призывают беречь лес, хлеб, клумбы. А вот призывов беречь человека, я не слышал, как-то не приходилось слышать, или, быть может, я ошибаюсь? Меня ведь решили поберечь, как электроэнергию, газ, воду и прочие природные богатства нашей страны?
Между тем Академик укатил на международную выставку военной техники в Абу-Даби, и с ним уехали работать мои товарищи. Меня оставили по причине здоровья — ОРЗ. Я остался один. И мне захотелось установить истину об академической штучке. Она чем-то меня привлекала. Своей независимостью? Или верой в то, что она всегда права? Кстати, я бы плюнул на свои сложные душевные обстоятельства, да беда в том, что я уже был отравлен службой. Такое случается с обязательными людьми.
Я с большим уважением и любовью отношусь к женщинам. Когда они молчат или когда спят. Тогда они хороши, их можно любить и уважать. Когда же они начинают говорить, то появляется желание взять подушку и придушить красноречивую болтушку.
Имею ли я право так говорить? Имею, потому что большинство из них, прекрасных и удивительных, стукачи, если выражаться бытовым языком зоны. Их, конечно, нельзя за это осуждать: это природная суть женской натуры предавать. Многие предают из-за любви к этому делу, некоторые — из-за денег. Не случайно, что иные наши службы без стеснения используют их в качестве соблазнительных приманок. Самое удивительное, что на крючок с такой банальной приманкой частенько попадается добрый улов. Говорят, что у нас проституция. Ничего подобного. Проститутки — это боевой, я бы даже сказал, передовой отряд по охране высших государственных интересов. Без женщин полностью отдающих себя этой сверхнормативной работе, стране никак не обойтись. В результате их трудолюбия — обороноспособность державы растет от года в год.
Правда, среди них встречаются исключения. Они молчат, когда надо говорить. Однажды я повстречал такую странную, она долго молчала, пока я её не спросил:
— Что ты у меня, родная, все толстеешь?
Она почему-то взъярилась и попыталась поцарапать мое лицо.
— Ты меня не любишь! Не любишь! — кричала.
Я решил, что она, как все, но тут услышал:
— У тебя будет ребенок! Какая я дура! Поверила, думала: любит, любит… — Ну и так далее.
Не это главное, благодаря случаю я оказался папашей. Так получилось, что у меня есть дочь. Странно было, если бы у меня не было дочери. Хотя признаться: мечтал о двух сыновьях.
— Роди мне, пожалуйста… чтобы… с загогулинкой, — просил я.
Будущая мама отмахивалась, сидела на диване, лизала кислый лимон и на барабанном животе раскладывала картишки — гадала: мечтала о девочке.
А зачем девочка, если здраво рассуждать. Чтобы она выросла и стояла в подъезде с каким-нибудь мальчиком. Чтобы потом девочка пополнила передовой отряд товарок, понимающих боевой клич лечь буквально. Чтобы потом…
— Роди мальчика, дурища, — требовал я.
— Вот тебе, — отвечала и показывала кукиши. — Ни за что! Девочка выходит. И можешь проваливать, ты, сукин кот, сделал свое удивительное дело, а на большее мы не договаривались.
Вот такая безобразная меркантильность, вот такая любовь и ненависть: у меня такое подозрение, что девочку она родила лишь по той простой причине, чтобы досадить мне.
И тем не менее то, что родилось, притягивало. То, что было беспомощным, мелкокомковатым, назюзюканным материнским молоком, таило в себе какой-то смысл и какую-то надежду. Надежду на что? Не знаю.
Я о том, что если имеет место быть в мире существо, в какой-то мере похожее на тебя, то надо его посещать, отдавая на прокорм и становление характера достаточные суммы. Что я и сделал, выполняя отцовский долг. Потом погугукал над кроваткой, рискнул полапать любимую женщину за раздобревшее после родов бедро и, привычно облаянный, отправился восвояси. Этакий полусемейный ритуал, устраивавший всех. Всех ли? Наверное, да, кроме, думаю, безликого существа в детской кроватке. Говорят, что они, наши дети, до определенного возраста мир видят в перевернутом виде. Представляю, что думает мой ребенок обо мне же?
Итак, делать мне было нечего: и мир я видел таким, каким он был на самом деле. Внучка Академика жила в придуманном мире, и я не верил, что это настоящий мир. Три дня я ходил за девочкой Асей — она говорила, что думала, она делала, что хотела.
В её малолитражке жил мной запущенный жучок: это такое удобное устройство из арсенала оперативной техники, посредством которого можно услышать все, что необходимо услышать. И надо признать: его эффективность удивительна, приятно работать. Такое впечатление, что слушаешь последние новости или радиоспектакль.
Я заметил: в машине люди становятся невыносимо болтливы; они болтают обо все, даже о том о чем не следует. Они рассказывают анекдоты, и больше политического характера.
Например такой: однажды в полночь в кремлевском коридоре повстречались… Впрочем, каждый знает те анекдоты, которые позволяют ему знать его же благонадежность.
Многие любят исповедоваться о постели: мужчины о своей феерической потенции; женщины о патологических ухищрениях, поднимающих мужскую потенцию до космических высот.
Например, такое: женщина покупает банку меда, килограмм орехов, потом берет… Впрочем, каждый развратен до той степени, которую он себе позволяет.
При скорой езде любят выяснять отношения. Любят любить, припарковашись в подвернувшемся березовом лесочке. Любят раздавить мерзавчика… и так далее.
Помню: один неврастеник, когда его брали, и он это понял, то занервничал и пристрелил в автомобиле жену и двух детей, мальчика и девочку. Было им лет по десять, мальчику и девочке. Себя, впрочем, он тоже пристрелил.
Я понимаю, если дело дрянь, то, вероятно, нужно стреляться, только зачем, не понимаю, вместе с собой утаскивать на тот свет и родных?
Кажется, трудно привыкнуть к подобному, потом приходит время, и ты совершенно спокойно занимаешься необходимой обществу работой; когда Глебов открывал дверцу он жевал баранку и, очевидно, думал, как весело проведет вечер с любимой…
Мы с Глебовым провели три года в активной группе оперативного действия; потом у меня умер отец, и его хороший боевой друг и товарищ дядя Коля, генерал-майор, решил, что я, сын его боевого друга и товарища, больше принесу пользы на персоналке. И я согласился на такое предложение, но похлопотал за Глебова.
Что же получается: нас вместе взяли на новую службу, и мы служили в паре, а потом у меня потекли сопли, и Глебов заменил меня, и ему в весеннем мокром лесу размозжили череп. Как жаль что у меня умер отец.
Хотя будем откровенны: от своей судьбы ещё никому не удалось уйти. Все мы заложники обстоятельств. Вот спрашивается: на кой ляд я затащил на свой последний этаж ту, которая сейчас дрыхнет под моим израненным боком. Я не знал, что она храпит. Как тут узнаешь? В подобных случаях одна надежда на удачу. Мне не повезло: женщина храпит и видит цветные сны. Она, думаю, даже счастлива во сне, потому что верит — подарила приятные минуты. И она права, и за это ей можно выразить только благодарность от моего командования, однако, думаю, этого недостаточно ни для меня, ни для моего руководства. Почему? Когда дама храпит, то трудно остаться наедине с самим собой. А это так необходимо для человека моей профессии. Моя профессия — одиночество.
По совместительству у меня ещё одна профессия: любить человека. Любить, даже если он испоганил семерых девочек (от 12 до 15 лет), изрубив их после секачом; этот маньяк работал мясником — он был ударником труда, он получал премии за свой ударный труд, а по вечерам ходил отдыхать в парк культуры и там развлекался тем, что расчленял мягкое детское мясо. И я этого колбасника не убил. Я был обязан уважать его человеческое достоинство. Уважать и в ту минуту, когда мы пришли за ним и он с испугу принялся гадить себе в штаны. Этот живодер был абсолютно психически здоров, как выяснилось позже. Оказывается, очень давно, в детстве, какая-то девочка обидела — не пошла с ним в киношку.
Словом, я люблю людей, я люблю их со всей ненавистью, на которую только способен. Я ненавижу людей, я ненавижу их со всей любовью, на которую только способен.
И еще: у меня тоже есть дочь, и я не хочу, чтобы её разрубали на куски в парке культуры отдыха. И хватит об этом.
Возвращаюсь к проблеме, которая возникла у меня с академической внучкой по имени Ася.
Она все больше и больше нравилась: она даже с подружками оставалась сама собой. Они ей о тряпках, она им о морально-нравственном разложении нашего общества; они ей о барахле, она — о социальном неравенстве; они — о мальчиках, она — о молодежи, которая должна находиться в авангарде.
Я долго не мог поверить в то, что она говорит. Она говорила так, словно свалилась к нам с другой планеты. Откровенно говоря, я шалел. Мне казалось, что я участвую в каком-то скверном спектакле, где прекрасная и наивная дюймовочка вот-вот превратится в гадюку. Но превращение не происходило, вот в чем загадка.
— Асенька, милый ты наш шизик, — отвечали подружки. — Лучше скажи, когда твой дедуся приезжает?
Я понимал их интерес к Академику и его внучке. Когда уважаемый ученый муж по возвращению из очередной командировки вываливал содержимое, то обнаруживалось громадье нижнего женского бельишка, косметики и проч. Подружки были счастливы, расхватывая тряпки. Потом они, влекомые проблемами молодости, исчезали, а девочка Ася оставалась одна, дурнушка, хлипкий человечек, плоскогрудая девственница, студенточка, придушенная фантастическими идеями о всеобщей справедливости и благости. А, может быть, она была счастливее нас? Но может ли быть счастливым одинокий человек?
На третий день в её малолитражку завалился мальчик по имени Стасик; я уже про него был наслышан: подружки щебетали о нем, как о необыкновенном производителе счастья; и действительно мальчик был строен, симпатичен и в меру умен. Почему он оказался в машине одинокого человека, не знаю. Но он там оказался.
— Спасибо, Ася, — услышал я.
— Пожалуйста.
— Какой у тебя почерк красивый. Спасибо, выручаешь. А по органике нет конспекта?
— Вот… держи.
— Ой, Асенька… с меня причитается. Давай перекусим мороженым. Ты любишь мороженое?
— Люблю, — услышал я.
И они отправились кушать мороженое. Я уже хотел прекратить работу, однако что-то мне мешало. Что? Не знаю. Я это называю интуицией. Или мне было просто любопытно: устоит Асенька перед чарами молодого человека или как?.. Вот так, интересно было, любопытство разбирало, будет ли дюймовочка ходить в дюймовочках, или прилетевший принц с крылышками унесет её в новую, ещё более счастливую жизнь?
Мальчик Стасик гульнул на славу: себя угостил кипучим шампанским. Шампанское наливал официант, он бесшумно открыл бутылку и, согбенный, лил в подставленный фужер кипящую жидкость. Асю мальчик Стасик угостил мороженым. Мальчик и девочка ели мороженое, и кто-то из них, вероятно, был счастлив. Только вот кто?
Потом они вернулись к машине. Мальчик Стасик жил в центре города улицы были пустынные, вечерние. Ася подрулила автомобиль под тень дома — и тень дома спрятала машину.
— Асенька.
— Что?
— Ты лучше всех. Я тебя люблю, — услышал я.
— Стас!
— Ася!
— Ну, Стасик, не надо!
Я услышал беспорядочные чмокающие звуки, после какой-то невнятный шум, потом услышал шлепок. Банальная, знаете ли, история любви.
— Дур-р-ра, — услышал я.
— Уйди!
— Подумаешь, шавка. Сама же бегала, шавка.
— Уйди.
— И уйду! Сама потом… — услышал я.
Знакомая, знаете ли, банальная всемирная история любви.
Из малолитражки чертом выскочил мальчик, хлопнул дверцей — исчез в подъезде. Потом я услышал странные звуки. И не сразу понял, в чем тут дело? Такое было впечатление, что человек, сидящей в соседней машине, плачет. И, наверное, так оно и было. А что же мог я? Подать платочек и попросить не плакать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
Между тем Академик укатил на международную выставку военной техники в Абу-Даби, и с ним уехали работать мои товарищи. Меня оставили по причине здоровья — ОРЗ. Я остался один. И мне захотелось установить истину об академической штучке. Она чем-то меня привлекала. Своей независимостью? Или верой в то, что она всегда права? Кстати, я бы плюнул на свои сложные душевные обстоятельства, да беда в том, что я уже был отравлен службой. Такое случается с обязательными людьми.
Я с большим уважением и любовью отношусь к женщинам. Когда они молчат или когда спят. Тогда они хороши, их можно любить и уважать. Когда же они начинают говорить, то появляется желание взять подушку и придушить красноречивую болтушку.
Имею ли я право так говорить? Имею, потому что большинство из них, прекрасных и удивительных, стукачи, если выражаться бытовым языком зоны. Их, конечно, нельзя за это осуждать: это природная суть женской натуры предавать. Многие предают из-за любви к этому делу, некоторые — из-за денег. Не случайно, что иные наши службы без стеснения используют их в качестве соблазнительных приманок. Самое удивительное, что на крючок с такой банальной приманкой частенько попадается добрый улов. Говорят, что у нас проституция. Ничего подобного. Проститутки — это боевой, я бы даже сказал, передовой отряд по охране высших государственных интересов. Без женщин полностью отдающих себя этой сверхнормативной работе, стране никак не обойтись. В результате их трудолюбия — обороноспособность державы растет от года в год.
Правда, среди них встречаются исключения. Они молчат, когда надо говорить. Однажды я повстречал такую странную, она долго молчала, пока я её не спросил:
— Что ты у меня, родная, все толстеешь?
Она почему-то взъярилась и попыталась поцарапать мое лицо.
— Ты меня не любишь! Не любишь! — кричала.
Я решил, что она, как все, но тут услышал:
— У тебя будет ребенок! Какая я дура! Поверила, думала: любит, любит… — Ну и так далее.
Не это главное, благодаря случаю я оказался папашей. Так получилось, что у меня есть дочь. Странно было, если бы у меня не было дочери. Хотя признаться: мечтал о двух сыновьях.
— Роди мне, пожалуйста… чтобы… с загогулинкой, — просил я.
Будущая мама отмахивалась, сидела на диване, лизала кислый лимон и на барабанном животе раскладывала картишки — гадала: мечтала о девочке.
А зачем девочка, если здраво рассуждать. Чтобы она выросла и стояла в подъезде с каким-нибудь мальчиком. Чтобы потом девочка пополнила передовой отряд товарок, понимающих боевой клич лечь буквально. Чтобы потом…
— Роди мальчика, дурища, — требовал я.
— Вот тебе, — отвечала и показывала кукиши. — Ни за что! Девочка выходит. И можешь проваливать, ты, сукин кот, сделал свое удивительное дело, а на большее мы не договаривались.
Вот такая безобразная меркантильность, вот такая любовь и ненависть: у меня такое подозрение, что девочку она родила лишь по той простой причине, чтобы досадить мне.
И тем не менее то, что родилось, притягивало. То, что было беспомощным, мелкокомковатым, назюзюканным материнским молоком, таило в себе какой-то смысл и какую-то надежду. Надежду на что? Не знаю.
Я о том, что если имеет место быть в мире существо, в какой-то мере похожее на тебя, то надо его посещать, отдавая на прокорм и становление характера достаточные суммы. Что я и сделал, выполняя отцовский долг. Потом погугукал над кроваткой, рискнул полапать любимую женщину за раздобревшее после родов бедро и, привычно облаянный, отправился восвояси. Этакий полусемейный ритуал, устраивавший всех. Всех ли? Наверное, да, кроме, думаю, безликого существа в детской кроватке. Говорят, что они, наши дети, до определенного возраста мир видят в перевернутом виде. Представляю, что думает мой ребенок обо мне же?
Итак, делать мне было нечего: и мир я видел таким, каким он был на самом деле. Внучка Академика жила в придуманном мире, и я не верил, что это настоящий мир. Три дня я ходил за девочкой Асей — она говорила, что думала, она делала, что хотела.
В её малолитражке жил мной запущенный жучок: это такое удобное устройство из арсенала оперативной техники, посредством которого можно услышать все, что необходимо услышать. И надо признать: его эффективность удивительна, приятно работать. Такое впечатление, что слушаешь последние новости или радиоспектакль.
Я заметил: в машине люди становятся невыносимо болтливы; они болтают обо все, даже о том о чем не следует. Они рассказывают анекдоты, и больше политического характера.
Например такой: однажды в полночь в кремлевском коридоре повстречались… Впрочем, каждый знает те анекдоты, которые позволяют ему знать его же благонадежность.
Многие любят исповедоваться о постели: мужчины о своей феерической потенции; женщины о патологических ухищрениях, поднимающих мужскую потенцию до космических высот.
Например, такое: женщина покупает банку меда, килограмм орехов, потом берет… Впрочем, каждый развратен до той степени, которую он себе позволяет.
При скорой езде любят выяснять отношения. Любят любить, припарковашись в подвернувшемся березовом лесочке. Любят раздавить мерзавчика… и так далее.
Помню: один неврастеник, когда его брали, и он это понял, то занервничал и пристрелил в автомобиле жену и двух детей, мальчика и девочку. Было им лет по десять, мальчику и девочке. Себя, впрочем, он тоже пристрелил.
Я понимаю, если дело дрянь, то, вероятно, нужно стреляться, только зачем, не понимаю, вместе с собой утаскивать на тот свет и родных?
Кажется, трудно привыкнуть к подобному, потом приходит время, и ты совершенно спокойно занимаешься необходимой обществу работой; когда Глебов открывал дверцу он жевал баранку и, очевидно, думал, как весело проведет вечер с любимой…
Мы с Глебовым провели три года в активной группе оперативного действия; потом у меня умер отец, и его хороший боевой друг и товарищ дядя Коля, генерал-майор, решил, что я, сын его боевого друга и товарища, больше принесу пользы на персоналке. И я согласился на такое предложение, но похлопотал за Глебова.
Что же получается: нас вместе взяли на новую службу, и мы служили в паре, а потом у меня потекли сопли, и Глебов заменил меня, и ему в весеннем мокром лесу размозжили череп. Как жаль что у меня умер отец.
Хотя будем откровенны: от своей судьбы ещё никому не удалось уйти. Все мы заложники обстоятельств. Вот спрашивается: на кой ляд я затащил на свой последний этаж ту, которая сейчас дрыхнет под моим израненным боком. Я не знал, что она храпит. Как тут узнаешь? В подобных случаях одна надежда на удачу. Мне не повезло: женщина храпит и видит цветные сны. Она, думаю, даже счастлива во сне, потому что верит — подарила приятные минуты. И она права, и за это ей можно выразить только благодарность от моего командования, однако, думаю, этого недостаточно ни для меня, ни для моего руководства. Почему? Когда дама храпит, то трудно остаться наедине с самим собой. А это так необходимо для человека моей профессии. Моя профессия — одиночество.
По совместительству у меня ещё одна профессия: любить человека. Любить, даже если он испоганил семерых девочек (от 12 до 15 лет), изрубив их после секачом; этот маньяк работал мясником — он был ударником труда, он получал премии за свой ударный труд, а по вечерам ходил отдыхать в парк культуры и там развлекался тем, что расчленял мягкое детское мясо. И я этого колбасника не убил. Я был обязан уважать его человеческое достоинство. Уважать и в ту минуту, когда мы пришли за ним и он с испугу принялся гадить себе в штаны. Этот живодер был абсолютно психически здоров, как выяснилось позже. Оказывается, очень давно, в детстве, какая-то девочка обидела — не пошла с ним в киношку.
Словом, я люблю людей, я люблю их со всей ненавистью, на которую только способен. Я ненавижу людей, я ненавижу их со всей любовью, на которую только способен.
И еще: у меня тоже есть дочь, и я не хочу, чтобы её разрубали на куски в парке культуры отдыха. И хватит об этом.
Возвращаюсь к проблеме, которая возникла у меня с академической внучкой по имени Ася.
Она все больше и больше нравилась: она даже с подружками оставалась сама собой. Они ей о тряпках, она им о морально-нравственном разложении нашего общества; они ей о барахле, она — о социальном неравенстве; они — о мальчиках, она — о молодежи, которая должна находиться в авангарде.
Я долго не мог поверить в то, что она говорит. Она говорила так, словно свалилась к нам с другой планеты. Откровенно говоря, я шалел. Мне казалось, что я участвую в каком-то скверном спектакле, где прекрасная и наивная дюймовочка вот-вот превратится в гадюку. Но превращение не происходило, вот в чем загадка.
— Асенька, милый ты наш шизик, — отвечали подружки. — Лучше скажи, когда твой дедуся приезжает?
Я понимал их интерес к Академику и его внучке. Когда уважаемый ученый муж по возвращению из очередной командировки вываливал содержимое, то обнаруживалось громадье нижнего женского бельишка, косметики и проч. Подружки были счастливы, расхватывая тряпки. Потом они, влекомые проблемами молодости, исчезали, а девочка Ася оставалась одна, дурнушка, хлипкий человечек, плоскогрудая девственница, студенточка, придушенная фантастическими идеями о всеобщей справедливости и благости. А, может быть, она была счастливее нас? Но может ли быть счастливым одинокий человек?
На третий день в её малолитражку завалился мальчик по имени Стасик; я уже про него был наслышан: подружки щебетали о нем, как о необыкновенном производителе счастья; и действительно мальчик был строен, симпатичен и в меру умен. Почему он оказался в машине одинокого человека, не знаю. Но он там оказался.
— Спасибо, Ася, — услышал я.
— Пожалуйста.
— Какой у тебя почерк красивый. Спасибо, выручаешь. А по органике нет конспекта?
— Вот… держи.
— Ой, Асенька… с меня причитается. Давай перекусим мороженым. Ты любишь мороженое?
— Люблю, — услышал я.
И они отправились кушать мороженое. Я уже хотел прекратить работу, однако что-то мне мешало. Что? Не знаю. Я это называю интуицией. Или мне было просто любопытно: устоит Асенька перед чарами молодого человека или как?.. Вот так, интересно было, любопытство разбирало, будет ли дюймовочка ходить в дюймовочках, или прилетевший принц с крылышками унесет её в новую, ещё более счастливую жизнь?
Мальчик Стасик гульнул на славу: себя угостил кипучим шампанским. Шампанское наливал официант, он бесшумно открыл бутылку и, согбенный, лил в подставленный фужер кипящую жидкость. Асю мальчик Стасик угостил мороженым. Мальчик и девочка ели мороженое, и кто-то из них, вероятно, был счастлив. Только вот кто?
Потом они вернулись к машине. Мальчик Стасик жил в центре города улицы были пустынные, вечерние. Ася подрулила автомобиль под тень дома — и тень дома спрятала машину.
— Асенька.
— Что?
— Ты лучше всех. Я тебя люблю, — услышал я.
— Стас!
— Ася!
— Ну, Стасик, не надо!
Я услышал беспорядочные чмокающие звуки, после какой-то невнятный шум, потом услышал шлепок. Банальная, знаете ли, история любви.
— Дур-р-ра, — услышал я.
— Уйди!
— Подумаешь, шавка. Сама же бегала, шавка.
— Уйди.
— И уйду! Сама потом… — услышал я.
Знакомая, знаете ли, банальная всемирная история любви.
Из малолитражки чертом выскочил мальчик, хлопнул дверцей — исчез в подъезде. Потом я услышал странные звуки. И не сразу понял, в чем тут дело? Такое было впечатление, что человек, сидящей в соседней машине, плачет. И, наверное, так оно и было. А что же мог я? Подать платочек и попросить не плакать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60