Именно так Карпенко и Зобов обеспечили себе возможность отбирать все, что заблагорассудится. Все проходило, как говорится, без сучка и задоринки. Оба располагали неограниченной возможностью выезжать из Германии в Союз и, ничем не рискуя, вывозить все похищенное. Ведь по своему должностному положению они никаким таможенным досмотрам не подвергались.
К началу июля 1945 года Карпенко с Зобовым успели присвоить свыше 100 000 долларов и значительные суммы франков, расходуя их по собственному усмотрению.
Конечно, через пять лет, уже в ходе следствия, установить все то, что было ими похищено, не представлялось возможным. Оставалось предположить, что львиную долю ценностей они успели сбыть либо перепрятать.
Четвертого февраля 1952 года Зобов, который в органах госбезопасности уже не служил, был арестован по другому делу.
Я был уверен в том, что Зобов все станет отрицать. Однако весьма скоро у меня на допросах Зобов во всем сознался.
Решающее значение в его разоблачении сыграл факт повторного обыска, при котором у него было обнаружено до 100 золотых мужских и дамских уникальных фирменных наручных часов, а также значительное количество платиновых, золотых и серебряных брошей, серег и колец с бриллиантами и без них и других ювелирных изделий общей стоимостью до 400 000 рублей - по тому времени суммы баснословной.
Первый обыск ничего не дал, так как проводился в крайней спешке и никто не обратил внимания на обыкновенную авоську, подвешенную на гвоздь в чулане.
В связи с ценностями из авоськи мне запомнился такой забавный факт. Во время составления перечня всех этих ценностей машинистка Гершгорн вдруг попросила меня:
- Сергей Михайлович! Разрешите мне, пока я здесь работаю с вами, хотя бы с полчаса посидеть за своей машинкой с вот этими бриллиантовыми сережками! - Она указала на необыкновенной красоты серьги, оцененные в 24 000 рублей, и добавила:- Ничего подобного мне больше испытать никогда не придется, а это я запомню на всю жизнь.
Я разрешил.
За кремлевской стеной
Летом 1954 года меня вызвал генерал-майор юстиции Красников Иван Васильевич, руководивший следствием в Главной военной прокуратуре Советской армии, и, вручив худосочную папочку, похожую на какое-то архивное дело, приказал:
- Внимательно ознакомьтесь и доложите свое мнение.
Моя догадка оказалась правильной. Дело действительно поступило к нам из архива. Оно легло на мой письменный стол небольшой стопкой бумаг, листов на 30-40. По нему проходил какой-то, мне неизвестный, бывший нарком сельского хозяйства Азербайджана Беленький Ю.А., арестованный и осужденный к высшей мере наказания в 1937 году с предъявлением обвинения в контрреволюционной деятельности.
К расстрелу его осудило Особое совещание НКВД СССР. К материалам дела была приложена и справка о приведении приговора в исполнение.
До тех пор мне сталкиваться с такого рода уголовными делами не приходилось. Этот сугубо гражданский человек к числу военнослужащих не относился. Тем не менее я был обязан выполнить приказ и поэтому тотчас добросовестно углубился в изучение дела.
Прежде всего бросилось в глаза то, что дело было возбуждено абсолютно безо всяких к тому законных оснований. В нем отсутствовали первичные доказательства причастности Беленького к какой-либо контрреволюционной организации, сам он, по существу, ничем и никем не изобличался. Правда, в последующем к делу были приобщены куцые протоколы допроса нескольких свидетелей, причем допросы состоялись значительно позднее ареста Беленького. Конкретные его преступные действия в этих протоколах не упоминались. Очных ставок с ними не проводилось. К своему удивлению, я даже обнаружил, что все эти протоколы были лишь в копиях, заверенных самим следователем, что являлось грубейшим нарушением закона.
Обвиняемый Беленький свою вину категорически отрицал. На одном из допросов он даже заявил, что еще до революции активно участвовал в политических выступлениях, посещал марксистский кружок в Баку, где его видел Анастас Иванович Микоян. Конечно, это никем не проверялось.
На следующий день я обо всем доложил Красникову.
Надо сказать, генерал Красников в нашем прокурорско-следственном коллективе пользовался большим авторитетом. Уже пожилой, собиравшийся вскоре идти на пенсию, он отличался ясностью своих суждений, был строг, но справедлив. Следствие Красников знал и любил.
Должен подчеркнуть, что массовые проверки и пересмотры судебных приговоров, а также решений Особого совещания, принятых по уголовным делам, сфальсифицированным в органах НКВД и НКГБ, начались у нас лишь после известного выступления Н.С. Хрущева.
С этой целью в Главной военной прокуратуре было создано несколько отделов, занимавшихся реабилитацией необоснованно осужденных. И дело незаконно осужденного к расстрелу Беленького явилось едва ли не первым из них. Генерал Красников, выслушав мой доклад, в приказном тоне произнес:
- Примите это дело к своему производству по вновь открывшимся обстоятельствам и возобновите следствие! - И добавил: - Придется войти с представлением к Генеральному прокурору Союза и подготовить проект его протеста в Верховный суд на отмену принятого решения и о прекращении этого дела за отсутствием в действиях Беленького состава преступления.
На следующий день, утром, мне позвонил генерал Красников и предложил к нему зайти.
Как только я вошел в его кабинет, он буквально огорошил меня:
- Сегодня вам предстоит съездить в Кремль и допросить товарища Микояна Анастаса Ивановича, проверив правильность показаний этого Беленького. Договоренность с Микояном имеется. Пропуск в Кремль вам заказан на 12 часов.
Возвратившись к себе, я подумал: "Совершенно ясно, что предстоящий визит в Кремль, к Микояну, который после смерти Сталина и при Маленкове еще продолжает находиться в руководстве Коммунистической партии и занимает высокое положение Председателя Верховного Совета СССР, весьма и весьма ответственный, далеко выходит за рамки всего того, что мне приходилось выполнять по службе".
В то же время этот визит давал мне возможность взглянуть на Кремль изнутри. Ведь в те годы свободный доступ туда был закрыт.
... Меня встретили два капитана из кремлевской охраны, подтянутые, вежливые. Один из них сверил пропуск с моим военным удостоверением, взглянул на мои погоны подполковника юстиции, а затем пропустил вперед, поинтересовавшись:
- Куда вам следует идти, знаете?
Я не знал, и тогда он показал на дорогу, что шла вдоль внутренней стороны Кремлевской стены.
- По ней и пойдете в-о-он до того здания с куполом, над которым развевается наш государственный флаг. Туда и зайдете.
В здание с куполом я вошел с парадного входа и в вестибюле сразу предстал перед проверочным постом. Старший по охране - подполковник вначале углубился в изучение моего пропуска и военного удостоверения, вписал мою фамилию в какой-то журнал и только после этого, возвращая документы, разрешил пройти дальше:
- Вам на третий этаж!
О лифте я почему-то его не спросил и, следуя новому указанию, не спеша поднялся по широкой лестнице, устланной ковром, на третий этиж. Здесь меня остановил новый охранник, на этот раз - лейтенант. О моем появлении он был, как видно, предупрежден, больше никаких проверок не устраивал, лишь произнес:
- Вам левее. Идите прямо вот по этому коридору.
И я покорно проследовал в указанном направлении, бесшумно ступая по мягкой ковровой дорожке, устилавшей начищенный до блеска паркет.
Вскоре я дошел до плотно прикрытой массивной двери с надписью: "Л.М. Каганович", а пройдя еще несколько шагов, увидел дверь с надписью "А.И. Микоян". Однако простое любопытство повело меня дальше, и я прошел до третьей внушительных размеров двери, на которой красовалась всем известная фамилия: "Г.М. Маленков".
Я еще успел подумать: надо же, как меня занесло высоко! Но тут последняя дверь вдруг распахнулась и в коридор прямо на меня вышел какой-то полковник.
- Вы Громов? Я начальник охраны товарища Микояна и заказывал вам пропуск. А кабинет Микояна вы уже прошли.
Мы возвратились к предыдущей двери, легким нажимом полковник ее открыл, и мы оказались в приемной Микояна.
Секретарь сразу поднялся нам навстречу, пожал мне руку и произнес:
- Подождите еще несколько минут, и Анастас Иванович вас примет. Пока можете посидеть вот здесь... - Он вывел меня в коридор, показал на небольшую дверь, которую я до того не заметил, и оставил одного в большой, просторной комнате, предназначенной, судя по всему, для совещаний.
Однообразие этого помещения нарушал лишь небольшой столик со свежими журналами и газетами. К нему я и подсел.
Долго ждать мне не пришлось. Скоро из приемной меня громко позвал секретарь:
- Можете заходить. Он вас ждет.
Напольные часы в этот момент отчетливо отсчитали двенадцать ударов.
Меня крайне удивило, что Анастас Иванович поднялся со своего кресла из-за стола, вышел мне навстречу и, поздоровавшись за руку, тут же предложил присесть за приставной столик. И только после этого он вновь занял свое место за большим письменным столом. Потом он бросил пытливый взгляд на меня, словно решив повторно меня разглядеть, и ровным голосом, с небольшим акцентом, произнес:
- Выкладывайте, с чем пожаловали.
Держался он просто, с располагающим к нему доверием.
Вспомнив о совете генерала Красникова - не тушеваться, - я довольно обстоятельно изложил суть порученной мне проверки по материалам архивно-следственного дела и даже зачитал выписки из протоколов допроса Беленького о его посещениях в дореволюционное время марксистского кружка в нефтяном районе Баку, где он видел Микояна.
Все это Микоян внимательно выслушал и произнес:
- Фамилию Беленький не припоминаю. А марксистский кружок в те годы там действительно был.
Потом Микоян поинтересовался:
- Его фотография сохранилась?
Эту фотографию из уголовно-архивного дела я прихватил с собой и предъявил.
Микоян с минуту повертел ее в руках, пристально вглядываясь, и с сожалением возвратил:
- Здесь запечатлен уже не юноша, а взрослый мужчина. Очевидно, он был заснят уже в наше время и, скорее всего, после ареста.
Но, сказав это, Микоян вдруг попросил эту карточку снова и неожиданно произнес:
- А знаете, я, кажется, его узнал - вот по этому шраму на левой щеке. Тогда он действительно был курсантом. Даже припоминаю, что у него были какие-то родственники в городе Астара, на границе с Ираном. Он как-то для них отвез какую-то марксистскую литературу, по-моему, несколько популярных брошюр.
Помолчав, как бы продолжая вдумываться в прошлое, Микоян добавил:
- Я тогда обратил на него внимание, потому что он, хотя и назвался русским, но, как многие из местных бакинцев, довольно сносно говорил по-азербайджанс ки и понимал по-армянски.
- А он не мог быть мусаватистом? - спросил я.
Микоян отрицательно покачал головой и с еле приметной усмешкой заверил:
- Исключено! Русским к ярым азербайджанским националистам-мусаватистам дороги не было.
- Вам приходилось с ним о чем-либо разговаривать?
- Не припоминаю... - Микоян развел руками.
После этих слов я понял, что, по-видимому, о Беленьком больше не услышу ничего, и, решив приступить к самому главному, не без некоторой робости спросил:
- Вы разрешите все как есть записать в вашем присутствии?
- Конечно! - Микоян ответил коротко и ясно.
Я извлек чистый лист бумаги и принялся излагать содержание нашей беседы. Потом Микоян быстро все перечел без всяких замечаний, взял со стола ручку и четким почерком написал под текстом: "Записано с моих слов верно".
Ниже поставил дату и расписался, не забыв указать свое должностное положение и воинское звание.
Когда я уходил, Анастас Иванович опять поднялся из-за стола и, подойдя ко мне, крепко пожал мою руку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29