциях протеста не было слышно. А официальная пресса лила слезы восторга по поводу исторического решения партии. Кстати сказать, сообщение о переименовании появилось в "Удмуртской правде" только 3 января. Через день эта же газета опубликовала отчет о митинге трудящихся столицы Удмуртии. Выступившие на митинге рабочие, все как один, одобрили постановление партии и правительства и взяли повышенные обязательства на 1985 год, развивая социалистическое соревнование. Затем в газетах появилась серия статей, в которых бывший министр обороны СССР превозносился до небес пропагандистская машина набирала обороты. Через все публикации проходила мысль о том, что присвоение Ижевску имени Устинова - это большая честь, и мы, жители города, должны быть этой чести достойны. Одна из статей так и называлась - "Будем достойны". Я подумал: "А как же быть тем, кто недостоин? Может, сменить прописку и переехать в другой город?"
Однако тишь да гладь длилась недолго. Событие активно обсуждалось в неформальных кругах, в среде молодежи. Многие посчитали себя оскорбленными, и вскоре сквозь общее недоумение стали проступать первые сигналы о недовольстве. Школьники демонстративно носили значки с надписью "Ижевск", и некоторые преподаватели не скрывали, что поощряют их патриотизм. Находились и такие, которые срывали значки со своих учеников, не желая себе неприятностей.
Для власть имущих ситуация складывалась явно неординарная: в феврале должны были состояться выборы в Советы всех уровней, и по городу стали распространяться листовки с призывами бойкотировать выборы. Естественно, это сразу стало известно в Москве. Из ЦК КПСС, КГБ и МВД СССР прибыли команды для координации мероприятий по успокоению народа.
За неделю до выборов группа энтузиастов решила провести митинг протеста в сквере у кинотеатра "Колосс". Я получил такую информацию от своего агента, оформил, как положено, агентурное сообщение и почти сразу же пожалел об этом. Копию агентурного сообщения начальник уголовного розыска направил в КГБ, и оттуда стали ежечасно звонить в отдел для уточнения информации, требуя новых встреч с агентом. Было похоже на то, что комитетчики в присутствии высоких московских чинов боялись ударить в грязь лицом и потому запаниковали. Выслушивать их панические тирады пришлось начальнику угрозыска, а поскольку я в тот день не сидел в кабинете, работая на месте преступления, он не мог сообщить в КГБ ничего вразумительного.
На следующий день меня вызвали к министру внутренних дел республики. Все московские гости были уже в сборе и заметно нервничали, министр же явно был напуган вчерашней информацией и потому говорил довольно бессвязно, постоянно без видимых причин повышая голос.
- Ну что у нас там? Что у нас там происходит? Какие митинги, какие демонстрации? Сколько будет людей? В какое время?
В кабинете находились оперативные работники из других райотделов, это к нам обращался министр, пытаясь добиться от нас подтверждения, а скорее, надеясь на опровержение поступившего сообщения.
- Разин здесь? Что можете сообщить дополнительно? Как ничего? А чем же вы там занимаетесь? Сколько будет людей, я вас спрашиваю? Вот работнички! Тут вопрос: нужны ли войска для разгона, а они не знают! Докладывайте, что у нас там...
Я впервые так близко наблюдал министра, и меня поразило его косноязычие. Агентурные сообщения, которыми располагали оперативники, были весьма расплывчаты, разные агенты сообщали различное количество участников, не совпадало и время начала митинга. Никто не решился заявить о том, что обладает достоверной информацией.
- Бездельники! - закричал министр. - Чтобы завтра к шести утра я знал, как и что! Приказываю: со всеми агентами перейти на экстренную связь.
Мы узнали также, что воскресенье будет объявлено в школах учебным днем, запланирован вывоз части школьников и студентов за город на лыжные прогулки, другие мероприятия по предотвращению митинга. Представители Москвы добавили, что Ижевск переименован в Устинов советской властью, и если кто-то против переименования - значит, он против советской власти, исходя из этого нам и необходимо действовать. Надо разъяснять гражданам, что постановление было принято по просьбам трудящихся.
Был ли среди собравшихся хоть один человек, который бы не понимал, что в этих рассуждениях московского начальства нет ни грамма правды? Ложью было то, что решение принимали Советы - оно было насквозь партийным, сугубо политическим, причем родившимся, скорее всего, в недрах Политбюро. Ни о каком совете с людьми не могло быть и речи. Впрочем, ложь всегда была мощным оружием кучки экстремистов, а в наши дни - престарелых коммунистов, оружием, направленным против народа. И милиция, которая опять же всегда выполняла волю коммунистической партии, и на этот раз беспрекословно подчинилась ей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18