"Хорош, хорош, шельмец!" . Накинул расписанный павлинами стеганный халат, японский, из ленинградской комиссионки.
Топили как обычно, то есть паршиво. Кочегары в поселковой котельной вновь перебрали ночью лишку. Впрочем, чего еще можно ожидать от чумазых, постоянно пьяных, матерящихся и грубящих, нехороших людей?
Под традиционные, словно смена дня и ночи, утренние размышления успел побриться, освежиться из пульверизатора лучшим, естественно из того что смог найти, одеколоном. Воскресный день начался.
Старший инженер, милейший человек Артур Игоревич, обожал дни когда оставался дома, в своем, отгороженном от посторонних гнездышке. Для него не столь уж и важно было выходной, праздничный, больничный день, главное - не нужно натягивать поверх чистого изящного белья уродливый комбинезон, запихивать в портфель бумаги, завтрак-тормозок, термосик с кофе или чаем, хлопать по карманам, проверяя наличие ключей, печаток, пропуска. Затем восемь, а то и больше, каторжных часов сливаться, мимикрировать, общаться с серой, презираемой всеми фибрами души, дурнопахнущей толпой работяг и коллег. Вежливо всем улыбаться, пожимать руки... Печально, противно, но это его крест, его удел.
Закончив столь ненавистный трудовой день, инженер бежал затем по магазинам, делал необходимые закупки, в конце-концов облегченно вздохнув скрывался за дверью своей однокомнатной квартирки, словно рак-отшельник в персональной ракушке. Его крепость, убежище, тихая. надежная пристань. Здесь он наконец обретал покой, вновь становился самим собой.
В течении первого года, после того как прибыл по распределению на место работы, Артур проживал на сьемной квартире, платил бешенные деньги и бомбандировал письмами обожаемую мамочку. Та в свою очередь устраивала перманентные истерики отцу. Вначале тот держал оборону, затем плюнул, решив, что себе дороже проявлять излишнюю принципиальность, тем более год прошел, задействовал нужных людей и обеспечил сыну изолированную жилплощадь.
Мамочка, почувствовав слабину, совершив гигантское усилие попыталась переместить Артурочку поближе к столице, но отец узнав отыграл все назад, да еще пригрозил, что этот выродок там, на Северах и згниет. Даже после его смерти, если нечто подобное повториться. Жена смирилась, но сделала все возможное для повышения комфортности ссылки, переслала чаду мебель, обои, плитку, все для обустройства гнездышка. И, естественно деньги, для оплаты рабочим.
Бедные соседушки, они и не догадывались, что за такой же как у всех, обшарпанной снаружи дверью, разместилось нечто совершенно необычное, с финской сантехникой, немецкими обоями, чешской люстрой, румынской мебелью, болгарскими паласами, паркетным полом. Отделенное от них изнутри совершенно иной, полированной, со встроенным глазком, поверхностью. Все это содержалось усилиями самого Артура в идеальной чистоте и порядке, к этому отцом с детства приучен. Да и выхода не оставалось, ну не домработницу же пускать к себе! Врага в крепость? Да и где ее здесь найти?
Впрочем, все эти хлопоты остались позади. Артур Игоревич вздохнул, подошел к окну, потянул за кисть шелкового, золотистого шнура и приоткрыл немного штору. Увы, глазам открылся все тотже нерадостный, опостылевший, невзачный северный пейзаж.
Тусклый свет заполярного дня, свинцово-серая вода залива, черная туша входящего на ремонт очередного подводного корабля. Одним словом, тоска смертная. Задернул, отсек шторкой внешний мир. Прошел в кухоньку. Забросал зерна в кофемолку. Пожужжал. Пересыпал намолотый кофе в турку. Поставил на плиту. Сварил кофе. Полюбовался пенкой. Налил в кружку с золотым по белому ободком. Добавил молока из пакета. Сливок в этот раз не досталось. Но все равно получилось красиво. Попил кофейку, закусил печеньем....
Боже! Это его мир. Его космическая капсула. Он в вечном одиночном полете... Поднес поближе к глазам турку с кофейной гущей. Всмотрелся внимательно. Только прошлое, прошедшее, ничего о будущем...
Когда он появился в поселке, вышел на работу, мужики местные и бабы сразу почуяли в нем чужака. Чист не в меру, не пьет с коллективом, не дымит "Примой" в курилках, на перекуры все с книжечкой, кефирчиком, кофейком.... чистоплюй хромой. Даже женщины, существа все же более возвышенные и нежные, по самой натуре тонкие и понимающие, правда, в значительной мере, испорченные общением с грубой мужской массой, а потому огрубевшие, сторонились его, смотрели зло, недоверчиво, не отвечали на милые, по мере возможности, улыбки.
Со временем, впрочем, попривыкли, специалистом он оказался толковым, мог просто объяснить, что и как ремонтировать, быстро устранить неувязку, найти неисправность... Лодки знал. Принять не приняли, но ... терпели. А что делать... Коллектив. Профсоюзные взносы платил исправно, на всех собраниях высиживал в задних рядах. Голосовал, в актив не лез. Порученное выполнял. В дружинниках не ходил. Разве в подшефный колхоз не ездил, так ведь хромой черт, что с него спросишь. Вот и жил среди них. Ни свой, ни чужой.
Стало полегше после знакомства с Ксюшей. Теперь его вроде даже жалеют... Инвалид несчастный. ... Артур всегда очень четко чувствовал людей, их отношение к нему. Ошибался редко. От Ксюши шло добро, он ощущал ее способность одарить теплом, женской всепрощающей жалостью. Грех было не воспользоваться столь превосходным "суповым набором".
Миловидная, чуть старше его самого, побывавшая уже замужем и хлебнувшая горького, Ксения одна из коллег не сторонилась его. Подсела раз в перерыв, разговорились. Как водится вначале о литературе, живописи, потом помалу о готовке, о домашнем хозяйстве. Тут он многое знал, ей и неведомое. Заслушалась. Времени не хватило, потому встретились еще... Так они все время в столовке и встречались бы, но Ксюша проявила инициативу - пригласила в кино. Билеты купила. Артур пошел, ему даже интересно стало чем все закончится.
После кино бодро предложил зайти в ресторан. Просто поужинать. По дружески. Все прошло весьма мило и пристойно. Необязательно беседуя о предметах весьма нейтральных, проводил до ее такой же серой и облезлой пятиэтажки как и та в которой жил сам. На предложение зайти почаевничать, секунду подумав, согласился. Поддержал под руку на ступеньках. ... Кавалер.
Чай, по дурацкой советской привычке, пили из стаканов в подстаканниках. Восседая на рассшатанных стульях за покрытым клеенкой кухонным столом. Варенье, вишневое, слегка засахаренное, янтарными грудками лежало на хрустальных розетках, предмете Ксюшиной гордости, приберегаемой для приятных гостей.
Чаем дело не закончилось. Женщина выставила сначала сухое грузинское вино. Уговорила, выпил с ней за дружбу. Потом вытянула из старенького холодильника "ЗиЛ" початую бутылку "Столичной" , но он не поддержал и пить пришлось самой. Выпила можно сказать и ничего, пару рюмашек. Однако хватило. Осмелела, хоть немного язык заплетался, потащила нерешительного кавалера в спальню. Целовала жарко, повалила на никелированную, с шарами, кровать, прям на покрывало, утопила голову в пуховой подушке с кружевной, крахмальной наволочкой. Особым изобилием жилище ее не отличалось, хоть бедненько, но, по крайней мере, чисто, пристойно. Спокойно отметил Артур.
Дальше того дело не продвинулось. Не отозвался Артур Игоревич на ее ласки, уж совершенно откровенные и отчаянные. Не интересовали его женщины. Этого он ей правда не открыл, а придумал некую душесчипательную историю с травмой в училище военном, с последствиями нехорошими, про поломанную молодую жизнь, одинокую, несчастную. Ох, заливалась Ксюша слезами, сочувствовала, переживала. Извинялась, что не поняла, боль душевную хорошему человеку причинила. Он простил великодушно, предложил то, что мог - теплую, душевную, спокойную дружбу. Согласилась...
Спать уложила отдельно, на кушетку, подставив под ноги стул из кухни. На чистых, хрустящих, отутюженных простынях. Он не спал, лежал тихо, не ворочался. Дождался чего хотел, услышал через недолгое время со стороны кровати легкий монотонный шелест, затем погромче, потом мокрое, вязкое, не скрываемое, отчаянное чмяконье и задавленные стоны в подушку. Вот тут возбудился. Еле удалось справиться, чуть не начал удовлетворять себя. Ведь женщина! Женщина мастурбировала. А он всю жизнь ощущал себя именно Женщиной. Не мужиком, не мужчиной, а сначала юной принцессой, теперь - прекрасной Дамой.
Утром тепло, по семейному, нежно даже, приветствовал хозяйку, поцеловал в щечку. Снова чай пили. С сушками. Попращался и ушел. С тех пор они встречались, но не часто, то в кино, то в ресторан ходили. Домой, правда она его не приглашала. Ну а он, естественно, и не собирался ничего подобного делать.
Бабы местные, да и мужики кое-какие, к нему подобрели. Вот ведь, молодой, а страдалец. Инвалид. Ну теперь ясно, чего не пьет, не курит, почему при всяком удобном случае в родной город ездит, часто за свой счет. Лечится бедолага. С тем и оставили в покое. Начальство тоже видать подпиталось слухами, хоть и без особой охоты, но отпускало на пару дней за свой счет. От случая к случаю. Тем боле после "лечения" возвращался повеселевший, без возражений работал сверхурочно. Черт его знает, может вылечиться, женку из местных заведет, крепче к заводу привяжется.
Кто знает как его судьба сложилась, родись он в другой семье. Но что вышло, то вышло. Отец большую часть жизни по гарнизонам, по флотам, морям и океанам. Сына Артуром в честь города, что от япошек освобождал назвал. Там долго служил. Неувязка и с городом и сынком вышла. Грод с базой китаезам неблагодарным отдали, а сынок...
Сынка мамаша воспитывала. Из под своего крылышка не выпускала, а ее в свою очерель, Артурова бабушка в узде держала, ту - пробабка чуть не столетняя. Так и жили в Северной Пальмире в ожидании налетов, наездов отца. Без него спокойно, благолепно, при нем ... вечные уговоры поехать вместе в ужасную Тмутаракань, в сопки, на некий грозный, способный разрушить привычный мирок, чуждый им "Флот".
Женщины не поддавались,стояли твердо. Отец уезжал, побежденный и несчастный. Притензий к матери у него не было, та по своему крепко любила, других мужчин в ее жизни не водилось, хоть претендентов наблюдалось хоть отбавляй. Потрясающей красоты женщина. Внешне весь в нее, Артурчик рос красивым ребеночком, вылитым ангелочком. Маменька, мечтая о дочурке, которая все не получалась с нечастых наездов мужа, наряжала сыночка в платьица, панталончики, чепчики и кружавчики. Игралась словно с кукленком. Приучила, доигралась до того, что Артур дружить с пацанами, от которых кроме насмешек и синяков ничего хорошего не видел, отказался напрочь и водился только с девочками. Тоже до определенного предела, класса с пятого они Артурчика в свой кружок, по неясной ему, но очевидной для вчерашних подружек причине, допускать прекратили. Остались книги. Читал, тихо грустил, мечтал. Из школы домой, из дому - в школу.
Отец, постарев, дослужившись до больших чинов перевелся на Балтику, поближе к семейству. Тихая жизнь Артура закончилась. Моряк девичьих шуток не понимал, не давал валятся в постели, гнал на зарядку, заставлял обливаться водой - закалять организм. Бабки дружно падали в обморок, но ничего уже поделать не могли - время их прошло.
Неждано негадано, вошел в его жизнь первый Друг, тренер из секции гимнастики, в которую определил неуклюжего отпрыска строгий отец. Тренер был с ним мягок, не напрягал, щадя самолюбие пацана, занимался индивидуально и добивался успеха. Часто оставаясь вдвоем после окончания официальной тренировки, подсаживал, показывал, поглаживал добрыми нежными руками. Промытое мускулистое тело под гимнастическим трико, светилось чистотой, пахло не потом и табаком, а духами и тальком. С ним оказалось хорошо и уютно, не то что с отцом, жестким, строгим, просоленным, прокуренным, с щетинистыми, колючими усами, который, приходя со службы лез целоваться, нещадно колол нежную кожу, наутро покрывавшуюся красными пятнами раздражения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33