Они устраивали засаду по всем правилам конспирации, вели наблюдение и в конце рабочего дня им иногда удавалось задержать женщину, похитившую несколько казенных котлет. Передовой опыт переносили на другие детские сады, столовые, кафе, рестораны. В итоге в государственную казну возвращалась сотня-другая рублей, тогда как большие начальники, почти на глазах у всех, воровали тысячами и миллионами, неизвестно как уходя от наказания. Впрочем, постепенно я стал располагать сведениями, как это им удавалось, но об этом речь впереди.
Рейды по детским садам и магазинам были самым настоящим Клондайком для любителей сшибать "палки". В результате шмона в магазинах и на складах можно было обнаружить товары, сокрытые от покупателей, и привлечь продавцов к ответственности за нарушение правил торговли.
Я открыто выступал против этой мышиной возни, но сломать систему было невозможно. В сводках фигурировали миллионы, которые складывались отнюдь не из этих жалких сотен. От халатности руководителей предприятий, злоупотреблений служебным положением и крупных хищений ущерб по Татарстану составил в 1986 году 47 миллионов рублей, в 1987 году - 64,4 миллиона. Однако никто из виновных к уголовной ответственности привлечен не был.
Но неправильно было бы винить в этом только руководство ОБХСС и УВД, которые давали указания выявлять мелкие хищения. Попробовали бы они не выполнить план! Когда он находился под угрозой срыва, сразу же появлялись толкачи из МВД ТАССР, чтобы во что бы то ни стало выбить нужные "палки", ведь на руководство министерства, в свою очередь, давили из Москвы: если что не так, в Казань сразу же отправлялись сотрудники союзного министерства. Вся эта целенаправленная и продуманная система, свято охраняемая МВД СССР, действует и поныне. Структура правоохранительных органов такова, что легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем сесть на скамью подсудимых какому-нибудь воротиле. И наоборот, привлечь к уголовной ответственности рабочего за болт, вынесенный с завода, ничего не стоит.
В мае 1986 года вышел партийно-правительственный пакет постановлений и Указ Президиума Верховного Совета СССР об усилении борьбы с нетрудовыми доходами. Конечно, эти документы сразу были взяты на вооружение в нашем ОБХСС, и, надо сказать, именно они дали зеленый свет и широкую дорогу уже упомянутой мной мышиной возне. Она напоминала суету вокруг крошечных хлебных зернышек, упавших с огромного воза ворованного зерна, доход от продажи которого беспрепятственно и по давно отработанной схеме распределяли те, кто ближе всего стоял к государственной кормушке.
Руководство требовало материалов по всем разделам постановлений, по всей программе "борьбы" (о, как мы привыкли бороться! С каким кровожадным удовольствием находим себе заведомо слабых противников!). А разделы эти - и, соответственно, противники - были: водитель госмашины, подсадивший "левого" пассажира; кустарь-одиночка, скрывающий часть налогов; бабка, скормившая своей скотине несколько буханок хлеба; квартиросъемщик, сдавший занимаемую им жилплощадь под наем без оформления соответственных документов. И так далее, и тому подобное. По зрелому размышлению, все они в результате своей незаконной деятельности приносили обществу какую-то пользу, но на это глаза закрывались, и виновники подвергались крупным штрафам, а в случае рецидива изоляции от того самого общества.
Анализируя суть этих постановлений и Указа Верховного Совета, я заключил, что все они направлены на укрепление системы сшибания "палок", ибо ловля мелкой рыбешки пускала пыль в глаза обывателю и, по существу, дезинформировала людей, создавая видимость грандиозной "Работы по борьбе" с преступностью. Кроме того, у меня создавалось впечатление, что авторы этих документов больше всего заботятся не о сохранности общественного добра, а о том, чтобы, не дай бог, кто-нибудь из смертных правдами или неправдами заработал больше, чем какой-нибудь чиновник из аппарата ЦК КПСС.
Торговлю я курировал недолго. Как только от продавцов ниточки потянулись к директорам магазинов и крупному районному начальству, словом, когда я нечаянно задел интересы торговой мафии, меня сразу же отстранили и назначили контролировать другую область, стараясь подсовывать несущественные материалы.
Однажды мне передали неперспективное, как считали прокурор и мои коллеги, дело о взятке. Материал был действительно сырой, но тем интереснее мне было работать. Собрав неопровержимые улики, я переслал документы прокурору, тот возбудил уголовное дело и направил его в суд. Взяточника осудили. Узнав о приговоре, я пожалел, что не отказался от этой работы. Осужденный работал не слишком большим начальником одного из подразделений таксопарка, был уже в годах, преступление совершил впервые, а ему за четыреста рублей дали пять лет лишения свободы. Я испытал потрясение. К тому времени у меня было достаточно сведений, когда должностные лица, а в основном это коммунисты, брали взятки десятками и сотнями тысяч и оставались на свободе.
Впрочем, порой люди и этого клана не брезговали мелкими хищениями. Их толкала на преступление не бедность, не нищета, а неуемная алчность.
Однажды к нам позвонил человек, представился сторожем дома отдыха и собщил, что его директор - вор.
- Приезжайте - сами увидите, - заключил он.
Из его слов следовало, что директор задумал похитить с базы простыни. За молчание сторож получил бы свою долю краденого, но по какимто соображениям сдал начальника. Мы встретились со сторожем, уточнили день и время, когда машина должна была забрать "товар", остальное было делом техники. Мы задержали расхитителя с поличным. Теперь уже не помню точно, на какую сумму было совершено хищение, по-моему, в пределах восьмисот рублей. При задержании директор вел себя весьма агрессивно, грозил нам страшными карами со стороны вышестоящих инстанций, а у меня в кабинете вдруг сник и стал похож на нашкодившего мальчишку:
- Сам не знаю, как это получилось... Бес попутал. Поймите, это в первый и последний раз. Отпустите меня, ведь вам ничего не стоит. У меня жена, дети, сын в институте учится...
Мне стало жаль этого пожилого человека, и чтобы немного успокоить его, я сказал:
- Сам по себе факт, конечно, неприятный, если не сказать больше. Но мне кажется, волноваться вам не стоит. Ведь вы же член партии, так? Значит, характеристики у вас будут положительными. Думаю, что с учетом всех обстоятельств суд оставит вас на свободе.
- Нет, этот вариант мне на подходит. Суд! Вы понимаете, о чем вы говорите? А может... Может, заберете себе эти чертовы простыни - и дело с концом?!
- А вы-то понимаете, о чем говорите?
- Мало? Да, конечно, что это я... Так я вам еще денег принесу, сколько скажете, столько и принесу. Пожалейте меня, ведь меня могут исключить из партии.
"Ну и скотина же ты", - подумал я, а вслух сказал:
- Забудьте все, что вы мне здесь предлагали. Я бы на вашем месте о другом подумал. Тут того и гляди в тюрьму посадят, а вы о своем партбилете печетесь.
- В тюрьму меня не посадят, я и сам знаю, а вот что я буду делать без партии? Вы как коммунист должны понять меня.
Меня вывела из себя его наглость и самоуверенность: он явно был убежден, что закон писан не для него, и я заговорил, с трудом сдерживаясь, чтобы не сорваться на крик:
- К счастью, я не коммунист. И в вашей партии никогда не был. И вступать не собираюсь!
- Как же это? Как же вы работаете в таких органах?
- А вот так и работаю! Для меня главное - это закон, хотя вам это не понять. А еще существует честь и совесть, которой, похоже, у вас нет.
Он, видимо, сообразил, что со мной лучше говорить по-другому и снова попытался разжалобить меня. Стал рассказывать, как прослужил двадцать пять лет в Советской Армии прапорщиком, вступил там в партию, после увольнения работал инструктором в райкоме КПСС, а теперь вот директором дома отдыха. Я перебил его.
- Скажите, а вы не в строевой части служили?
- Да нет, в основном по хозяйственной части, заведовал имуществом...
- Значит, были кладовщиком? Скажите на милость, для чего кладовщику, выдающему сапоги и портянки, коммунистическая идеология?
Директор часто заморгал, явно не понимая меня.
- Молчите? - сказал я, невольно повышая голос. - Так я вам отвечу. Потому что по вашим понятиям, если кладовщик не будет коммунистом, он может сгноить портянки и подорвать обороноспособность Советской Армии. Вы породили атмосферу страха и недоверия. Вы сделали людей рабами. Государство для вас это все, а человек, личность - это ничто. Людей вы превратили в животных, они потеряли чувство собственного достоинства и вынуждены только беспрекословно повиноваться, потому что все, что необходимо человеку, находится в руках государства.
Я уже давно перешел на крик.
- К счастью, ваше время проходит. Подпишите протокол и можете идти.
Он молча повиновался. Я смотрел на его ссутулившуюся спину, когда он шел к двери, и думал о том, что, наверное, зря распинался перед ним. Кто он такой? Человечек, знающий, что пока он в номенклатуре райкома, его могут назначить на любую руководящую должность. Это предел его потребностей. Ни о чем ином он думать не хочет и не может.
А его удивление, что я не в партии, было действительно искренним. Будучи министром внутренних дел, Федорчук издал приказ, согласно которому сотрудником отдела борьбы с хищениями социалистической собственности мог стать только член партии. Думаю, смысл этого приказа понятен. Поскольку совершать крупные хищения и брать взятки могли только коммунисты, сидящие на руководящих должностях, то и право расследовать эти преступления, а точнее, прикрывать их, получали исключительно члены партии.
Конечно, к тому времени я уже многому научился. Я понимал, что, по существу, поддерживаю ненавистную мне политическую систему, привлекая к уголовной ответственности стрелочников. А неприкасаемые из высших эшелонов, сведения о махинациях которых мне постоянно поступали, были по-прежнему недоступны для меня.
Я решил сменить тактику.
Если первое время я лез на рожон, почти не имея доказательств, то теперь я сделал вид, что собираюсь работать так, как того хочет руководство. Мне нужно было доверие начальства, чтобы заняться настоящим делом, иначе я бы перестал себя уважать.
Так началась эта жестокая борьба, которую в конечном итоге я проиграл. Я шел наугад, вслепую, я был одинок и переоценил свои силы, как ни горько сейчас сознавать это.
Надо сказать, что политическая система, созданная в нашей стране после Октябрьского переворота, была устроена таким образом, что истинные виновники преступности никогда не оказывались на скамье подсудимых.
Система свято оберегала тех, чьими молитвами она держалась, и жестоко карала предателей или неудачников. Несколькими годами ранее моего переезда в Набережные Челны работниками московской милиции здесь была вскрыта афера с "левым" изготовлением ковров. Дело было поставлено на широкую ногу, и как только в показаниях обвиняемых замелькали фамилии работников правоохранительных и партийно-советских органов, руководитель аферы в ковровом цехе вдруг погиб в автокатастрофе. Через некоторое время уже милиция г. Брежнева наткнулась на подпольную трикотажную мастерскую, существовавшую под эгидой комбината ритуальных услуг. Один из акционеров дал показания, что ежемесячно по несколько тысяч отчислялись ими для руководства УВД, в городскую прокуратуру и ОБХСС. Естественно, эти протоколы не стали достоянием общественности и никак не повлияли на судьбу перерожденцев в погонах. Они продолжали процветать и прикрывать своих сообщников. А когда один из друзей заместителя начальника УВД был все-таки привлечен к уголовной ответственности за мошенничество, высокие покровители не забыли его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
Рейды по детским садам и магазинам были самым настоящим Клондайком для любителей сшибать "палки". В результате шмона в магазинах и на складах можно было обнаружить товары, сокрытые от покупателей, и привлечь продавцов к ответственности за нарушение правил торговли.
Я открыто выступал против этой мышиной возни, но сломать систему было невозможно. В сводках фигурировали миллионы, которые складывались отнюдь не из этих жалких сотен. От халатности руководителей предприятий, злоупотреблений служебным положением и крупных хищений ущерб по Татарстану составил в 1986 году 47 миллионов рублей, в 1987 году - 64,4 миллиона. Однако никто из виновных к уголовной ответственности привлечен не был.
Но неправильно было бы винить в этом только руководство ОБХСС и УВД, которые давали указания выявлять мелкие хищения. Попробовали бы они не выполнить план! Когда он находился под угрозой срыва, сразу же появлялись толкачи из МВД ТАССР, чтобы во что бы то ни стало выбить нужные "палки", ведь на руководство министерства, в свою очередь, давили из Москвы: если что не так, в Казань сразу же отправлялись сотрудники союзного министерства. Вся эта целенаправленная и продуманная система, свято охраняемая МВД СССР, действует и поныне. Структура правоохранительных органов такова, что легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем сесть на скамью подсудимых какому-нибудь воротиле. И наоборот, привлечь к уголовной ответственности рабочего за болт, вынесенный с завода, ничего не стоит.
В мае 1986 года вышел партийно-правительственный пакет постановлений и Указ Президиума Верховного Совета СССР об усилении борьбы с нетрудовыми доходами. Конечно, эти документы сразу были взяты на вооружение в нашем ОБХСС, и, надо сказать, именно они дали зеленый свет и широкую дорогу уже упомянутой мной мышиной возне. Она напоминала суету вокруг крошечных хлебных зернышек, упавших с огромного воза ворованного зерна, доход от продажи которого беспрепятственно и по давно отработанной схеме распределяли те, кто ближе всего стоял к государственной кормушке.
Руководство требовало материалов по всем разделам постановлений, по всей программе "борьбы" (о, как мы привыкли бороться! С каким кровожадным удовольствием находим себе заведомо слабых противников!). А разделы эти - и, соответственно, противники - были: водитель госмашины, подсадивший "левого" пассажира; кустарь-одиночка, скрывающий часть налогов; бабка, скормившая своей скотине несколько буханок хлеба; квартиросъемщик, сдавший занимаемую им жилплощадь под наем без оформления соответственных документов. И так далее, и тому подобное. По зрелому размышлению, все они в результате своей незаконной деятельности приносили обществу какую-то пользу, но на это глаза закрывались, и виновники подвергались крупным штрафам, а в случае рецидива изоляции от того самого общества.
Анализируя суть этих постановлений и Указа Верховного Совета, я заключил, что все они направлены на укрепление системы сшибания "палок", ибо ловля мелкой рыбешки пускала пыль в глаза обывателю и, по существу, дезинформировала людей, создавая видимость грандиозной "Работы по борьбе" с преступностью. Кроме того, у меня создавалось впечатление, что авторы этих документов больше всего заботятся не о сохранности общественного добра, а о том, чтобы, не дай бог, кто-нибудь из смертных правдами или неправдами заработал больше, чем какой-нибудь чиновник из аппарата ЦК КПСС.
Торговлю я курировал недолго. Как только от продавцов ниточки потянулись к директорам магазинов и крупному районному начальству, словом, когда я нечаянно задел интересы торговой мафии, меня сразу же отстранили и назначили контролировать другую область, стараясь подсовывать несущественные материалы.
Однажды мне передали неперспективное, как считали прокурор и мои коллеги, дело о взятке. Материал был действительно сырой, но тем интереснее мне было работать. Собрав неопровержимые улики, я переслал документы прокурору, тот возбудил уголовное дело и направил его в суд. Взяточника осудили. Узнав о приговоре, я пожалел, что не отказался от этой работы. Осужденный работал не слишком большим начальником одного из подразделений таксопарка, был уже в годах, преступление совершил впервые, а ему за четыреста рублей дали пять лет лишения свободы. Я испытал потрясение. К тому времени у меня было достаточно сведений, когда должностные лица, а в основном это коммунисты, брали взятки десятками и сотнями тысяч и оставались на свободе.
Впрочем, порой люди и этого клана не брезговали мелкими хищениями. Их толкала на преступление не бедность, не нищета, а неуемная алчность.
Однажды к нам позвонил человек, представился сторожем дома отдыха и собщил, что его директор - вор.
- Приезжайте - сами увидите, - заключил он.
Из его слов следовало, что директор задумал похитить с базы простыни. За молчание сторож получил бы свою долю краденого, но по какимто соображениям сдал начальника. Мы встретились со сторожем, уточнили день и время, когда машина должна была забрать "товар", остальное было делом техники. Мы задержали расхитителя с поличным. Теперь уже не помню точно, на какую сумму было совершено хищение, по-моему, в пределах восьмисот рублей. При задержании директор вел себя весьма агрессивно, грозил нам страшными карами со стороны вышестоящих инстанций, а у меня в кабинете вдруг сник и стал похож на нашкодившего мальчишку:
- Сам не знаю, как это получилось... Бес попутал. Поймите, это в первый и последний раз. Отпустите меня, ведь вам ничего не стоит. У меня жена, дети, сын в институте учится...
Мне стало жаль этого пожилого человека, и чтобы немного успокоить его, я сказал:
- Сам по себе факт, конечно, неприятный, если не сказать больше. Но мне кажется, волноваться вам не стоит. Ведь вы же член партии, так? Значит, характеристики у вас будут положительными. Думаю, что с учетом всех обстоятельств суд оставит вас на свободе.
- Нет, этот вариант мне на подходит. Суд! Вы понимаете, о чем вы говорите? А может... Может, заберете себе эти чертовы простыни - и дело с концом?!
- А вы-то понимаете, о чем говорите?
- Мало? Да, конечно, что это я... Так я вам еще денег принесу, сколько скажете, столько и принесу. Пожалейте меня, ведь меня могут исключить из партии.
"Ну и скотина же ты", - подумал я, а вслух сказал:
- Забудьте все, что вы мне здесь предлагали. Я бы на вашем месте о другом подумал. Тут того и гляди в тюрьму посадят, а вы о своем партбилете печетесь.
- В тюрьму меня не посадят, я и сам знаю, а вот что я буду делать без партии? Вы как коммунист должны понять меня.
Меня вывела из себя его наглость и самоуверенность: он явно был убежден, что закон писан не для него, и я заговорил, с трудом сдерживаясь, чтобы не сорваться на крик:
- К счастью, я не коммунист. И в вашей партии никогда не был. И вступать не собираюсь!
- Как же это? Как же вы работаете в таких органах?
- А вот так и работаю! Для меня главное - это закон, хотя вам это не понять. А еще существует честь и совесть, которой, похоже, у вас нет.
Он, видимо, сообразил, что со мной лучше говорить по-другому и снова попытался разжалобить меня. Стал рассказывать, как прослужил двадцать пять лет в Советской Армии прапорщиком, вступил там в партию, после увольнения работал инструктором в райкоме КПСС, а теперь вот директором дома отдыха. Я перебил его.
- Скажите, а вы не в строевой части служили?
- Да нет, в основном по хозяйственной части, заведовал имуществом...
- Значит, были кладовщиком? Скажите на милость, для чего кладовщику, выдающему сапоги и портянки, коммунистическая идеология?
Директор часто заморгал, явно не понимая меня.
- Молчите? - сказал я, невольно повышая голос. - Так я вам отвечу. Потому что по вашим понятиям, если кладовщик не будет коммунистом, он может сгноить портянки и подорвать обороноспособность Советской Армии. Вы породили атмосферу страха и недоверия. Вы сделали людей рабами. Государство для вас это все, а человек, личность - это ничто. Людей вы превратили в животных, они потеряли чувство собственного достоинства и вынуждены только беспрекословно повиноваться, потому что все, что необходимо человеку, находится в руках государства.
Я уже давно перешел на крик.
- К счастью, ваше время проходит. Подпишите протокол и можете идти.
Он молча повиновался. Я смотрел на его ссутулившуюся спину, когда он шел к двери, и думал о том, что, наверное, зря распинался перед ним. Кто он такой? Человечек, знающий, что пока он в номенклатуре райкома, его могут назначить на любую руководящую должность. Это предел его потребностей. Ни о чем ином он думать не хочет и не может.
А его удивление, что я не в партии, было действительно искренним. Будучи министром внутренних дел, Федорчук издал приказ, согласно которому сотрудником отдела борьбы с хищениями социалистической собственности мог стать только член партии. Думаю, смысл этого приказа понятен. Поскольку совершать крупные хищения и брать взятки могли только коммунисты, сидящие на руководящих должностях, то и право расследовать эти преступления, а точнее, прикрывать их, получали исключительно члены партии.
Конечно, к тому времени я уже многому научился. Я понимал, что, по существу, поддерживаю ненавистную мне политическую систему, привлекая к уголовной ответственности стрелочников. А неприкасаемые из высших эшелонов, сведения о махинациях которых мне постоянно поступали, были по-прежнему недоступны для меня.
Я решил сменить тактику.
Если первое время я лез на рожон, почти не имея доказательств, то теперь я сделал вид, что собираюсь работать так, как того хочет руководство. Мне нужно было доверие начальства, чтобы заняться настоящим делом, иначе я бы перестал себя уважать.
Так началась эта жестокая борьба, которую в конечном итоге я проиграл. Я шел наугад, вслепую, я был одинок и переоценил свои силы, как ни горько сейчас сознавать это.
Надо сказать, что политическая система, созданная в нашей стране после Октябрьского переворота, была устроена таким образом, что истинные виновники преступности никогда не оказывались на скамье подсудимых.
Система свято оберегала тех, чьими молитвами она держалась, и жестоко карала предателей или неудачников. Несколькими годами ранее моего переезда в Набережные Челны работниками московской милиции здесь была вскрыта афера с "левым" изготовлением ковров. Дело было поставлено на широкую ногу, и как только в показаниях обвиняемых замелькали фамилии работников правоохранительных и партийно-советских органов, руководитель аферы в ковровом цехе вдруг погиб в автокатастрофе. Через некоторое время уже милиция г. Брежнева наткнулась на подпольную трикотажную мастерскую, существовавшую под эгидой комбината ритуальных услуг. Один из акционеров дал показания, что ежемесячно по несколько тысяч отчислялись ими для руководства УВД, в городскую прокуратуру и ОБХСС. Естественно, эти протоколы не стали достоянием общественности и никак не повлияли на судьбу перерожденцев в погонах. Они продолжали процветать и прикрывать своих сообщников. А когда один из друзей заместителя начальника УВД был все-таки привлечен к уголовной ответственности за мошенничество, высокие покровители не забыли его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18